М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
— Вы извините меня! Вчера я, какъ школьникъ, обрадовался, благо былъ пьянъ, свѣжему человѣку и наболталъ съ три короба о себѣ, а о васъ самихъ почти ничего и не спросилъ, — такими словами встрѣтилъ Переѣхавшій Могутова. Онъ крѣпко, на сколько позволила сила его тощей руки съ длинными, некрасивой формы пальцами, пожалъ руку гостя и усадилъ его.
— Но вы сегодня отплатите мнѣ тѣмъ же и такъ же откровенно и подробно передадите о себѣ, какъ я вчера наболталъ о своемъ я, — сказалъ Переѣхавшій, и мелькомъ посмотрѣлъ на Могутова. Показалось ли ему, что Могутовъ, смотрѣвшій на него и невольно припоминавшій вчерашнюю встрѣчу, не довѣряетъ его словамъ или не понимаетъ его желанія вдругъ, послѣ единственной и притомъ пьяной ночи, вступать въ откровенность, — только лицо Переѣхавшаго покрылось непріятными складками, которыя обыкновенно сопутствуютъ смѣху, но которыя, появляясь безъ него, возбуждаютъ или отвращеніе, какъ іезуитская улыбка, или жалость и скорбь, какъ улыбка Квазимодо и Гуинплена, — и онъ, измѣнивъ свой голосъ изъ довѣрчиво-пріятельскаго на серьезный мало-знакомаго, продолжалъ, не ожидая отвѣта Могутова:
— Пьяному, конечно, простительны откровенность и навязчивость, но…. Да развѣ можетъ явиться у кого-либо мысль не довѣрять и бояться такой жалкой фигуры, какъ моя? — Онъ сталъ противъ Могутова и молча простоялъ нѣсколько секундъ, скрестивъ руки à la Наполеонъ, склонивъ голову на бокъ, увеличивъ еще болѣе морщины на лицѣ и глядя въ потолокъ. Знаете ли, какая мнѣ сейчасъ пришла въ голову мысль? — заходивъ по комнатѣ, продолжалъ Переѣхавшій, причемъ складки на его лицѣ смягчились и мягкая улыбка затушевала ихъ рѣзкость. — Базаровъ былъ того мнѣнія, что умная женщина должна быть непремѣнно уродомъ, а я того мнѣнія, что только уродливый мужчина можетъ быть добрымъ, любящимъ, — безъ своекорыстія добрымъ, безъ эгоизма любящимъ…. Мнѣ даже кажется, что большая ошибка изображать Христа съ правильными, красивыми чертами лица. При той всеобъемлющей любви на словахъ и на дѣлѣ, которою проникнутъ былъ Христосъ, Онъ не могъ быть прекраснымъ, — Онъ, по-моему, долженъ быть величественно-некрасивъ.
— Вы не видали Христа на картинахъ Ге и Крамского? — спросилъ немного погодя Переѣхавшій, кинувъ моментальный взглядъ на Могутова и, какъ бы узнавъ по его лицу отвѣтъ, продолжалъ:- Я что-то читалъ, будто у этихъ художниковъ Христосъ подходитъ въ моему представленію о Немъ. И если эти художники рисуютъ Христа такимъ, они правы: Ге и Крамской поняли, что только такой Христосъ можетъ любить міръ, не алча и не жаждя для себя богатства и красоты міра, — любить міръ и не пользоваться любовью міра!..
— Природа такъ прекрасна! — продолжалъ, помолчавъ немного, Переѣхавшій съ замѣтною грустью въ голосѣ. — Такъ ярко на небѣ свѣтятъ звѣзды, такъ нѣженъ свѣтъ луны, такъ музыкально журчаніе ручья, шумъ рѣкъ и ревъ водопадовъ! Такъ нѣжно поетъ соловей въ ночной прохладѣ освѣщенныхъ луною лѣсовъ и рощъ! Такъ весело чирикаютъ жаворонки раннимъ утромъ, когда восходящее солнце, какъ Богъ, бросаетъ съ горизонта пурпурные лучи на міръ, а міръ свѣжо и бодро идетъ къ нему на встрѣчу! Такъ полонъ нѣги отдыхъ въ тѣни деревьевъ въ полдень жаркаго дня, когда вся природа, пораженная величіемъ всплывшаго на средину неба бога-солнца, замерла и только кузнечики трещатъ въ травѣ, да быстрыя ласточки рѣютъ въ воздухѣ!.. А какая музыка, когда загремитъ громъ, польется дождь, загремитъ громъ — и молнія, какъ мысль, какъ разумъ, мгновенно освѣтитъ небо и землю! Она то робко блеснетъ тамъ и здѣсь, то, собравшись съ силой, часто засверкаетъ кругомъ и заставляетъ робкое человѣчество вздрагивать, жмурить глаза и осѣнять себя крестнымъ знаменіемъ… Но гдѣ же ей, уму и разсудку, осилить тьму?… Слабѣетъ молнія, пропадаетъ совсѣмъ, и заволакивается надолго небо сѣрыми, свинцовыми тучами, и мороситъ рѣденькій, плаксивый дождикъ…. Но и осень прекрасна. Вы замѣчали ли, какъ довольно, какъ величественно-спокойно деревья роняютъ свои листья? Какъ красавица природа снимаетъ свои уборы и безъ нихъ остается хотя менѣе блестяща, но еще болѣе прекрасна, — менѣе сладострастной, но еще болѣе любящей… А бѣлый, ослѣпительный при солнцѣ, мраморный при лунѣ покровъ земли зимою? А мертвый покой, въ безвѣтренный морозъ, въ волшебномъ лѣсу, волшебно-убранномъ снѣгомъ?… И при этомъ тамъ мало хлѣба, такъ дорого топливо, такъ трудно-доступны квартиры, такъ раззорительна для здоровья наука, такъ стѣснительна любовь женщины — и царитъ въ мірѣ, подмѣченная Дарвиномъ, борьба за существованіе, и полонъ человѣкъ, этотъ царь природы, халуйства, эгоизма, мщенія, хитрости, злобы, низости и лжи…. Нѣтъ, нѣтъ, только уродъ можетъ любить міръ, не ненавидя міръ! Только мужественно-некрасивый Христосъ могъ быть Христомъ, Спасителемъ міра!..
Говоря эту длинную рѣчь, Переѣхавшій тихо ходилъ и, доходя до стѣнъ комнаты, опирался на нихъ руками и лѣниво поворачивался. Окончивъ, онъ сѣлъ. Лицо его покрылось пятнами, угри на вискахъ покраснѣли, а чистые и длинные ногти на его неправильныхъ, тощихъ пальцахъ приняли розовый оттѣнокъ, какъ у здороваго человѣка.
— Разскажите, голубчикъ, о себѣ! — сказалъ онъ усталымъ шепотомъ и довѣрчиво положивъ руку на колѣни Могутова.
— «Экій чудакъ! — думалъ Могутовъ, слушая тираду о красотѣ природы и о необходимости Христу быть некрасивымъ. — Изъ-за чего волнуется? „Изъ-за Гекубы споръ, а что ему Гекуба?“ — Я хочу спросить у васъ, Викторъ Александровичъ, что за люди полицеймейстеръ и правитель губернской канцеляріи? — сказалъ онъ, когда Переѣхавшій довѣрчиво попросилъ его разсказать о себѣ. — Полицеймейстеру мнѣ нужно сегодня объявить мѣсто квартированія, такъ я хочу попросить его помочь мнѣ найти какую-нибудь работу. Какъ вы думаете, не напрасно ли буду утруждать?… А можетъ вы укажете, къ кому обратиться за работой? Я хорошо черчу, могу составлять смѣты и всякіе планы, разрѣзы домовъ, фабрикъ, машинъ. Кромѣ того, я кончилъ гимназію съ медалью и могу обучать всѣмъ гимназическимъ наукамъ…. Пишу я тоже недурно и скоро, — могу перепиской заняться.
У Переѣхавшаго, когда началъ говорить Могутовъ, складки на лицѣ увеличились и затушевка смѣха, смягчающая ихъ, пропала, а его рука приподнялась съ колѣнъ Могутова и начала нервно дергать жиденькую и тощую бородку своего хозяина. „Какой я дуракъ! — подумалъ онъ при этомъ. — Вообразилъ, что такъ всѣ и должны бросаться ко мнѣ на шею и выставлять на показъ свою душу! Только с-нская дрянь лазитъ, а вотъ петербургскій человѣкъ, умный по виду, — онъ ко мнѣ только по дѣлу, онъ не довѣряетъ мнѣ…. Значитъ я еще не совсѣмъ мертвый человѣкъ, — подумалъ онъ немного погодя. Складки на лицѣ его сгладились, а рука перестала щипать тощую бородку и опять легла на колѣни Могутова. — Онъ спрашиваетъ у меня совѣта, — думалъ онъ далѣе, — значитъ, признаетъ мой умъ, знаніе людей… Проситъ найти ему работу, — значитъ, думаетъ, что въ городѣ довѣряютъ мнѣ, уважаютъ мою рекомендацію… Я, кажется, черезчуръ мнителенъ и недовѣрчивъ къ себѣ…“.
Какъ человѣкъ больной, съ обезсиленной мускульною дѣятельностью, Переѣхавшій имѣлъ чувствительные нервы и безъ устали работавшій мозгъ, работавшій чаще всего надъ самимъ собою. Подъ вліяніемъ самоконтроля и строгаго разбора самыхъ незначительныхъ поступковъ и словъ другихъ лицъ, если только слова и поступки хотя отдаленно касались его, онъ началъ держаться на почтительномъ отдаленіи отъ людей, чуждаться ихъ и то приписывать себѣ странное уродство, совершенную негодность для жизни, то считать себя дивнымъ врачомъ, исцѣляющимъ всевозможныя душевныя болѣзни; но за то все жалкое, забитое, больное, подавленное горемъ и страданіемъ находило въ немъ лучшаго друга, брата, мать, любовницу. Происходило это, конечно, потому, что только „кто боленъ самъ, тотъ горячо и жадно внимаетъ вѣсти о больномъ“, — что только голодный пойметъ голоднаго, что только съ голоднымъ можетъ отрѣшиться голодный отъ эгоистической мысли сравненія, отъ чувства зависти, а слѣдовательно и отъ грусти или злобы. И никогда, быть-можетъ, голодный не бываетъ болѣе счастливъ, моментально, но сильно, какъ когда другой голодный сочтетъ его не за голоднаго, попроситъ у него кусокъ; и никогда, быть-можетъ, Переѣхавшій не былъ такъ счастливъ, какъ когда услышалъ отъ питерскаго радикальнаго, — ибо присланнаго съ конвоемъ, — дѣятеля просьбу оказать ему и помощь, и совѣтъ. Подъ вліяніемъ сильной радости, онъ заговорилъ:
— Это вы хорошо придумали! Сходите. Полицеймейстеръ — недалекій человѣкъ, безъ подкладки опредѣленныхъ убѣжденій, безъ регулирующей мысли въ поступкахъ, но по природѣ не злой и простой. Вы съ нимъ — откровенно и просто. Вы, молъ, сами отецъ, съ вашими дѣтьми можетъ тоже случиться грѣхъ, недоразумѣніе, увлеченіе…. что-нибудь въ этомъ родѣ…. Онъ вамъ помочь можетъ, такъ какъ полиція и вообще начальство у насъ, въ Россіи, имѣетъ громаднѣйшее вліяніе. Стоитъ нашему начальству захотѣть и, увѣряю васъ, русскій народъ будетъ первымъ народомъ въ мірѣ, а не…. Впрочемъ, мы объ этомъ потолкуемъ съ вами въ другой разъ. Кожуховъ самъ кончилъ университетъ, долженъ понять ваше положеніе и, навѣрное, поможетъ. Вы ему на эту тему и начните рѣчь…. Надо вамъ замѣтить, что послѣ манифеста о волѣ у насъ, на Руси, образовалось какое-то недоразумѣніе. Администрація косо смотритъ на помѣщика, помѣщикъ — на администрацію, та и другой смотрятъ на мужика съ злымъ пренебреженіемъ, а на купца — съ завистью; но всѣ — и помѣщикъ, и администрація, и купецъ, и крестьянинъ — готовы обрушиться, разорвать въ куски людей протестующихъ. Есть, конечно, исключеніи, но я говорю о большинствѣ. Предъ дѣятелями практическими и предъ наукой и знаніемъ всѣ благоговѣютъ. Кажется, всѣ чувствуютъ себя слабосильными для дѣла въ присущихъ имъ роляхъ и костюмахъ и ждутъ инстинктивно науку къ себѣ на помощь, хоть и ненавидятъ того, кто ихъ, неготовыхъ для дѣла, шевелитъ своею активною дѣятельностью…. Это я вамъ замѣчаю для того, чтобы вы въ разговорахъ съ ними прятали подалѣе ваши цѣли, но какъ можно яснѣе обнаруживали ваше знаніе науки, фактовъ науки, даже выводовъ науки, но не соціальныхъ выводовъ, а выводовъ необходимыхъ для хозяйства индивидуально: для превращенія раззореннаго имѣнія въ доходное, для увеличенія удоя издыхающихъ коровъ, для загребанія большихъ кушей при помощи разнаго рода прожектовъ и т. д. и т. д. На эти удочки вы можете поймать и работу, и покровительство, и деньги; но вы погибли, если обнаружите ваши соціальныя убѣжденія, идущія въ разрѣзъ съ ихъ убѣжденіями. Васъ будутъ слушать, даже будутъ многіе благоговѣть предъ вами, нѣкоторые будутъ слегка спорить, но большинство донесетъ на васъ, перековеркавъ ваши мысли до безобразія, и всѣ, рѣшительно всѣ, будутъ избѣгать имѣть съ вами какое-либо дѣло…. Я не считаю дураковъ дураками: по-моему дуракъ — несчастный человѣкъ, а несчастный человѣкъ — дуракъ, и думаю, что если при этихъ условіяхъ…. Впрочемъ, объ этомъ мы потолкуемъ послѣ….. Самъ лично я ничего не могу обѣщать. Я постараюсь, разспрошу и что можно сдѣлаю…. Но вамъ пора….
