Инна Ветринская - Право последней ночи
Но помимо этой как бы светской беседы, я успела выяснить, что Серхио Кампаньола холостой. То есть, повторяю, я ничего не замышляла и не планировала. Просто это знание добавило мне какой-то пьяноватой свободы. Да и, наверное, я тогда здорово выпила...
Я с минуты на минуту ожидала приглашения разделить с ним не только вечер, но и ночь. Это ожидание не просто мешало мне нормально развлекаться, танцевать с ним (очень корректно), глазеть на танцующих, есть рыбу и так далее, это стало у меня просто навязчивым кошмаром в "Арагви", и по сю пору я вижу тот, в сущности непрезентабельный зальчик в полуподвале, бычьи морды кавказцев за соседними столиками... Тогда я чувствовала, что оказалась в какой-то западне. Вот-вот скажут: "Инна Ветринская, без вещей - на выход, в койку". Тут я ошибалась - как и во всем почти. Мне ещё долго не суждено было понять, где именно находится западня... Она ведь почти во всем. А ресторан - он и есть ресторан, дело житейское, причем тут, казалось бы, постель? Вообще говоря, в Москве ужин с мужчиной ещё ничего не значит, это иностранцам надо зарубить на чем-нибудь подходящем, - тут вам, милые, не Париж...
И все-таки мне хотелось застраховаться, что ли. Мне было бы противно цепляться за него так, будто у меня нет в жизни выбора. И я, отчаянно завираясь, наплела ему с три короба о любовнике, который меня может случайно встретить в ресторане и тогда - застрелить. Описание любовника я содрала один-к-одному с портрета Гоги-Георгия, естественно, с кого же еще.
Бедный Серхио сразу немножко съежился и с грустью поведал, что у них в Испании эта тема тоже очень серьезная. Мужская гордость, "мачизмо", там вещь неприкосновенная. Я не стала особенно нажимать на своего тайного и зверского любовника, чтобы не переиграть, но все-таки чуть-чуть позволила себе покапризничать... Ведь у меня так редко получалось в ком-нибудь пробудить боязнь меня потерять!
Можно сказать, раз в полжизни!
Одним словом, в тот вечер я вышла победительницей.
Хотя Серхио Кампаньола не таковский был человек, чтобы волочить меня после первого же свидания в постель! Я ему явно нравилась, он не скрывал этого, но умел показать, что он не домогается меня, так сказать, телесно...
Все у него, похоже, получалось красиво, и гуляя рядом с ним по Москве, я совершенно не пыталась разгадать, жалеет ли он денег на такси, или ему просто приятно со мной пройтись и поболтать... Вероятно, сейчас это звучит наивно, но тогда в девяносто первом, я действительно очень оценила его непосредственность, какую-то незажатость, я с таким раньше просто не встречалась. Что тут скрывать, иностранцы вообще, как существа из воплощенной мифологии, принадлежали к другому миру, весь он, мир этот, сиял переливчатыми огоньками наряженной елки, и пах французской отдушкой, как свежая наволочка. Мне безумно, до рези под ребрами, хотелось праздника, и вся моя тогдашняя сентябрьская работа вспоминается сейчас как одно слитое воедино ожидание встречи: в редакции и дома для меня существовало одно существо - телефон...
Все дальнейшие дни этого рокового сентября, когда вокруг в стране творилось нечто типа революции, у меня в памяти отложились отрывочными кусками, но притом - все куски почти счастливые.
Мы идем с Серой по Чистопрудному бульвару, неспеша заходим в индийский ресторанчик, который доживал свои последние месяцы и сидим на террасе. А под столом моя босая нога, сразу похолодевшая от того, что была влажная и оказалась обнаженной на прохладном ветру, плотно прижимается к его ноге, там, где над невероятно приятным на ощупь, тонким носком - его горячее тело... Летит черная ворона в синем небе, а он улыбается мне несмело и говорит: "По-русски ворона говорит кар-кар, а знаешь, как она говорит по-испански?.." Я уже не помню, как там ворона кричит по-испански, но память о том синем небе, в котором медленно плывет черная птица, осталось навсегда.
Мы бродили с ним по Коломенскому, столовая-кафе оказалась закрыта, тогда он поймал такси и мы рванули снова в центр, на Пушкинскую. Он, видимо, хорошо знал район Тверской и Ленинградского шоссе, чувствовал себя здесь поувереннее.
Мы тыкались в разные кафешки, но везде было занято или закрыто, а в ресторан я идти наотрез отказалась, потому что там все-таки и дорого и как бы обязывающе, а настроение было летящее, и тогда мы с Серой просто втолкнулись перекусить в ту старинную "шоколадницу", где едят стоя, и Сера долго объяснял буфетчице, КАКОЙ ИМЕННО кофе он хочет. Он говорил - она не понимала, что нам нужно две маленьких чашечки, но с двойной порцией кофе в каждой. Я смеялась и не помогала в переговорах. Потом Сера показывал пальцами. Потом попытался самостоятельно насыпать растворимый кофе в чашки - тетка дала ему по рукам. Наконец, ему удалось пронять тетку, когда он простонал: "Нушно кофе двойной густоты!" И она сделала все правильно, кофе действительно получился довольно приличный...
Однажды на улице меня грубо задел плечом пьяный парень. Серхио только посмотрел на него и сказал: "Осторошно, друг". Я помню этого парня - черная шапочка-презерватив, яркие изумрудные глаза, спрятанная усмешка, искривленный наглый рот... Но Сера ему сказал ТАК, что тот даже улыбаться перестал, а сразу заковылял прочь...
И в тот момент, когда мы с ним были в постели, он спросил меня утвердительным тоном: "Ты меня не любишь". Я, с трудом преодолевая неудержимое дыхание, говорю: "Почему ты так?" На самом-то деле я боялась ему говорить, КАК я его люблю, но дело не в этом - он что-то почувствовал, а я ощутила это. И после этих слов к нему больно было прикасаться - такой он был горячий и нервный, и какой-то измученный. Он вообразил, что я его не люблю... А я, идиотка, была счастлива только оттого, что он стал НЕСЧАСТЛИВ, только представив себе, ЧТО Я ЕГО НЕ ЛЮБЛЮ...
И ещё его губы - полноватые, со спрятанным намеком готовые раскрыться навстречу, темные, почти бордовые, мягкие, и жестковатая кожа, и ещё тонкие черные волосы на груди, которые он не позволял мне гладить, потому что они "не терпят женских рук"...
Серхио снимал в Москве квартирку из одной комнаты и совмещенного почти что с комнатой! - санузла.
Там мы очутились в очередной раз после вечера, проведенного в маленькой студии его знакомых художников-дизайнеров, где, конечно же, тоже пили - "Смирноффскую" водку и экзотический тогда для меня мартини.
Знакомые дизайнеры занимались модными какими-то делами, не то имиджмейкерством, не то визажизмом, но в разговоре то и дело мелькали имена восходящей звезды покроя и пошива Валентина Юдашкина и косметолога Брыксина, из чего я вывела для себя сквозь туман мартини с водкой, что Вадик и Лера - это была, судя по всему, однополая такая семья, - находятся все-таки ближе к закройщикам, чем к живописцам; впрочем, мне это было абсолютно все равно. Оба они казались мягкими, как плюшевые оленята, чем-то странно и отталкивающе похожие друг на друга, какие-то сверхъестественно учтивые; мне было немного даже удивительно, что вполне вольно и свободно вовлекая нас двоих в свою беседу, они ни единым взглядом не давали понять Серхио, что он все-таки иностранец и чужой, а мне - что они меня воспринимают как-то иначе, чем спутницу жизни Серхио на вечные времена...
И вдруг что-то сверкнуло мне, и я, глянув на Леру словно исподтишка, вдруг с ужасом поняла - это ведь женщина! А потом, прислушавшись к голосу Леры, устыдилась - да нет же, нет, это мужчина, неужели я такая совковая ханжа, что не могу поверить в союз двух мужчин?!
Нет, нужно успокоиться. Зачем все время пытаться вообразить, как эти двое мужчин ночью спариваются - как становится один, и как второй... Нет, противно.
И все-таки...
Что-то в Лере было женское, даже в самом имени, которое никто не произносил полностью, как запретное "табу", а Серхио - он так вообще разговаривал по-русски с таким марсианским акцентом, что у него пола-рода невозможно было разобрать. И с Лерой он запросто беседовал примерно так: "Ты говорил и правильно делала".
Нет, женское мне померещилось в другом - как испуганно, затравленно бегали большие глаза Леры, и если останавливались на ком-то, сразу принимали умоляющее выражение... Обычная девица с комплексами, подумалось мне, а одета по-мужски, брюки, свитер. Как, оказывается, иногда непросто отличить мужчину от женщины. И главное, зачем им так притворяться?
Но мало ли, какие у людей проблемы. Это не должно быть важно, и мне с ними очень надо подружиться, потому что это были товарищи моего Серхио. Так я думала. Сродниться с ними - кто бы они там ни были - гомосексуалисты или просто отвязанные свободные художники с большим чувством юмора.
И все-таки... В квартире у них, с высоченными чуть закопченными потолками, пахло чем-то елейно-горьковатым, пьянящим, но фальшивым, как духи "Пуазон" польской выработки, и я в конце концов была рада, когда мы выбрались оттуда в первом часу ночи - под холодный сентябрьский ветерок.
Потом я смутно помню, как Серхио вдруг дернул меня в боковую подворотню, потом куда-то тащил за плечи, приговаривая: идем, идем, идем, и мне стало нехорошо. Тогда он больно нажал мне куда-то под ухо, и дурнота прошла. Он быстро вывел меня куда-то на широкий проспект. В Москве тогда было страшно непривычно по ночам - выключали уличные фонари, и ни одну улицу невозможно было узнать.
