Михаил Осоргин - Сивцев вражек
Астафьев не считал больше минут и получасов. Нервное напряжение сменилось сильной усталостью: "Все равно... Остается ждать".
Он курил, закрыв глаза и подымая веки только при звуке шагов на дворе и при долетавших громких словах солдатского разговора. Свет утра уже сливался с пятнами освещенных окон. Розовело небо. Папироса докурилась, и Астафьев начал дремать. С первой тревоги прошло уже часа три, если не больше. Впрочем - не все ли равно.
Опять топот ног на дворе заставил его вскочить и подойти к окну вплотную. Из-за занавески он увидал ту же группу людей на середине дворика. К ней присоединились и дремавшие раньше солдаты. Нельзя было разобрать, о чем шел разговор, но было видно, что происходит совещание. Наконец группа двинулась к подъезду Астафьева, а часть солдат отошла, недовольно разводя руками.
И тотчас же гулко застучали шаги по лестнице.
"Кажется, пора его разбудить!"
Астафьев прошел во вторую свою комнату, заваленную по углам книгами, где спал его гость.
- Слушайте, вставайте!
Попробовал растолкать за плечо. Гость спал крепко, измученный бессонными ночами. В ответ только мычал. Астафьев подумал: "В сущности зачем. Бежать все равно некуда. Разбужу, когда станут стучать. Пока они в нижнем этаже, а мы в третьем".
Сейчас он был совершенно спокоен - особым трагическим спокойствием. Из обывателя стал снова философом. С кривой своей усмешкой взглянул на бледное, одутловатое лицо спящего человека в желтых гетрах, повернулся, увидал в тусклом свете отражение своего лица в зеркале, поправил волосы, закурил новую папиросу и вышел в переднюю.
Он ждал недолго. Вновь застучали каблуки на лестнице, и люди с громким говором стали подниматься.
Астафьев не вздрогнул, когда в дверь его квартиры постучали кулаком. Он сильно затянулся папиросой и остался на месте у двери.
За дверью был гул голосов. Астафьев явно расслышал:
- Этак невозможно, товарищ! Люди с ног валятся, да и день на дворе.
- Ладно, эту последнюю, и айда. Снова стук и другой голос:
- Разоспались там, не добудишься.
"Сейчас будут ломать,- подумал Астафьев.- Надо будить его".
За дверью сразу заговорило несколько голосов громче прежнего.
- Будя, товарищ, надобно отложить. Этак две ночи подряд... разве же возможно... тоже и мы люди.
Астафьев, бросив папиросу, приложил ухо к двери. Ропот там усиливался. Наконец чей-то резкий и визгливый голос раздраженно крикнул:
- Ну, ладно, заворачивай оглобли. Одного подъезда докончить не можете, размякли, чистые бабы. Завтра здесь делать нечего будет, все приведут в порядок.
В ответ раздалось:
- Не двужильные дались, надо с наше поработать...
Но уже тяжелые каблуки с грохотом катились обратно по лестнице. И в тот момент, когда Астафьев хотел отнять ухо от двери,- его почти оглушил новый удар кулаком по дереву. И тот же визгливый голос досадливо крикнул:
- Эй там, получай на прощанье! Разоспались, буржуи окаянные!
Дрожащими от волнения руками вынимая из коробки новую папиросу, Астафьев слушал, как замерли на лестнице последние шаги. Медленно повернувшись, он встретился глазами с человеком в желтых гетрах.
-- Кажется - неприятность, Алексей Дмитрич?
Астафьев выпустил дым колечком:
- Наоборот, полное благополучие. Хорошо ли выспались?
- Отлично. А вы тоже, кажется, актер неплохой.
- Такова моя теперешняя профессия. Думаю, что теперь они ушли окончательно.
Человек в желтых гетрах ответил в тон:
- Будем надеяться. Кстати - я забыл предупредить вас вчера, Астафьев, что даром и живым я не сдамся. Нет никакого смысла.
- Понимаю,- сказал Астафьев.- И вижу. Но пока вы можете спрятать свою игрушку обратно в карман.
И прибавил, расхохотавшись искренне и весело:
-- А все-таки ловко вышло! Вам явно везет. Что вы скажете о чашке морковного кофе? Выходить вам пока не стоит. Вы умеете зажигать примус?
ВЕРНЫЙ РЫЦАРЬ
Отворив на стук, Танюша увидела незнакомого человека с двумя большими мешками, скрепленными ремнем, надетым через плечо. Пришедший был в полувоенной форме и в пенсне,- тип опростившегося интеллигента.
- Ну,- сказал он,- кажется, сомнений быть не может. Это вы - Татьяна Михайловна?
- Да, я.
- Вот получайте посылку: мука, крупа и прочее. Это - первая порция, остальное после принесу, сразу тяжело. Велено вам доставить.
- Это от кого?
-- Приказано сказать: "От верного рыцаря".
Танюша обрадовалась, потом озаботилась:
- От Васи? А где Вася? Он приехал?
- Приехать-то приехал, мы вместе приехали, а только плохо доехал. Болен он. И по-моему - сильно болен. Что-нибудь подхватил в дороге.
Болен милый Вася, лучший друг и верный рыцарь!
Танюша пригласила Васиного спутника войти.
Свалив с плеч мешки, пришедший отрекомендовался Протасовым, Петром Павловичем, прибавив:
- Раньше был инженером, а теперь больше мешочничаю.
Рассказал, как Вася до последней минуты крепился, но уже на вокзале в Москве сдал окончательно, не только не смог дотащить мешки до извозчика, а и сам едва добрел. Протасов доставил его домой, заставил раздеться, кое-как помыться, забрал с собой его одежду, чтобы выпарить и вычистить.
- У меня в квартире есть хорошая печка, с котлом. И дровишки имеются. Все приспособлено. По-буржуйски живу.
- Где же сейчас Вася?
- У себя дома. Мешки велел снести вам. Я, конечно, и мешки осмотрел, чтобы не осталось на них какой нечисти.
- Вы думаете, что у него тиф?
- Да боюсь, говоря по совести. Нужно к нему доктора. Я, Татьяна Михайловна, на вас рассчитываю, если вы не боитесь заразы. Сыпняк по воздуху не передается, конечно, а все же.
Инженер смотрел на Танюшу с уверенной улыбкой: такая не побоится, вон она какая!
- Ну конечно же, господи, я иду сейчас. Я знаю и доктора, близко, здесь, на Арбате. Я его приведу к Васе. Этот доктор всегда лечил дедушку.
-- Вот отлично. Вы и идите скорее. А я пока домой.
Условились, что Васин спутник непременно зайдет на днях, завтра же вечером. И громадное спасибо за мешки.
- Завтра вам и остатки занесу.
- Вы, верно, очень устали с дороги?
- Немного. Я двужильный и привычный, никогда не устаю.
Разговаривали, как старые знакомые. Протасову было лет тридцать пять; был давно не брит, немного обшарпан, хотя, очевидно, успел переодеться. И было в лице много бодрости и доброты. С Танюшей говорил как с младшей, но с мужской почтительностью.
- Сразу вас узнал, как увидал.
- Почему?
- А он мне сказал: придете, постучите, и вам откроет, вероятно, она сама, Танюша, Татьяна Михайловна.
- Ну, тогда действительно узнать было нетрудно.
- Нет, он еще прибавил: она удивительная девушка, совсем особенная. Я сразу и узнал. Танюша смутилась.
- Ну уж Вася... он такой чудак!
И все-таки приятно было Танюше слышать от незнакомого человека такие слова, сказанные просто, свободно, с хорошей улыбкой.
- Вы с ним подружились в дороге!
- Да. Он очень славный малый, очень славный. Большой идеалист, и это хорошо.
- Вася - чудный товарищ. Вы тоже, вероятно, замечательный товарищ. Вы там ему помогли. Инженер просто сказал:
- Мне нетрудно. Я человек здоровый и привычный ко всему.
На Арбате, около дома, где жил врач, расстались. Танюша наказала Протасову обязательно прийти завтра вечером, сейчас же после обеда.
- Дедушка будет очень вам рад. Он очень любит Васю, скучал без него. Вы ему расскажете про ваше путешествие.
Когда расстались, Танюша подумала: "Вот милый человек! Удивительно славный. Такая мягкая улыбка, такой деликатный и такой бодрый, точно... ничего не случилось. И так позаботился о Васе".
Инженер шагал домой, разминая плечи, уставшие от тяжелых мешков. Думал о своем, мужском, деловом. А на губах была улыбка - от приятной встречи.
Вася Болтановский лежал в постели.
Комната его, такая знакомая очертаниями, сейчас потеряла прежнюю четкость линий: углы затупились и наполнились дрожащим туманом, окно вздрагивало и жгло глаза излишней яркостью, гравюра, висевшая на стене против кровати, плавала в пространстве.
Была особенно неудобна и непокойна подушка: голова Васи никак не могла улечься на ней хорошенько. Подушка камнем давила на затылок, ложилась криво, сползала, внезапно становилась стоймя и щекотала углом, всползала на голову, мешая дыханью, забиралась под плечо и высоко вверх подымала все тело. Одеяло было слишком, теплым и все же не грело ног, и Вася, задыхаясь от жары и духоты, в то же время искал озябшими, дрожащими ногами край одеяла, чтобы укутаться крепче. В комнате стоял гул, напоминавший стук вагонных колес, и каждый удар отражался в висках и в левом боку. Хотелось пить, но графин с водой, поставленный у постели на столике Протасовым, откатился недосягаемо далеко и дразнил издали, отскакивая от протянутой руки.
Когда Вася закрывал глаза, грудь его начинала вздыматься до потолка комнаты и опускаться, плавно качаясь, как на волнах, и мутя голову. Это мешало заснуть. Мешали этому и незнакомые лица, толпой окружившие лавку, на которой он пытался устроиться с мешками, хотя лавка была слишком узка и коротка для него. Было странно, что поезд ежеминутно переходил с рельс на рельсы, хотя Вася отлично помнил, что уже приехал на Московский вокзал и успел раздеться. Теперь он тщетно пробирался сквозь толпу мешочников, стараясь разыскать мешок с крупой, особенно ценный, так как выменен на охотничьи сапоги профессора. Орнитолог сердился и топал ногами,- таким Вася никогда его не видел. Оказалось, что сапоги эти надеты на Васе и страшно холодят ноги; снять невозможно, да и некогда: в вагоне может не оказаться ни одного места, и тогда Протасов уедет один. "Хорошо еще,- думал Вася,- что я попросил его доставить Танюше мешки; иначе пришлось бы ждать, пока кто-нибудь зайдет и протелефонирует. Если у меня сыпняк, то нужно, кажется, остричь волосы".
