Владимир Орлов - Нравится всем - выживают единицы
- Это правда?
- Что? - не понял Лукин.
- Что растения их привлекают.
- А-а! Да нет, конечно, все это неосознанно. Животные идут туда, как на убой, покорно встают на колени и пожирают пыльники и медоносы. Растения их и не привлекают вовсе. Каждый такой прорыв для них неожиданность. Они сконфужены, поскольку это необычное для них употребление. Когда же с?едено все без остатка наступает момент изумления. Акт поедания как бы теряется, выпадает из памяти. Необычное торжество неосознанного. Все позабыли, что с ними случилось и уж подавно мотив содеянного. Животное-опылитель немного задумывается. То, что называется "подкрепиться" - вряд ли относится к данному случаю. Скорее, кто-то кого-то из?ял. Вот самый точный вердикт.
- Поэтому необходима памятка? - спросил я.
- Да, - ответил Лукин.
12.
Я позабыл науку толкованья. Толерант - это кролик, который сидит на выпасе и суетливо уплетает клевер. Глаза как всегда косые, нормальное глубинное зрение ему просто в тягость. Одним кроликом меньше, одним кроликом больше. Я вышел из своего стеклянного парадного что-то насвистывая, размахивая портфельчиком, вскрыл как портсигар Лацмановскую "шестерку" и, побарахтавшись немного у открытой двери, влез в нее и с места тронулся. Если задаваться вопросом: как могли это допустить? То, пожалуй, я отвечу, что сам двигатель, система передач и дремливый радиатор ждали этого, ждали лишь этого мелкого обоснования - сидящего и нажимающего на педали человека. Так что я здесь не при чем. Другой вопрос: почему именно я сел в машину? На это ответ: я хотел как-нибудь сесть. Нет, не ехать никуда, не тормозить, не поворачивать - ничего, а только сесть на место. Поэтому все это: начиная с выхода из под?езда, так что меня уже заранее было видно, с закрывания двери (она сама закрылась), с неторопливого вышагивания - вроде бы неторопливого и вроде бы непринужденного, а на самом деле... - и кончая пугливым троганьем с места, падением в обрыв заведенной машины - все это простое совпадение, на которое найдется сотня других причин, о которых мы не догадываемся. Ну, собственно... здесь есть момент будоражащего авантюрного риска.
13.
Мне легко было к нему обратиться, потому что он стоял неподалеку. Я вызвался помочь одной женщине, которая тащила тяжелый терракотовый чемодан опоясанный тягловыми ремнями, с раздвигающимися подпорками внизу. На меня смотрели эти удивительные глаза, когда я подтолкнул его плечом. И сразу в них вспыхнуло и смущение, и растерянность, и прищуристая коммивояжерская улыбка молодого ашкенази. Сразу.
- Ой, извините, - тяжело вздохнул я, словно пер этот чемодан уже с километр. Он сделал полуоборот неподвижной фигуры в мою сторону, провожая меня взглядом и так же лучезарно улыбаясь. Я донес чемодан до первого же угла и оставил его хозяйке без всяких об?яснений, до лифта было еще метров 10. Я достал пачку "555" и, прямо открыв ее перед собой, двинулся к Лацману (да, по-моему, его звали Лацман). Он смотрел на меня с той же лукавой любезностью, словно собирался наговорить мне кучу сладких тинейджерских комплиментов. Но он только увернулся.
- Леша, - тихо позвал я.
- Привет, - мягко произнес он, глядя на меня как-то снизу.
- К тебе можно подключиться? - спросил я уже без обиняков.
- То есть?
- У тебя есть энергия?
- Если есть, то немного, - ответил он смеясь, похлопывая себя по ширинке.
- По-настоящему это никогда не получится, - загадочно проговорил я и предложил ему сигарету. Он взял ее неуверенно, словно сомневаясь сигарета ли это, и стал разминать ее в пальцах. Ничего не могу сказать. Может быть, он рассчитывал, что она будет с сюрпризом, и поэтому закашлялся при первой затяжке.
- Я видел твою работу, - сказал я как бы между прочим, хотя это была первая фраза после прикуривания.
- Да? Нет ничего проще - я видел твою, - ответил он. Я удивился. Этого просто быть не могло.
- Ну, в смысле, с чемоданом, - пояснил он.
- Да нет. Это я просто помогал одной женщине, - торопливо заговорил я. Лацман как-то по-особому напрягся, словно собираясь перейти к словесной атаке. Я с трудом это перенес и выговорил довольно легковесно, глотая истерический комок:
- Я - режиссер, - С легким взмахом руки. Нет, я даже чуть-чуть присел.
- Встань, не унижайся, - проговорил он, проводя рукой мне по плечу. - Я понял тебя.
- А еще у меня есть сценарий, - добавил я уже смущенно. О машине ни слова.
14.
Я был летающим. Неловко говорить об этом, потому что все, что запечатлелось - не отличалось от обычного задирания ног. Хотя в этом было что-то такое знаменательное, словно это была вырезка из газеты 20-летней давности. Я только боюсь, что самым дрючным образом сам себе перестану верить. Такие полные губы, глаза подведенные ретушью и сочувствие в раскинутых ладонях, почти сожаление о случившемся. Хотя я и хотел этого сам. Чего именно - не помню. А все остальное - подтерлось со всех сторон. Мало чему теперь можно верить - фотографию ведь тоже не я делал.
15.
Я даже боюсь говорить об этом, но ее привлекательность заключалась в том, что на ней не было никакого платья. Она обычно носила брюки или джинсы, которые так безостановочно определяли ход ее бедер и плоскость живота, что я не переставал говорить ей:
- Марина, в твоем туалете чего-то недостает, тебе не кажется? - И все это в какой-то парализованной манере, со сведенными ногами и свернутой набок головой.
- Тебе, наверное, просто кажется, что я не одела чего-то? - спрашивает она.
- Нет, я именно говорю о том, что уже все есть. Но лишней детали здесь было бы просто не втиснуться, - путано об?ясняю я.
- Ничего страшного, - неопределенно замечает она.
- Как это "ничего страшного"? - восклицаю и беру ее больно за запястье. - Я же вижу, что здесь чего-то нет. Не буду же я тебе врать. Я хочу, чтобы у нас была хоть какая-то взаимность в этом вопросе. Я не требую, чтобы ты накинула плащ или примерила юбку подлиннее. Кстати, она бы тебе пошла. И тут я остановился, потому что Марина уже пару секунд интенсивно смотрела совсем в другую сторону - туда, где без толку слонялись молодые люди.
- Марина, куда ты смотришь? - внимательно спросил я.
- Что? - рассеяно переспросила она. - Ах, да. Платье, длинная юбка. Я сосредоточился и подумал про себя: "Ничего, что она такая рассеянная. Главное, что у нее все-таки положительный характер. И она запросто завтра сделает мне какую-нибудь услугу. Просто за так. Она добрая". Больше я ничего не буду говорить по этому поводу.
16.
Слитный облик. Нельзя поверить, что оно (лицо) одно. Я и не верю, собственно. Приди приходя. Что я ей сделал? Что она мне сделала? Хорошо бы еще, если я был бы ко всему этому равнодушен. А я ужасно неравнодушен. Почти застенчив. Она что-нибудь обо мне знает? Пожалуй, слишком поверхностно. Глубоко знать не надо. Никого. Однако, если внимательно посмотреть на этот вопрос, то ее напутственность мне даже импонирует. Ведь она готова к простому взаимодействию? Да, не без этого. То есть в иной момент я даже могу на нее рассчитывать? Да. Чуть-чуть маразма и валяйте. Вот. А ты говоришь многолика... Сразу многое вспоминается. Сразу. Прежде, чем начнешь простой человеческий разговор. Хотя с такими людьми ничего человеческого не получается.
17.
Леша Лацман, по кличке "И-а", сидел спиной к отсутствующим в своем летнем костюме и перебирал у себя в столе какие-то бумажки. Я подошел и осторожно до него дотронулся. Он вздрогнул и как-то из-под низа повернулся ко мне, показывая свои невидящие глаза, то есть он все-таки что-то видел, но у него было, по-моему, процентов 10 от нормального зрения.
- Ты пришел? - спросил он своим сухим голосом.
- Да, явился.
- Садись, пока я копаюсь.
- Что-нибудь потерял?
- Кремень. Был где-то тут. - Он поднес почти к самым глазам обломок грифеля и протянул его мне. - Посмотри, это не он?
- Это грифель.
- А, черт.
- Тебе для зажигалки?
- Ага.
- Наплюй, я тебе спички дам.
- Да не надо, я только что зажигалку заправил.
- Давай, я тебе помогу.
- Давай, а то я не хера не вижу. Я заглянул в ящик стола и увидел, сколько там всякого хлама.
- У тебя, что здесь - мусорный ящик? - спросил я.
- Ага, - радостно закивал Лацман. - Ты не знаешь, кремень магнитом притягивается?
- По-моему, нет. - Тогда скажи мне, можно что-нибудь вместо кремня вставить?
- Если только палец, - ответил я.
- Жалко. Лацман задумался.
- Знаешь, хрен с ним с кремнем.
- Уверен?
- Абсолютно. Похоже, он снова прозрел.
18.
Почему-то и она тоже сидела передо мной нога на ногу. И в этой посадке, возможно заимствованной у раскрепощенных богемных русалок, была нарочитая, вызывающая независимость. Но я не хотел, чтоб эта манера, превратила нашу беседу в дистанционную перекличку, я хотел подвинуться к ней поближе, заглянуть ей в глаза, провести рукой по колену. Но сразу этого сделать было нельзя. Поэтому я начал издалека, с озабоченной, невнятной физиономией и невозмутимостью в голосе:
