Григорий Свирский - Русь пьянцовская
И вот теперь, прислушиваясь к шорохам тундры, она думала о том, насколько в городе все проще. А тут все надо решать самой... Отребье!-зло перебила она саму себя. - Отель "Факел"!
Заставила себя думать о другом. О своей неудаче в Норильске.
Впрочем, об удаче. Она отстояла сейсмику. Но ей не могли простить того, что она окрестила традиционные методы "дедушкиными".
В самом деле, старики открыли Норильск-1, Талнах. Руду и уголь рядышком. Зажгли у самого полюса, у черта на куличках, кочегарку... Да еще под конвоем. А она обозвала их, старых геологов, "героями Шипки".
Правда, обозвала в слезах, в ответ на "комариную фею".
Дуреха! Нельзя в споре опускаться до трамвайного уровня: "Дурак!" ... "Сам дурак, а еще в шляпе!.. " "Если хотите убедить человека, его нельзя, по крайней мере, раздражать". Кто это сказал? Кажется, Канарис.
Нет, Норильск был удачей, но, Бог мой, какой горькой! Глеб не поддержал. Подумать только, ее рыжий Глебка. Вместе учились, вместе ехали в Норильск, а когда навалились "герои Шипки", смолчал... Затем в коридоре всю руку обтрепал, озираясь: "Молодец! Умница!"
Теперь приходят от него слезницы. Уже четвертое. За две недели.
Напрасно! Она могла бы простить растерянность, даже робость, но только не такую - с карьеристской гнильцой...
"Все, Глебка!.." - Ляна снова оттолкнулась в мыслях от Норильска и так полночи словно раскачивалась на качелях над Уральским хребтом, - НорильскУхта, Ухта- Норильск-гигантских качелях, от которых кружилась голова и замирало от страха сердце...
... Под утро прибыл начальник партии Сергей Розовский, она слыхала, как прогромыхал вездеход.
Печка остыла, на дощатой двери заблестела наледь. Ляна стремительно натянула пимы.
Вбежала Ксюта, пристроенная ею в поварихи, передала распоряжение Фельдмана, чтобы Ляна срочно готовила старые материалы. А профилями он займется сам...
- Начальник молоденький! - сообщила Ксюта, захлебываясь от возбуждения. - В очках. Шея тонюсенька...
- Тонюсенька... - Ляна усмехнулась печально. - Это скверно, хомут тяжелый.
... Она просматривала старые сейсмоленты, когда в палатку снова просунулась голова Ксюты в поварском колпаке и платке, наброшенном поверх колпака.
-Дрыхнут! - прокричала она, захлебываясь от бега. - Новые!.. Геологи уехали на профиль, а эти-то... начифирились, сказывают.
-Где Фельдман? - Ляна вскочила на ноги.
- Да его чуточку не убили. Послали... это... на одну букву. Он посередине лагеря стоит, во-он
Ляна выскочила из палатки, застегивая на бегу свою дубленку, я то, что она увидела, поразило ее своим неправдоподобием.
В глубокой пожелтелой траншее стоял Фельдман, начальник новой партии. Длиннющий, в застегнутой наспех - одна пола выше другой - черной прорабской шубенке. В широких, как трубы, валенках. Посвистывала поземка, крутясь вокруг него, словно он был неживым. А сам он, сгорбленный, скособоченный, с обвисшими до колен, словно перебитыми, руками выражал застывшее отчаяние.
Неподалеку от него тянулись к лесу глубоко вдавленные в снег следы гусеничных траков. Геологи уехали. Солдаты, наверное, с ними... Но сколько их?.. А эти?!. - Она мельком взглянула на часы. Уже час, как геологи уехали.
"Ах, подонки"! - Ляна бросилась назад в свою палатку, не очень понимая, что она сейчас сделает...
Выхватив из-под койки охотничье ружье, она кинулась плечом вперед по снежной траншее к палатке, где спали туники.
Рванула дощатую дверцу. Как в прорубь - с разбега...
Они лежали вповалку, на нарах, на полу, в новеньких ватниках и серых армейских валенках, которых еще не успели ни пропить, ни проиграть в карты. Храп стоял разноголосый. Под ногами Ляны тягуче посвистывал, лежа на животе и подобрав под себя колени, словно он куда-то полз, но не дополз, бурый расстрига. К его лицу прилип хлебный мякиш. Бородатый поднял бессмысленное, в полусне, измятое лицо, пробормотал: "А, мисс Одесса-стюардесса". И снова повалился.
"Погибли, - поняла Ляна, чувствуя, как вскипают слезы. Вот-вот расплачется. - Экспедиция загублена... Профиль не отстрелять... Развезет..." - Не вполне отдавая отчет в своих действиях, она вскинула двустволку и выпалила в полотно палатки, вскричав:
- Подонки! Скоты! Я заставлю вас работать... Пропойцы! Я заставлю вас работать!
Туники вскочили на ноги, пятясь и сбиваясь в угол.
Будь перед ними мужчина, вряд ли б они пришли в замешательство. На испуг не возьмешь. Всякое видали. Но - баба?! Кричащая противным голосом! Обеспамятевшая! Кто ее знает? Возьмет и убьет...
- Счас! Счас... - запричитал отец Никодим, протирая ладонью лицо и поддергивая ватные штаны.
- Выходи строиться! - пробасил кто-то, и все ринулись в узкую дверь, падая друг на друга и выскакивая из палатки, словно им поддавали в спину.
Спустя минуту они стояли перед оторопелым, все еще не верящим удаче начальником партии, тараща глаза и выражая полную готовность делать, что прикажут.
(C)
2. СЕРГУНЯ ФЕЛЬДМАН
Начальник партии Сергуня Фельдман боялся, как чумы, сырой, заползавшей во все щели тундровой нечисти. А больше всего, двухвосток-склизких болотных таракашек. По палатке были раскиданы ветки сухого можжевельника. Длинные мелкие листочки его торчали даже из пепельницы, превращенной в вазу. Сушеные ветви издавали острый лекарственный запах, которого, по мнению Сергуни, нечисть ужасно боялась. За этот бьющий в нос можжевеловый дух рабочие и прозвали палатку начальника партии "аптекой"; иначе уж и не говорили: "пойду к аптекарю", "вызывают по аптечным делам".
Аптекарем Сергуню окрестили, впрочем, не только за лекарственный запах в палатке. За сутулость. За очки в проволочной оправе. За приказ приносить из тундры растения, по кустику от каждого вида. А кое-кто - за острый семитский профиль. "Аптекарь, носачь бля... недорезанная", - матерился бывший лейтенант из команды "А", вкладывая в слово "аптекарь" совсем иной смысл. "Одно слово, хвороба", - согласно кивали плотогоны с Закарпатья и, казалось Ляне, не ставили своего начальника ни в грош.
Подчинялись ей. Охотно. И даже как-то весело. Единственное, чего не удалось добиться Ляне, так это искоренить матерщину. Не искореняется, хоть плачь. Особенно раздражала она по вечерам, когда Ляна изнеможенно падала на койку, а неподалеку от палатки, на очищенной от валунов площадке, играли в футбол. Ляна купила мяч, чтобы по вечерам у "бичей" не оставалось ни одной свободной минуты... Но... самой-то куда деваться?.. Вначале она выскакивала из палатки, голос срывала: "Не умеете быть людьми, идите в тундру, гоняйте там".
"Все, Ляночка, все!.." - заверяли ее в несколько голосов, а через минуту начинали сначала. В конце концов, она перестала выходить, говорила поварихе: "Ксюта!" И та включала магнитофон на полную мощь: ни оперы, ни симфонические оркестры брань не заглушали. Только "битлы".
И теперь, перед игрой, футболисты стучали в женскую палатку и просили Ляну "включить". И тут же, с первым гитарным взрывом, били по мячу с носка, горланя и радостно матерясь от всей души.
Но это, и в самом деле, было единственным, в чем уступила. Что же касается выхода на работу, то... огромный амбарный замок вешала на палатку-столовую именно она. В восемь ноль-ноль. Даже Сергей Фельдман признал не так давно, с улыбкой, что у них воцаряется матриархат.
Но вдруг что-то нарушилось в ее молчаливом, неведомом никому единоборстве с Сергеем. Он по-прежнему не противоречил ей. Особенно з поле, на людях. Но - она почувствовала - не принимал всерьез.
Препирательства начались еще в первый день. Ляна пришла в палатку начальника партии и, понизив голос, сказала о беглом...
- Я не криминалист, - Сергей тоже понизил голос. - Я видел справку об освобождении. "Отбыл срок..." и прочее. Документы, мне кажется, в порядке.
- А мне не кажется, - строго перебила Ляна. - Иначе незачем им было разыгрывать с расстригой комедию. Только я хотела потребовать трудовую книжку у этого чалдона*... как его?.. поп забился в корчах. Рука руку моет... Я прошу дать радиограмму. Завтра может быть поздно... В тайге закон - медведь...
Начальник партии долго молчал, показалось Ляне, мучительно придумывал, как ее спровадить, наконец, придумал, пижон:. - Мы с вами не милиция, не МВД, не КГБ...
- Резать будут нас! - резко перебила Ляяа. - С вас начнут... - Если не дадим телеграмму, это точно... - Ах вот что, - Ляна усмехнулась. - А мне думалось, вы из породы... древних.
Сергей метнул на нее взгляд. Неделю назад они были свидетелями развеселившего их разговора. В приемной управляющего.
- Ну и евреи, - сказала уборщица, выслушав по радио сообщение об израильских войсках, вошедших в Бейрут. - А говорили, они "всю войну-в Ташкенте". И потом... "жид на веревочке дрожит..."
Секретарша Заболотного, в ответ, всплеснула руками.
- Тетя Настя, что ты говоришь?.. Разве ж там евреи?! Там - древние евреи.
Сергуня вытянул руки по швам, словно все еще служил в армии.
- Я вам запрещаю подходить к рации! Это... не ваша профессия. Ляна тоже вытянула руки по швам.
