Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой
Минув проходную, Алесич остановился. Хоть и не раем был для него профилакторий, но привык к людям, к месту, и вот эта привычка и шевельнулась сейчас в сердце неожиданной грустью. Оглянулся последний раз на белую кирпичную проходную с маленьким, в одно стекло, оконцем и пошел вдоль высокой, неопрятно покрашенной - полосами - в зеленый цвет ограды, а потом узкой мощеной улицей, сплюснутой палисадничками, в которых густо разрослась сирень. На автобусной остановке было многолюдно. Алесич не стал ждать автобуса, чуть не бегом поспешил в центр городка, где на широкой площади, он знал это, стоял, сверкая стеклами чуть ли не сплошных окон, универмаг.
Алесич еще раньше приглядел там серый с черными крапинками костюм. Он даже примерил его тогда, просил продавщицу придержать его, обещал обязательно купить в конце месяца. Молодая девушка сказала, что не имеет права делать этого, однако заверила, что таких костюмов у них еще много.
Когда-то они с Верой шли по улице, и она показала на мужчину, высокого, лысого, на нем был дорогой серый в черную крапинку костюм. "Какой красивый..." - сказала Вера. "Этот лысый?" - удивился Алесич. "Нет, костюм, - пояснила она и вздохнула: - А ты... проживешь всю жизнь и не износишь такого со своим дырявым ртом!" Когда Алесич увидел в универмаге как раз такой, какой был на том лысом мужчине, то твердо решил, что перед отъездом купит его, сколько бы он ни стоил. Хоть все деньги, какие он заработал.
В тот же день с поезда на перрон Минского вокзала сошел худощавый человек в сером костюме в черную крапинку, в белой рубашке. Он нес черный с алюминиевым ободком "дипломат". Если бы не до черноты загорелое лицо, каким оно бывает лишь у людей, которые круглый год, летом и зимой, работают под открытым небом, его можно было бы принять за столичного лектора или молодого ученого. Это был он, Алесич. Перепрыгивая через две ступеньки, он спустился в подземный переход и бегом, едва сторонясь встречных, выскочил на привокзальную площадь, бросился к стоянке такси, где еще не успела собраться очередь. Открыв дверцу, назвал адрес. Водитель понял, что человек спешит, и газанул с места, как говорится, на всю катушку. У гастронома Алесич попросил остановиться. Воротился с серой коробкой, перевязанной шпагатом, проворчал:
- Хорошего торта не купишь, разучились делать, вот работнички!
- Вкусы у людей растут быстрей, чем возможности их удовлетворить, будто цитату прочитал водитель, не глядя на пассажира.
Алесич не отозвался, напряженно следил за дорогой. И как только машина остановилась у знакомого подъезда, бросил водителю скомканную трешницу, выскочил из машины. Без передышки взлетел на четвертый этаж, остановился перед дверьми, прислушался. Было тихо, только где-то выше бумкало пианино. С силой - чуть не расплющив - ткнул пальцем в черную кнопку. Тихо, мелодично блямкнуло. Значит, поменяли звонок. Раньше он верещал на весь подъезд.
Чуть слышно щелкнул замок.
- Это я! - с радостным волнением сказал Алесич, переступая через порог.
Вера, заметно помолодевшая, чем-то уже незнакомая, с бесцветными кудерьками на голове - раньше волосы у нее, кажется, были русые, - стояла в передней, скрестив руки на груди, точно хотела закрыть ими броский вырез в розовом платье, и растерянно смотрела на мужа. А он, растерянный не меньше, чем она, как-то беспомощно искал глазами, куда бы поставить "дипломат" и торт, чтобы освободить руки и обнять жену.
Наконец он поставил "дипломат" на пол, а торт занес на кухню, заметив там новые стол и табуретки, каких раньше у них не было, вернулся, взял Веру за плечи, хотел порывисто прижать ее к себе, но та уперлась руками ему в грудь.
- Не узнаешь или что? Это же я... Да ты что? Или, может, примака привела? - И бросил взгляд на вешалку у порога: нет ли там и правда мужской одежды?..
- Поищи, может, кого и найдешь, - уловила его взгляд Вера.
- Поищу, - вздохнул Алесич и, отпустив Веру, прошел в зал. Не для того, чтобы там искать кого-то, а чтобы собраться с мыслями, решить, что делать.
Все так же беспомощно и растерянно оглянулся. На столе в стеклянной вазочке стояли красные тюльпаны с поникшими головками. В углу - письменный столик и небольшая книжная полка над ним. На полке - книги. В старом, обшарпанном буфете, который они купили сразу после того, как поженились, и который всегда стоял пустой, теперь горделиво возвышался хрустальный графинчик, и вокруг него выстроились точно в хороводе такие же хрустальные рюмочки. В открытую дверь в спальню виднелась кровать, застланная желтым в красных цветках покрывалом. Стены розовели новыми обоями, пол тоже сверкал новой краской.
- Та-а-ак, выходит, не ждала? - Алесич подумал, жена такая сдержанная оттого, что он явился, как тот снег на голову, без предупреждения, и удивленно добавил: - Я же писал!
- И я писала.
- Давно же... Я, признаться, и забыл...
- Мог бы и запомнить. Писала, чтобы не приезжал. - Она стояла в дверях и как-то очень уж настороженно следила за каждым его движением. Уж не боится ли его, мужа?
- Правильно, - засмеялся Алесич, найдя вдруг зацепку для разговора. - Я понял тебя так, чтобы я не приезжал таким, каким был. Я и приехал другим. Того, что было, больше не будет. Прошлое там, за зеленой оградой. Навсегда. Кстати, спасибо, что законопатила меня туда. Правильно сделала. Пропал бы. А так...
- Думаешь, костюмчик надел, так и переменился сам? - с прежней издевкой сказала Вера. - Отнесешь в пивной бар и повесишь на гвоздик...
- Я много думал, Вера, - с обидой в голосе заговорил Алесич. - Очень много. И многое понял. Теперь все будет как надо. Вот увидишь.
- Хватит этих сказок. Не раз зарекался. Как проспишься, так и начинаешь... Не верю я тебе больше. - И, чтобы не оставить никакой надежды, добавила: - И никогда не поверю. Никогда! Слышишь?
Помолчали с минуту.
- Где сын? - проглотив вязкий комок, уныло спросил Алесич.
- В школе, где ему еще быть? С ним тебе не надо встречаться. Хлопчик отвык, и нечего ему лишний раз напоминать о себе.
- Может, хватит... шутить, Вера? - Он смотрел на нее, на ее ноги в домашних тапочках, но смотрел как сквозь туман. Все расплывалось перед глазами.
- Я не шучу, - с твердой решимостью стояла на своем Вера, не замечая или не желая замечать его состояния. - Без тебя мне лучше. Человеком себя почувствовала. Не занимаю у соседей копейку на хлеб. И оделась как могла. А то стыдно ж было на люди выйти. Мальчишка голодранцем бегал. Хуже сироты какого. А купить что, так прячь, не то муж украдет и продаст на водку. Нет, хватит! Изведала счастья с тобой. Больше не хочу.
- Я же говорю тебе, Вера...
- Не надо, Иван лгать. Мне и себе.
- Я же говорю, что не такой.
- Ну, если не такой, - сказала она так, как обычно говорят, когда прощаются с наскучившими гостями, с неестественной веселостью и облегчением, - то найдешь себе какую-нибудь... Пусть и еще кто-нибудь порадуется счастью. Мне хватит.
- Куда мне идти?..
- У тебя их немало было. Может, какая и признает, если еще не сдохла под забором пьяная.
- У меня никого не было! - чуть не крикнул Алесич. Он начинал терять власть над собой.
- Иди к какому-нибудь алкашику. Поживешь, пока не разменяем квартиру. Я отремонтировала ее, чтобы легче было менять.
Некоторое время он молчал. Чувствовал, что не хватает выдержки спокойно продолжать разговор. Его так и подмывало размолотить все вдрызг, разорвать и растоптать ее бесстыдное розовое платье, которое она надела не для него. Там, за зеленой оградой, всякой представлялась ему встреча, только не такой. Не хотелось верить и не мог поверить, что все его мечты, надежды рассыпались прахом.
- Может, все-таки подумаешь, Вера? - спросил, не поднимая глаз.
- Думала. Не один раз думала, - все тем же ровным и каким-то чужим голосом сказала она и, выждав немного, точно колеблясь, продолжала: - Я подала на развод.
- Все? - из-под бровей глянул на жену Алесич. Сейчас он видел в ней не только ту, к которой летел, как на крыльях, ради которой переломил себя, взял в руки, но и ту, нынешнюю, настоящую, которая непреодолимой преградой встала на пути к мечтавшейся ему жизни. Он чувствовал, что, останься еще хоть на минуту, не сдержится, наделает бед.
- Все! - Не сводя с него настороженных глаз, она отступила к двери.
Он прошел мимо нее, остановился у порога, глянул ей в глаза, точно не веря тому, что она сказала.
- Вот что, - показал глазами на "дипломат". - Чемоданчик отдай сыну. Там и тебе подарок... Может, когда вспомнишь. Квартиру менять не будем. Живи!
Алесич сбежал по ступенькам, во дворе остановился. Стоял, надеясь, что опомнится, бросится следом. Потом, отойдя немного, оглянулся на балкон. Там на веревке сиротливо выбеливался один рушник.
Куда же идти? Может, заглянуть в школу? Повидаться с сыном? Может, хоть он обрадуется ему, захочет, чтобы отец вернулся домой, и тем повлияет на мать? А вдруг и сын откажется от него? Нет, нет... Пусть остается все так, как было.
