Владимир Орлов - Нравится всем - выживают единицы
24.
Катясь на шаре, - а щепки в вентиляции? - призрачно хрустя на пергаментом обтянутой болванке по битому стеклу, с изогнутым телевизионной помехой бедром, со взлетными руками - она достигла бордюрного камня, мягко спрыгнула, выбросив вперед ножку. Короче, любезница, поигравшая в теннис, запускавшая воздушного змея, бокал шампанского и смех на свежем воздухе.
- В чем дело? - спросил я. - Тридцатиминутное опоздание. С тебя три тысячи. Омрачается в лице.
- И десять за свернутый каблук, - добавляет она.
- Да, и десять за свернутый каблук, - соглашаюсь я.
25.
Я не видел ее лица, смутная размывка путающаяся под ногами. Я опускал руки, пытаясь нащупать плечи или голову, но все время щупал крутой теплый бок с выступающими ребрами. Я еле слышно окликнул ее. В полной темноте. И только где-то слева мелькнула пара желтых глаз. Я подвигал коленями, они болтались свободно. "Значит, она не здесь", - подумал я. Вдруг рукав на майке стал топорщиться.
- Марина? - прошептал я в темноту.
- Тсс, - раздалось у меня за спиной.
- Можно я свет включу? - спросил я со слабой надеждой в голосе.
- Нет, пожалуйста. Я еще к тебе не привыкла.
- Хорошо. Тогда дай мне руку. Руки долго не было. Я тщетно ловил воздух перед собой, пока не схватил воротник своей рубашки, висевшей на стуле.
- Где же ты?
- Я здесь, - пронеслось со стороны дивана.
- На диване? - на всякий случай переспросил я. Молчание. Я подошел, сел осторожно на его край. Провел рукой по матрацу. Она сидела на спинке, я узнал ее ступню.
- Мне холодно, - пожаловалась она.
- У меня ничего нет с собой, - ответил я.
- Ну вот я и забралась повыше. Я решил больше не вступать в полемику и, схватив ее за длинную ногу, потащил на себя. И довольно долго перебирал руками, пока она не сказала:
- Ну, хватит. Я сама. - И мягко спрыгнула на пол. Раздался хруст, шарниры повыскакивали. Тут из-за туч вышла луна, и я увидел ее распростертой на полу.
- Какая ты красивая, - прошептал я.
26.
Совершенно пусто. Не за что зацепиться взглядом. Можно только скользить, вглядываться. Но все это обращено не во вне, а только в себя. Подошел Лацман, ступая по песку, как флегматичный мул, трижды проклятый. Остановился, не проронив ни звука. На тысячу километров сплошная безводная пустыня и безоблачные небеса. Тысяча километров на одном дыхании, или, так скажем, издыхании. А я вдруг вспомнил, что в домике под карагачом я оставил письмо, и хотел было повернуться, но тут вспомнил о Лацмане, который стоял рядом, у меня за спиной и ковырялся в ухе. Нет, я не повернулся. Я подумал, что у меня еще есть минут 5 или 4, или... Лацман приблизился ко мне и молча протянул мне сигарету из своих запасов, с интересом косясь в ту сторону, куда смотрел я, косился с этаким прищуром, а я десять раз повторил про себя деревенское заклинание от порчи.
27.
Лукин сидел за столом, положив руки на колени. Он был смущен и подавлен. Напротив - Лацман нога на ногу, откинув голову назад, разглядывал его своими косыми глазами.
- Я вышел не сразу... Какое-то время я стоял у двери в прихожей.
- И горько плакал, - продолжил за него Лацман.
- Нет, я стоял и боялся выйти наружу.
- Так-так. Дальше.
- Долго стоял... - Лукин замолчал.
- А дальше-то, что было?
- Я взял дерматиновый чехол от спиннинга и вышел на площадку.
- Почему именно чехол?
- Так мне показалось надежней. Ну, то есть я должен был что-то держать в руках.
- А-а, - протянул Лацман.
- Я спустился вниз на лифте и, еще не доехав до конца, понял, что мне не нужно там выходить.
- Как так?
- Я боялся остаться один.
- Ну, а когда ты приехал...
- Двери открылись, и света внизу не было.
Лукин снова замолчал.
- Ну хорошо. Понятно, что ты куда-то там приехал, что в руках у тебя был чехол от мандолины...
- От спиннинга.
- От спиннинга. Все это понятно. Но вот не понятно другое. Почему на лестнице не оказалось ни одной ступени? - Лицо Лацмана из насмешливого сделалось злым.
- Я сам этого не понял.
- Но ступеней-то не было?
- Не было.
- А как же так? Каким образом?
- Может быть, гипс? - голос Лукина прозвучал звонко, так что Лацман на мгновение зажмурился.
- Может быть, это гипс? - повторил Лукин. Я видел в одном фильме, как лестницу заливают гипсом. И мне показалось, что так и есть. То есть я не мог этого понять - было слишком темно, но я почувствовал шероховатость ногами.
- Хорошо, допустим. - Лацман сел поудобней.
- Я почти выкатился наружу и выскочил из под?езда...
- В котором часу это было?
- Я не помню. Дело было ночью. Может быть, часа в три или в четыре.
- Это в такое-то время?
- Я вышел и, знаете, как-то растерялся. С одной стороны, улица хорошо просматривалась, а с другой: в каждом углу могла таиться опасность.
- Говори уж прямо: за тобой ото всюду следили!
- Да, мне так казалось.
- Дальше.
- Дальше? Я развернул чехол.
- Покажите, как вы это сделали.
- Вот так.
- В этой руке и в этой?
- Да.
- Понятно.
- Я развернул чехол и тихонько пошел.
- Направо, налево?
- Нет, сначала прямо. Шел и совершенно не чувствовал страха.
- А когда улица закончилась, повернул назад?
- Да.
- Так я и думал. - Лицо Лацмана стало озабоченным, пальцы забарабанили по столу.
- Я почти не смотрел под ноги, - тихо произнес Лукин и опустил голову.
- Да ты только туда и смотрел! - прикрикнул на него Лацман. - Ты даже ни разу голову не поднял.
- Разве можно меня в этом винить?
- Тебя? Нет, конечно. - Лацман придвинулся ближе к столу. - Видишь ли, во всей этой истории с дерматиновым чехлом, в ночных гуляниях есть что-то такое... Понимаешь? Попахивает психиатрией.
Лацман наклонился совсем близко к Лукину.
- Чего тебе от меня нужно? - спросил Лукин и затравленно поглядел на друга.
- Правды! - гаркнул Лацман. - Мне надоело слушать все, что ты мне тут наворачиваешь уже два часа.
- Все это правда, - пропищал Лукин.
- Значит, ты со страху выскочил ночью на улицу и целых два часа маршировал по ней со своим чехлом, как ненормальный. Стоп. - Лацман внезапно задумался. - Погоди. Лифт-то ночью не работает. Да, действительно. Как это ты спускался на лифте?
Лукин пожал плечами.
- Колись, сука!
- Ну, спускался по лестнице, - выдохнул Лукин.
- А чехол?
- Дерматиновый? Я его дома оставил. Он ведь от спиннинга. Подумай сам, нахера он мне нужен?
- И-и эх! Стыдно!
- Да уж.
28.
Я был таким удовлетворенным, что не мог сказать ни слова. Руки покоились на подлокотниках, а глаза, глаза смотрели в одну точку. В эту минуту вошел Лацман в длинном пестром шарфе и сразу с порога выдал:
- Слушай, чем здесь воняет? Я добродушно посмотрел на него и пожал плечами. Он нервно прошелся по комнате, принюхиваясь, и снова вернулся ко мне.
- Нет, правда, ты не чувствуешь? Я покачал головой.
- Странно. Может, у меня галлюцинации?
- Нет, - твердо ответил я.
29.
Светлой частью головы она сливалась с бликующим оконным проемом, а темной - с подвешенными под потолком мухоловками. Должно быть, она (голова) была не одного со стеной цвета, иначе я ее сразу бы потерял, при продвижении по комнате. Голова всегда отстает от тела. Это чисто физиологический принцип, за которым скрывается вездесущая безголовость и выдвинутая нескрытая телесность. Одним словом, я всегда видел ее грудь, бедра, но почти никогда: глаза, волосы и губы, то есть головы как бы не было. Но вот в неестественном ракурсе - а именно на фоне окна - я видел только голову, какой бы она при этом не казалась бесцветной.
30.
Вынужденный хоть как-то проводить время я выбежал из дома в кроссовках и спортивных трусах. Это был немного несвоевременный шаг, учитывая мою негодность и задолженность по многим пунктам. Но пока я бежал, мне показалось, что я вполне бы смог, не останавливаясь, достичь того места, откуда мне будет предложено повернуть назад. Я ждал этого.
* II часть *
31.
До под?езда надо было идти след в след. Потому что в одном только окне помещалось и стойбище, и лежбище. Я продирался через кусты, и уголки моих глаз собрали легкую цветочную пыльцу, так что я не мог уклониться от хлестких прутьев. Должно быть, вся нижняя часть, цоколь покоились на сплошной гранитной глыбе и всей этой постройке грозило неминуемое разрушение. Я не боялся оступиться, нет. У меня было подозрение, что я сам чего-нибудь не так сделаю. В конце концов все эти бетонные подушки, вся эта арматура не отходили и не удалялись далеко от здания. Миновать их было нельзя, пролезть под - можно. И я мысленно задрал перед свитера, обнажив белоснежное брюшко, пользуясь им в качестве зеркала, и зашагал по следам моего товарища, которого здесь уже не было. Очевидно, мне это причудилось, и я не мог маршировать, не оборачиваясь назад.
32.
Я стоял у входа в небольшой зал. Многие кресла были поломаны, но это не нарушало общего вида, - вида пустоты, неубранности и какой-то неопределенности. На клубной сцене что-то монтировали, что-то вроде строительных лесов, хотя я догадываюсь - то была подготовка к спектаклю. Тут в открытые врата этой храмины грузно в?ехал Мишка Лукин.
