А Скалдин - Рассказ о господине Просто
- Дядя дома? - спросила девочка.
- Никак нет, они ушли, - ответила горничная и добавила:? Войдите, Ниночка, быть может, они скоро вернутся.
Девочка вошла в подъезд и шагнула на ступеньку, затем на вторую.
Если бы можно было описать только косички девочки и её косоплётки поверьте, я ограничился бы тем: тугие скрещения собранных волос и индиговая окраска ленточек, немного выгоревших по краям и концам, но ещё совсем тёмных там, где складки лучатся из узлов - вот и всё: это почти гениально, как у Гомера - описание не Елены, а впечатления, произведённого ею на старцев. Но мы уже связаны другим: описанием ног. И здесь детская ножка узкая, в чёрной туфельке, не занимает всей поперечины ступенек, голень в тонком чулке худа - лицевая кость её торчит остро, и то, что выше колен, не намечается в складках платья. Но общее впечатление приводит к образу все той же, о которой речь была вначале: это её сестра.
Девочка уже в гостиной, под синеватым свеженьким платьицем, под передничком с воланами спрятано хрупкое тельце, с сидящим в сердце бесёнком, руки ищут что зацепить, в голове одно желание - напроказить.
Внимание привлекается перечной банкой в цветочном горшке и слабым человеческим писком: "Выпустите меня, выпустите". Сквозь крышку банки, из пробитых в ней для крупинок перца отверстий торчат бледненькие пальчики.
Взять банку нетрудно и недолго, но испуг оглушает сознание настолько, что нельзя сообразить, где находишься. Испуг может сжать сердце и бросить его сразу в четыре угла комнаты - в свет, под потолок, или во мрак на пол,он может одновременно погрузить как бы с головой в воду: шум в ушах и совсем другой зазеркальный мир. Зрение тогда не делит событий, оно воспринимает их итоги. И здесь оказались только: грохот да огромная чугунная труба на полу между круглым ореховым столом и пальмой, как водосточная, но с одной стороны заделанная наглухо и с решёткой на другом конце - из решётки высовывались длинные скрюченные пальцы и старческий хриплый голос произнёс оттуда:
- Нагнись ко мне, я тебе скажу два слова: не кричать же мне.
Испуга у девочки уже не было, было опять только любопытство, и она нагнулась. Она никак не могла знать заранее, что её косички упадут через плечи прямо в пальцы спрятанного в трубе человека.
- Ай! - с чувством боли вскрикнула девочка.
- Не кричи,- посоветовал человек,- это совсем не страшно, я никогда не подумал бы притянуть тебя за волоса, если бы у меня не было спешных дел.
О, милые люди - у вас милые характеры. Если сказано простое и рассудительное слово - может ли быть после него страшно или больно?
Девочка спросила:
- Чего же тебе надо?
- Мне нужно, чтобы ты донесла меня к своей бабушке,- ответил человек.
Тон его снова был убедителен вполне, но девочка засмеялась и посмотрела сначала на свои ручки, а потом на всю себя в зеркало - на трубу она не взглянула - она знала, какая большая эта труба.
- Разве я смогу вас снести: бабушка живёт далеко, а вы больше меня,сказала она.
- Не бойся,- снова ответил человек,- ты только иди, мы ещё посмотрим, кто кого понесёт.
И вместе с трубой вспрыгнул на голову к девочке: он не придавил её, а повис вертикально над нею и даже не прикоснулся к голове, но заделанный конец трубы стукнулся при этом о потолок так, что посыпалась штукатурка.
Девочка же заплакала: страшного всё ещё не было, но как пойти с такою трубой по улице? Это было свыше её представлений о допустимом. И одно шалить, но другое - быть замеченной в шалости.
Маленькое сердце её знало, что уже нельзя убежать и спрятаться, и плач был особенный, не в голос: только одна за другой крупные слезинки побежали через щёчки к губам и на воланы передничка.
На улице оказалось на самом деле очень просто: мы всегда преувеличиваем степень внимания к себе других. Скорее даже было такое впечатление от взглядов немногих прохожих: "в этом нет ничего удивительного - мы все носим на головах какие-нибудь трубы или другие вещи".
Больше внимания оказали просто подстриженные и неподстриженные тополя и липы, растущие вдоль тротуаров: они хотели, безусловно, скрасить или изменить очертания этой нелепой фигуры - девочки с чугунной трубой на голове, трубой вдвое её длиннее.
Но попробуйте сами поставить на свою голову такую трубу: вы увидите, как изменится ваш шаг - он будет неверен и корпус потребует ускорения движения. Годы здесь не помогут. "Десять лет, десять лет!" - не восклицайте. Сорок также беззащитны, как и пять и двадцать. Скорее, скорее!
С горки в ложбинку, из ложбинки на горку, по узкому тротуару, по широкому, мимо сада, мимо булочной, мимо колбасной, мимо церкви, мимо кондитерской даже и магазина игрушек - нигде не остановиться, ни о чем не подумать - скорее!
Коронованный фонарь на стреле, торчащий из кронштейна, не зацепи за трубу. Вы, приказчики из лавочки, где была куплена шкатулка,- что вы смотрите? Или вы думаете, что это эмблема и что вы сами торговцы эмблемами? Не потому ли и щёточка с львиной головой в венке из роз всё ещё лежит у вас на щите?
Булочник вежливо посторонился - он посмотрел, какое клеймо на трубе. Клеймо ясно видно, и запах перца плыл рядом с ним.
Клеймо было:
"П е р е ц"
в окружении четырёх последовательных слов:
"Чёрный
Молотый
Чистый
Сингапур"
Причем главное было начертано крупнее окружения, но то, что окружало, было яснее видно, так как старалось объяснить главное.
"Ч ё р н ы й С и н г а п у р!"
Не угодно ли, Господин Белый Булочник, вам запомнить.
Что это? что? Вы затянулись понюшкой табаку?
* * *
Два-три поворота, и открывается широкая, прямая дорога, обсаженная клёнами и каштанами. Бабушка живёт в садовой части города, где нет ни докучных ремёсел, ни весёлых торговцев.
Фонарные столбы перемежаются с клёнами и каштанами; утрамбованная галька проезда пестрит - изредка лужи после вчерашнего дождя и влажность песчаной посыпки. Травой обросли пешеходные дорожки - розетки просвирника и ланцеты подорожника. Неприятно!
Бич кучера английского экипажа, тонко свистящий, изгибающийся; четыре глаза из окна кареты.
Воробей прыгает у самых ног. Скорее! Ноги уже не чувствуют твёрдости тропы. И в пустоте её опять немного жутко, хотя слёзы уже высохли.
* * *
Бабушкин дом с верандой над прудом. Планы нельзя описывать, их нужно чертить, вот хотя бы так:
"П л а н с а д а
и п р у д а"
Как изображен пруд и дом - всем понятно; очертания двух кустов по сторонам веранды - это попытка передать вид жасминника сверху (конечно, неудачная попытка), узкие четырёхугольники рядом с ними - садовые скамейки; кружки - фонтанчики; дальше идёт путаница сада; бабушкин стол на веранде и её кресло обозначены также; напротив бабушкина кресла другое - серого толстого кота (тигровой масти) - Филиберта. Но кот сейчас не сидит в кресле - он дремлет на балюстраде веранды и во сне ему снится, что он должен свалиться за край, прямо в воду. Это неприятно. Кот хочет проснуться, но не может. Усы его вздрагивают, нос морщится.
Бабушка оставила вязанье и думает. Можно ли в нашем сломленном веке изобразить мысли старых, но ещё не ушедших людей? Её мысли - о непонимании.
Шестьдесят пять лет прожиты, и такие мысли в голове впервые. Шестьдесят пять лет стучатся в виски каменными молоточками - это начало склероза - и выговаривают:
"Куда ушла Ниночка?
Почему Мэри не хочет сказать, что у неё на сердце? Или у неё нет сердца?"
Каменные молоточки выстукивают глупости. Сердце у Мэри есть, и оно отдано, но не бабушке. Бабушка не умеет целовать, а если и умела, то забыла. У бабушки не поцелуи, у неё две фабрики.
Но у бабушки всё же и мысли. Мысль может жить десять, двадцать, тридцать лет и ничего не уметь, а потом сверкнёт как молния, или вопьётся в человеческое сердце, как боль в зуб. Правда, у бабушки мысли другого рода. У неё испуг и растерянность.
Они, внуки, милые: дочка умерла, и бабушка им была вместо матери. Кажется, так просто соединить концы, как у её вязанья, но почему Павел (Павел на военной службе) ничего не пишет? Мэри в кого влюблена? где Ниночка? - Эта непослушная девчонка, у которой только шалости на уме.
Сам мир очень прост, так прост, что в нём нет иной фразы, как только "шалости на уме".
В мире нет булочника в башмаках с острыми и длинными носками.
Седые букли из-под чёрной кружевной косынки не для поцелуев.
- Филиберт!
Но Филиберт не ведёт ухом - он желает видеть сны - не беспокойте его, бабушка.
Побеспокойте лучше телеграмму на столе. Вы уже прочли её, но побеспокойте. Ведь она от управляющего с фабрики и о том, что фабрика беспокоится. Беспокоятся и машины и топки, развеваются на ветру передники фабричных, гудок гудит сам по себе - управляющий в том неповинен. Управляющий говорит: "Перестаньте гудеть", но высокий рыжий человек с четырьмя пальцами на правой руке стоит против него и улыбается весело.
