Олег Дарк - Андреевы игрушки
_14_
_ _Брат и сестры_* Даже не знаю, стоит ли их сюда впускать. Для того лишь, чтобы дядя Яша, сыграв с дедом несколько партий в шашки, тут же исчез, чтобы появиться позднее уже автором завещания, и тетю Розу, чтобы, приложив к всегда раскрасневшемуся грубоноздрому носу ловким коротким движением платок в кулаке, как будто что-то там утрамбовывая, и еще раз всхлипнув, она застыла, не зная, что ей дальше делать. Потому что делать ей тут больше нечего. И тот, и другая были предметами постоянных деловитых насмешек, заменявших все другие виды родственной связи с объектом насмешек, а со зрителями и слушателями дополнявших эту связь еще одним ее театральным видом. Над дядей Яшей насмехался дедушка, у которого для этого были свои причины. Во время войны, когда дедушка, если читатель еще помнит, был ранен, дядя Яша служил в Персии (Иране). Прослужил, естественно, очень тихо, без приключений, был награжден безо всякого участия в военных действиях. (Дедушка уверял, что тоже был представлен к Красной Звезде, но документы затерялись, старался, должно быть, показаться интересней.) И вернулся целый, вывезя с собой массу красивых вещей. ("Награбленных", - замечал дедушка. Я их не видел никогда, в доме дяди Яши не был ни разу. Мне всегда представлялись узорчатые ковры, воз таких ковров, как в книге о Стеньке Разине, которые дядя Яша вез в Россию.) Да еще к каждой военной годовщине, как было принято в далекие времена Советской власти, получал очередную юбилейную медаль, что, с точки зрения дедушки, было уж вовсе несправедливо. Над тетей Розой бабушка Аня не насмехалась, потому что не умела по обыкновенной своей тупости. Тут больше мы с папой старались, которых обоих Роза раздражала. Но третировала страшно ("ты Розу третируешь, а мне это неприятно" - дедушка), никогда не упускала случая лишний раз не обратить на нее внимания, не ответить на вопрос, отвернувшись, отсесть на другой конец комнаты, если на Площади Борьбы, или в другую комнату - когда переехали. Для неприязни к тете Розе у нее не было и тех оснований, что у дедушки в отношении дяди Яши, если не считать того, что тетя Роза была дедушкиной сестрой.
* * * Вероятно, чувствуя сомнительность своего прошлого, дядя Яша вел себя бесцеремонно и всегда подчеркивал, что приехал только ради шашек, за которые, едва войдя, дедушку сейчас же и усаживал. Если же мы в этот момент играли в шахматы, в которые дядя Яша не умел, что, конечно, доказывало его тупость, то шахматы безжалостно сметались. Дедушка этому никогда не сопротивлялся в степени достаточной, чтобы мы хотя бы доиграли. И ни разу не отказался от шашек, что тоже, я думаю, мог бы, если бы захотел. То ли ему нравилась, как всегда, роль жертвы, то ли дядя Яша имел над ним какую-нибудь не известную мне власть. Но, скорее всего, власть имела бабка, а дядя Яша был ее братом. Издеваясь над ним, дедушка имел возможность доставить некоторую неприятность и жене, которую, как я подозревал, боялся. Принявшись же за шашки, отдавался им с обычной непробиваемой серьзностью, которую вкладывал во все, что делал. Но прежде считал своим почти мучительным, как и саму игру, долгом показать, что играть ни в коем случае не хочет. Гримасами, каким-нибудь бормотанием ("и зачем мне это нужно", "почему я должен в это играть"), многозначительным поглядыванием то на бабу Аню, то на меня и т. д. сопровождались все его приготовления к игре: раскладывание доски, если она у нас еще не была разложена, расстановка шашечных плошек и пр. После очень скорого показного ухода бабушки Ани в другую комнату гримасы и подмигиванья предназначались, казалось, одному мне. Если бабу Аню дедушка злил, то мне отводил чрезвычайно для меня приятную роль союзника. Мы с ним были как будто бы в заговоре, знали о тупости дяди Яши, а он о ней - нет. Он играл в презираемые нами шашки, а мы - в интеллектуальные шахматы. Мою одаренность оттеняла неодаренность дяди Яши. Одаренными были также дедушка и папа. Насчет бабули я колебался. Мама и бабушка Аня были неодаренными. Мы делали вид, что думаем, что дядя Яша наших подмигиваний не видит, и он делал вид, что их не замечает, перенося все наши демонстрации так же стоически, как и дедушка, если ему верить, саму неизбежность игры с жениным братцем. "Поиграешь", "ничего с тобой не случится", "чем в эти ваши дурацкие шахматы", - приговаривал дядя Яша. На самом же деле, я думаю, для них обоих все эти препирательства были почти ритуальным введением к игре, в котором, как и в игре, испытывали потребность. Как и я - в их препирательствах, игре и в самих приездах дяди Яши, которых с нетерпением ждал. Как и баба Аня, возможно, потребность в неприятных для нее дедушкиных гримасах и в своих возмущенных (раздутые ноздри) уходах. Эта отчасти печальная игра нас объединяла и обеспечивала отношениям устойчивую гармонию равновесия. Когда дядю Яшу парализовало и ездить стали к нему по очереди сестры (долгие споры по телефону, кому на этот раз), мы с дедушкой испытали физическую пустоту рядом с собой, как будто открылась ниша или пустая комната, туда можно сунуть руку и немного ею повертеть за дверью, но войти целиком страшно. Что касается его ощущений, то сужу вот по чему. Когда умерла баба Неся со второго этажа, дедушка, зная о малаховских скандалах и не любя бабулю, рассуждал будто бы серьезно, отчего получалось еще смешнее, стремясь меня привлечь на свою сторону, "как же она теперь будет?" "ей же теперь будет не с кем". Но я отмалчивался. Я думаю, что он потому так говорил, что знал по себе. Не помню, чтобы в присутствии дяди Яши велись какие-либо разговоры, посторонние спорам "играть-не играть": перед каждой партией, и не затихавшие во время нее. Ни о внешней политике, ни о преследованиях евреев, о чем дед любил поговорить с сыном, папой для меня. Причем все вело уже к тому, что вот сейчас наконец бросит игру и больше не будет, но всякий раз выходило так, что он все-таки доигрывал, и начиналась новая. Так что к концу дедушка совершенно уже изнемогал, но заставить себя поддаться не мог. А это был единственный способ заставить дядю Яшу уйти. Наконец тот все-таки обыгрывал уставшего дедушку и сейчас же вставал и начинал подолгу собираться, никак не мог прекратить оживленно издеваться над неустоявшим соперником, как будто не было десятка до этого проигранных партий. А дедушка переживал случайный проигрыш. Пока бабушка не выпроваживала, надевая ему на голову шапку или кепку (в зависимости от времени года), смахивая невидимую пыль с рукава и тайком цепляя за него и направляя к двери и, наконец, вытесняя ею, за-кры-ва-ю-щей-ся. Дедушка потом долго еще не мог ус-по-ко-ить-ся, доказывая уже мне, что вот если бы пошел так, то победил бы. Мы расставляли презренные шашки и разбирали этот вариант. _
_16_
_ _*Соседка_* Галя жила над нами, куда в два приема вела ненадежная лестница. Вставала на хвост и, вывернувшись посередине, бросалась навзничь со всего размаха затылком о порог. В прямоугольное окно с лестничной площадки Галя меня высматривала. А я делал вид, что не вижу, занимаясь своим. Я перед этим уже услышал, как она сбегает, стуча, и сейчас же вышел. Галя ходила уже в четвертый класс, но с ней там все равно больше никто не дружил. К нам на участок бабуля и мама ее тоже не пускали. Тогда она продолжала путь по лестнице. Присаживалась в нашем проулке перед домом и что-то чертила прутиком, расставив колени. Выдержав сколько мог, я выбегал как будто не к ней, а так просто, и останавливался, будто только увидел. Когда я гонялся за Галей, она не убегала совсем, а от-бегала, боясь громко визжать, чтобы ей совсем не запретили со мной дружить. На оббитые ступени "зимнего" входа неожиданно выходила раскрасневшаяся мама. Потому что был еще прямо на участок, "летний", который зимой не действовал. В "зимнем", как и полагается, сыро, полутемно, от каменных ступеней и пристройки соседа холодом тянет. На ночь запираемся на гвоздь. А в "летнем" сутками дверь нараспашку. И не "сыро", а "свежо", не "сквозняк", а "проветривается", не "несет" неприятным запахом, а "пахнет": травой и цветами с участка, жареной картошкой и пирогами - из дома. Но мы всегда успевали притвориться, что просто играем. Постояв еще немного, мама уходила. Я прятался за углом каменной пристройки дяди Володи с огибавшей ее трубой. Это для меня он - дядя Володя, но Володька - для бабули. Опять убежавшая Галя возвращалась и осторожно заглядывала. Она же знала, что я тут. Она жила с бабушкой, которую бабуля называла "Неся". Я до сих пор не знаю: это было уменьшительным от ее имени, фамилии или случайным прозвищем. Как мы иногда называем до сих пор евреев "сарами" или "мойшами". Опираясь на клюку, баба Неся выходила посидеть на скамейке, подзывала меня и наделяла специально захваченными конфетами. Она же знала, что это не понравится моей семье: что у нас конфет, что ли, своих нет? Я брал. Однажды Галя сказала мне между прочим, что ее бабушка назвала мою дурой. Я сейчас же передал это по назначению. Мама пошла выяснять. В ответ расплакавшаяся Галя рассказала, чем мы с ней занимаемся. Пока мы с бабулей пили чай, я мог наблюдать в окно, как Галя бегает, сплетая ноги, в их непокрашенную завалившуюся уборную, с которой, через низенькую символическую изгородь, соседствует наш дощатый "душ". Я только так говорю, что "душ", как мы его продолжали называть. А на самом деле давно превращенный в подобие сарая с лопатами, граблями, более мелкими инструментами и обилием тряпок, которые бабуля никогда не выкидывала. Но я еще помню, как на его крыше стоял бак с водой, нагревавшейся под солнцем естественным образом. От бака осталась замусоренная дырка, используемая мною под флагшток. Уборная с Галей, распаренная на солнце крыша душа, больно отлипавшая от живота, а еще - "темная" под домом, где все, кроме нас, хранили уголь, обыкновенно фигурировали в моих эротических фантазиях того времени, которым не суждено было сбыться. Натянув от мух марлю на стульях, днем меня укладывали спать. (Вы не забыли, что мои детские воспоминания - летние?) Помню, как просыпаюсь в масленой комнате и не могу понять, на самом ли. Во всяком случае шелковистое ощущение. Бабуля сидит у колодца и разбирает в корыте какие-то. Деле это было. В пальцах не проходит. Тогда еще действующего. Ягоды. Тающая на солнце, как сахар, Галя стоит перед ней. Чего, конечно, в действительности быть не могло. Они разговаривают, посматривая на меня и улыбаясь как ни в чем не бывало. Вскочив, я выглядываю на двор, но там уже никого нет. Я не могу решить, как я теперь с ними встречусь. Из дальней комнаты окликает бабуля. Я отзываюсь. Она приносит стакан молока, делая вид, что ничего не произошло, и подавая тем самым пример поведения. _
