Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Эти новые мысли слагались очень легко и просто, как давно уже прочувствованные. Соблазнительно легко. Но мешал думать гул голосов вокруг. За спиной Самгина, в соседнем отделении, уже началась дорожная беседа, говорило несколько голосов одновременно, - и каждый как бы старался прервать ехидно сладкий, взвизгивающий голосок, который быстро произносил вятским говорком:
- Ну - и что же, чего же ожидать? Разделение власти - что значит? Это значит - многовластие. Что же: адвокаты из евреев, будущие властители наши, - они умнее родовитого дворянства и купечества, которое вчера в лаптях щеголяло, а сегодня миллионами ворочает?
Минуты две никто не мог заглушить голос, он звучал, точно бубенчик, затем его покрыл густой и влажный бас:
- Власть действительно ослабла, и это потому, что духовенство лишено свободы проповеди. Преосвященный владыко Антонин истинно и мужественно сказал: "Слово божие не слышно в безумнейшем, иноязычном хаосе шума газетного, и это есть главнейшее зло"...
- Во-от оно! Разболтали, расхлябали Россию-то!
- Верно! - очень весело воскликнул рябой человек, зажмурив глаза и потрясая головой, а затем открыл глаза и, так же весело глядя в лицо Самгина, сказал:
- А между прочим - замечательно осмелел народ, что думает, то и говорит...
Женщина, почесывая одной рукой под мышкой, другою достала из кармана конфету в яркой бумажке и подала мужу.
- На-ко, пососи! Наверно, уж хочется курить-то? Вон как дымят, совсем - трактир.
- Не трактир, а - решето, - сказал в ухо ей остроносый человек. Насыпаны в решето люди, и отсевается от них глупость.
Говоря, он тоже смотрел на Самгина, а соседка его, сунув и себе за щеку конфету, миролюбиво сказала:
- Без глупости тоже не проживешь...
- С этого начинаем, - поддержал ее муж. В соседнем отделении голоса звучали все громче, торопливее, точно желая попасть в ритм лязгу и грохоту поезда. Самгина заинтересовал остроносый: желтоватое лицо покрыто мелкими морщинами, точно сеткой тонких ниток, - очень подвижное лицо, то - желчное и насмешливое, то - угрюмое. Рот - кривой, сухие губы приоткрыты справа, точно в них торчит невидимая папироса. Из костлявых глазниц, из-под темных бровей нелюдимо поблескивают синеватые глаза.
"Человеку с таким лицом следовало бы молчать", - решил Самгин. Но человек этот не умел или не хотел молчать. Он непрощенно и вызывающе откликался на все речи в шумном вагоне. Его бесцветный, суховатый голос, ехидно сладенький голосок в соседнем отделении и бас побеждали все другие голоса. Кто-то в коридоре сказал:
- Жизнь - коротка, не поспеешь дом выстроить, а уж гроб надобно!
Остроносый тотчас откликнулся:
- Вам бы, купец, не о гробах думать, а - о торговом договоре с Германией, обидном и убыточном для нас, вот вам - гроб!
За спиною Клима бас обиженно прогудел:
- Мыслители же у нас - вроде одной барышни: ей, за крестным ходом, на ногу наступили, так она - в истерику: ах, какое безобразие! Так же вот и прославленный сочинитель Андреев, Леонид: народ русский к Тихому океану стремится вылезти, а сочинитель этот кричит на весь мир честной - ах, офицеру ноги оторвало!..
Остроносый встал и, через голову Самгина, крикнул:
- За "Красный смех" большие деньги дают. Андреев даже и священника атеистом написал...
Локомотив свистнул, споткнулся и, встряхнув вагоны, покачнув людей, зашипел, остановясь в густой туче снега, а голос остроносого затрещал слышнее. Сняв шапку, человек этот прижал ее под мышкой, должно быть, для того, чтоб не махать левой рукой, и, размахивая правой, сыпал слова, точно гвозди в деревянный ящик:
- Там, в столицах, писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая... ин-теллиген-тность, накипь, плесень - свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем - да-да-да! Ведь как говорят, - обратился он к женщине с котятами, - слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а - ничего не могут!
Вырвав шапку из-под мышки, оратор надел ее на кулак и ударил себя в грудь кулаком.
- Я объехал всю Россию и вокруг, и вдоль, и поперек, крест-накрест не один раз, за границей бывал во многих странах...
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его дальше, сквозь снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый победил: люди молча смотрели на него через спинки диванов, стояли в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом, человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
- Всё оговорили, всё охаяли! Сочинители Россию-то, как ворота дегтем, вымазали...
- К-клев-вета! - заикаясь, крикнул маленький читатель сатирических журналов.
Оратор махнул в его сторону мохнатым кулаком.
- Свобода мысли! Ты, дьявол, мысли, но - молчи, не соблазняй...
- Верно! - крикнули из коридора, но кто-то засмеялся, кто-то свистнул, а маленький курносый, прикрыв лицо журналом, возмущенно выговорил:
- К-ка-ккая и-и-ерунда!
- Честно говорит, - сказал Самгину рябой. - Веди себя - как самовар: внутри - кипи, а наружу кипятком - не брызгай! Вот я - брызгал...
- В сумасшедший дом и попал, на тци месяца, - добавила его супруга, ласково вложив в протянутую ладонь еще конфету, а оратор продолжал с великим жаром, все чаще отирая шапкой потное, но не краснеющее лицо:
- Народ свободы не требует, народ у нас - мужик, ему одна свобода нужна: шерстью обрастать...
- Д-для стрижк-ки? - спросил читатель сатирических журналов, - тогда остроносый, наклонясь к нему, закричал ожесточенно и визгливо:
- Да-да, для этого самого! С вас, с таких, много ли государство сострижет? Вы только объедаете, опиваете его. Сколько стоит выучить вас грамоте? По десяти лет учитесь, на казенные деньги бунты заводите, губернаторов, министров стреляете...
- Нашел кого пожалеть, - громко сказали в коридоре, и снова кто-то свистнул.
- Я - не жалею, я - о бесполезности говорю! У нас - дело есть, нам надобно исправить конфуз японской войны, а мы - что делаем?
Самгин подумал о том, что года два тому назад эти люди еще не смели говорить так открыто и на такие темы. Он отметил, что говорят много пошлостей, но это можно объяснить формой, а не смыслом.
"Конечно, и смысл... уродлив, но тут важно, что люди начали думать политически, расширился интерес к жизни. Она, в свое время, корректирует ошибки..."
Паровоз снова и уже отчаянно засвистел и точно наткнулся на что-то, завизжали тормоза, загремели тарелки буферов, люди, стоявшие на ногах, покачнулись, хватая друг друга, женщина, подскочив на диване, уперлась руками в колени Самгина, крикнув:
- Ой, что это?
- Машинист - пьян, - угрюмо объяснил остроносый, снимая с полки корзину.
Невидимые ткачи ткали за окном густейшую, белую пелену, как бы желая скрыть цепь солдат на перроне станции.
- Встречают кого-то, - сказал остроносый; кондуктор, идя вслед за ним, поправил:
- Никого не встречают, арестованных сажать будем...
Женщина, успокоенно вздохнув, улыбнулась:
- Штыки-то, как гребень! Вычесывают солдатики бунтарскую вошку, вычесывают, слава тебе господи! Перекрестилась и предложила мужу:
- Пойдем, тут буфет есть!
Безмолвная женщина с котятами, тяжело вздохнув, встала и тоже ушла.
- Уж-жасные люди, - прошипел заика: ему, видимо, тоже хотелось говорить, он беспокойно возился на диване и, свернув журналы трубкой, размахивал ею перед собой, - губы его были надуты, голубые глазки блестели обиженно.
- От таких хочется в монастырь уйти, - пожаловался он.
Самгин кивнул головой, сочувствуя тяжести усилий, с которыми произносил слова заика, а тот, распустив розовые губы, с улыбкой добавил:
- Или, как барсук, жить в норе одиноко... Из-за спинки дивана поднялось усатое, небритое лицо и сказало сквозь усы:
- С барсуком в норе часто лиса живет. Сказало укоризненно и скрылось, а заика пугливо съежился.
Поезд стоял утомительно долго; с вокзала пришли рябой и жена его, - у нее срезали часы; она раздраженно фыркала, выковыривая пальцем скупые слезы из покрасневших глаз.
- Часики были старенькие, цена им не велика, да - бабушка это подарила мне, когда я еще невестой была.
Затем оказалось, что в другом конце вагона пропал чемодан и кларнет в футляре; тогда за спиною Самгина, торжествуя, загудел бас:
- Поверьте слову: говорун этот - обыкновенный вор, и тут у него были помощники; он зубы нам заговаривал, а те - работали.
- Приемчик известный, - весело согласился рябой и этим привел басовитого человека в ярость.
- Сами судите: почему человек этот, ни с того ни с сего, выворачивался наизнанку?
- Да ведь вы, батюшка, тоже говорили!
- Я - лицо духовное!
В отделение, где сидел Самгин, тяжело втиснулся большой человек с тяжелым, черным чемоданом в одной руке, связкой книг в другой и двумя связками на груди, в ремнях, перекинутых за шею. Покрякивая, он взвалил чемодан на сетку, положил туда же и две связки, а третья рассыпалась, и две книги в переплетах упали на колени маленького заики.
