Николай Богданов - О смелых и умелых (Избранное)
- И чего рассуждать да обсуждать? Рухнули бы перед генералом на колени, как купчиха Морозова на вокзале, и дело с концом! Казните и милуйте, только от большевиков спасите...
- Эх, тряхнули бы мошной богачи, как Минин перед воеводой Пожарским!
Филонов щедро наливал вино и пиво офицерам корниловцам, прислушиваясь к их разговорам.
- Мужика к сохе, рабочего к станку, а интеллигентов пороть! Чтобы революциями больше не баловались. От них смута!
- На Красной площади пороть! Всенародно!
Опять прибежал Лукаша.
- Ну как, папаша?
- Отлично. Молодцы корниловцы! На них будем делать ставку. Они возвысятся, и мы за ними!
- Понимаю... Одолжите свечей, папаша. Для президиума.
- Бери, бери, я запас. Из-за всеобщей забастовки может погаснуть электричество.
Забрав с десяток свечей, Лукаша унесся.
- Что там насчет забастовки? - спросил какой-то офицер у Филонова. У вас что, даже официанты забастовали?
- Полковые комитеты отказались выслать солдатские караулы из солидарности с рабочими, - пролепетал юнкер.
- Хороши порядки в белокаменной! Мы готовы были по колено в крови по Москве пройти, а тут и в морду дать некому!
Андрейка и слушал, и не слушал эти разговоры, он, как лиса, попавшая в яму охотника, придумывал сто способов выскочить из нее. Толчется здесь, на кухне, с "ключом от рая" в кармане и даже не увидел того, кому он предназначен.
И вдруг к отцу примчался перепуганный Лукаша.
- Папаша! Сам генерал Корнилов к вам в буфет идут!
Андрейка чуть тарелки не выронил. Стоп! Дело будет! Сейчас генерал получит свое. Сейчас он расплатится за Стешиного отца и за всех арестованных солдат. Запустив руку в карман, Андрей приоткрыл дверь кладовки и увидел корниловских офицеров у буфетной стойки. Они плотно окружили своего генерала.
- Вот полюбуйтесь! - указал один из офицеров-корниловцев. - У тыловиков ветчина, икра, балыки, колбасы, сыры. А на фронте порядочного черного сухаря нет!
- Нам на фронт солонину тухлую шлют! А себя вон чем ублажают, обратился к генералу другой офицер.
- Откуда взяли? - раздался отрывистый голос Корнилова.
- Из Охотного ряда-с... господин генерал!
- Первое, что сделаю, перевешаю охотнорядцев.
- Все самое свежее-с, - побледнел Филонов. - Что откушать изволите?
- Солдатский сухарь мне!
- Никак нет-с...
- Рюмку водки!
- Коньяки-с имеются... Мартель... Шустовские... - изгибался перед Корниловым, стараясь быть ниже его, Филонов.
- Мошенник! Из той же шайки! Повешу!
- Чего-о?! - пролепетал Филонов.
Но генерал отвернулся от него и звяк-бряк шпорами к выходу.
Внезапно погасло электричество, и наступившая темнота скрыла от Андрейки и Корнилова, и юнкеров, и настороженно-решительных офицеров, и все вокруг. В непроглядной тьме протенькали серебряные шпоры генерала и смолкли.
"Каков Корнилов!", "Суворов!", "Наполеон!", "Солдатский сухарь ему, рюмку водки", "Настоящий казак!", "Виват Корнилову!".
- Огня, огня! - закричал обескураженный Филонов. - Караул!
Но офицерскому караулу было не до него. Офицеры метались со свечами по сцене Большого театра, а кто-то с высоты колосников сыпал на сцену и в зал большевистские листовки.
"ЦАРСКАЯ ПЕРЕДАЧА"
Андрейка, едва плетясь, возвращался домой после передряги в Большом театре. В его "боярском" кармане, кроме "ключа от рая", не было ни крошки. С досады он решил хоть попробовать, как стреляет этот драгоценный пистолет. Может быть, тут один обман и, кроме смеху, ничего бы не было, если б он пальнул в Корнилова?
Перебравшись через забор на склад фабрики, он прицелился в тюк с ватой. Сила выстрела превзошла все его ожидания. Хорошо, что никого не было рядом.
После удара курка по пистону порох внутри пистолета воспламенился, но выстрела не последовало. Из дырки, просверленной в стволе ключа, вырвалась дымная струя с таким зловещим ужасным воем, что в страхе Андрейка поднял пистолет повыше - где уж тут целиться! - уши захотелось зажать. Трах! От грохота взрыва стрелок свалился и не сразу пришел в чувство. В ушибленной ладони даже рукоятки не было, все улетело в дыму неизвестно куда.
Порох, которого оказалось с излишком, превратил Арбуза в негра.
"Эх, дело бы, если бы я в буфете трахнул, - говорил он себе. - Убить не убил, а уж напугал бы так, что кумир буржуйский больше бы в Москву не сунулся!"
С этой мыслью Андрейка и явился домой, слегка оглушенный и все еще томимый жаждой.
- Ну как, здорово на дармовщинку наелся? - спросил Андрейку Саша, оказавшийся уже дома. - Ты вроде не то опух, не то потолстел.
- Хорошо тебе смеяться! Ты не знаешь, как ловко Филоны нашего брата обдуривают, - таким одураченным Андрейка еще никогда себя не чувствовал.
- И что же решили буржуи на Государственном совещании? - допытывался отец. - Вы же там представительствовали от нашего семейства, от завода.
- А шут их знает, чего-то решили...
- И почему генерал скоро уехал, не знаешь?
- Мне не докладывали.
- Интересно бы спросить, что ему не понравилось в Москве? То ли, что солдаты честь не отдали, то ли, что рабочие на колени не стали?
- Все ему в Москве не понравилось. Особенно что в театре ему на голову большевистские листовки сыпанули.
- Ай-ай-ай! А он думал, его хмелем будут осыпать, как жениха?
- А про то уже песенка есть. - И Саша пропел:
Как невеста милого,
Ждал буржуй Корнилова.
От ворот поворот
Дал Корнилову народ!
Отец посмеялся и спросил:
- Что же он дальше будет делать после такого конфуза?
- Этого я не знаю.
- А что мы будем делать, Саша? - спросил Андрейка.
- Ты теперь подкормился. Давай включайся с новыми силами. Союзу поручено распространять листовки.
И Андрейка, конечно, включился, стараясь замять свое неудачное участие в Государственном совещании...
За это время не меньше огорчений перенесла и Стеша. Она побывала везде, где только смогла, и везде рассказывала о встрече с отцом, о двинцах-солдатах, подгоняемых прикладами в тюрьму. Везде ее встречали сочувственно, обещали помочь. И в Совете, и даже в думе. И Люся, и дедушка Кучков. Но вызволить из тюрьмы солдат, обвиненных в измене, оказалось не так просто.
Не в силах дольше скрывать правду от матери, Стеша сказала ей тихо-тихо:
- А папаня наш здесь... - И заплакала.
- В тюрьме! - сразу догадалась мать.
- В Бутырке. Уже несколько дней. Надо бы ему передачу отнести.
- Где ж ее возьмешь, доченька?
- У барышень Сакс-Воротынских. Они хоть и богатые, но добрые.
И Стеша с пачкой свежих газет отправилась в знакомый особняк. Барышни заказывали все газеты, даже большевистские. Главными читателями газет в богатом особняке были старики. Весь дом был набит стариками. Барышни не держали женской прислуги, убежденные покойным родителем, что от девиц одни ссоры да сплетни. Молодых лакеев и камердинеров на войну позабирали. Вот и остались в доме одни старики, удивительно жадные до новостей.
Старики эти были потомственные лакеи. Они гордились не только похвалами своих господ, но даже их наказаниями.
"Я своей барышне на руку нечаянно мадеркой капнул... Они как метнут взгляд - это что? А я ручку чмок, да и слизнул капельку. Так они меня салфеткой по носу и улыбнулись", - весь светясь, рассказывал в лакейской Иван. А камердинер Поль как-то погордился пощечиной. Он подавал "своей" барышне что-то из одежды и не удержался, сказал комплимент насчет ее лебяжьей шеи. Барышня больно хлестнула его по щеке.
"Оскорбились! - умилялся Поль. - Наша барышня настоящая аристократка".
Вот так и жила эта многочисленная команда, обслуживая трех молодых девиц Сакс-Воротынских, блистающих здоровьем и красотой. Рослые, пышноволосые, большеглазые, белозубые, они так приветливо всем улыбались, что казались Стеше принцессами.
Такие добрые красавицы человеку, попавшему безвинно в тюрьму, ни в чем не откажут.
Да, наверное, и старики лакеи посылочку соберут. Они ее каждый раз по головке гладят, нежат и словами и взглядами. Ну и она им угождает - газеты первым несет.
Стеша не ошиблась. Старики, выслушав ее просьбу, оживились, засуетились. На ходу расспрашивали:
- Так, значит, в Бутырочке папенька? Ай-ай!
- Большевичок он у тебя красный. Ох-хо!
- За агитацию против войны в тюрьму попал, бедненький!
- Уж мы его угостим... Икорку он любит? Не откажется?
- Мы уж постараемся! Балычка, ветчинки... Не обидится? Горчички добавим.
Завертывают старички все в пергамент. И все это с особым лакейским удовольствием.
Стеша прямо таяла, глядя на добрых стариков.
Кулек они ей заготовили - едва дотащить. Сам швейцар, положив кулек на пузо, расшитое золочеными позументами, из двери вынес, сказал на прощание:
- Не растряси, доченька. Угостим твоего папаню-большевика по-царски. - И заколыхал животом, добродушно рассмеявшись.
Стеша ног под собой не чуяла, поспешая к Бутырской тюрьме. Оглядев у проходной очередь бедно одетых женщин, она довольно улыбнулась: ни у одной не было такого большого, плотно упакованного, красиво перевязанного кулька.
