Рустам Ибрагимбеков - Проснувшись с улыбкой
Джон разлил вино, и они выпили из рюмок, найденных в шкафу.
- Хорошая квартира, - сказала Майя, разглядывая комнату. - Это столовая, а там, наверное, спальня.
- Правильный ход мыслей, Майечка, - улыбнулся Джон. - Одобряю. А почему бы вам с Аликом не осмотреть спальню?
Майя пожала плечами и покосилась на Алика, он опустил глаза. Кто бы мог предположить, что этот Джон окажется таким нахалом!
- Ну, давайте выпьем на посошок, - поднял рюмку Джон, -> и попрощаемся. Не забудьте взять с собой туда вина, веселей будет.
Если бы кто-нибудь из девочек дал сейчас этому нахалу по морде, было бы не удивительно. Но они даже замечания ему не сделали; к вину, правда, не притронулись.
- Может, музыку поставим? - предложила Майя.
- Да какая это музыка, - остановил Алика, потянувшегося было к патефону, Джон, - он сто лет уже не работает. Ну, вы идете туда или нет?
- Куда? - тупо спросил Алик, хорошо понимая, что речь идет о том, чтобы они с Майей ушли в спальню.
Джон посмотрел на него с сожалением и обернулся к Вале.
- Валюша, - он положил ей руку на плечо, - друзьям надо уступать. Не они, так мы. Пошли?
И гордая Валя Гурьянова, вместо того чтобы сбросить с плеча его руку, молча последовала за Джоном в другую комнату.
Это-то все и решило. Стало ясно, что он, Алик, многого в жизни не понимает. И в смысле слова "верняк", сказанного Джоном на остановке, теперь можно было не сомневаться. Ну что ж, "верняк" так "верняк". Как говорится, с волками жить - по волчьи выть. Во всяком случае, все, что полагается в таких случаях делать, он сделает. Чтобы не дать повода для насмешек. Да и самому хочется попробовать: что он, не мужчина, что ли? Вон как сердце заколотилось!
Дальше он действовал, как бы выполняя чьи-то команды: задав единственный вопрос: "Тебе не холодно?" - и не дождавшись ответа, подошел и обнял Майю. Не обращая внимания на ее удивленный взгляд и продолжая прижимать к себе, потянул к дивану; может, ему и было оказано какое-то сопротивление, но он этого даже не заметил; рывок - и она оказалась рядом с ним на диване...
Левая рука стискивала под шерстяной блузкой мягкое круглое плечо, правой он гладил ее колено. Прижатым к Майе боком он ощущал, как напряжено все ее тело.
- Ну и что дальше? - спросила она, когда взгляды им встретились,
- Ничего.
- Что ты хочешь?
- А ты не знаешь? - наконец у него получилась улыбка, которую он никак не мог выдать ей всю зиму, - товарища Эмиля бы сюда! - улыбка человека, уверенного в TQM, что он своего добьется.
Она ответила на эту улыбку таким взглядом, что руки его чуть не разжались сами собой, но из соседней комнаты доносилось глуповатое хихиканье Вали Гурьяновой и скрипучие кроватные шумы.
- Отпусти, - сказала Майя.
Он попытался ее поцеловать, сделал подряд несколько попыток, по неудачно: короткими и точными движениями головы она отводила губы - и он попадал то в щеку, то в подбородок.
- Пусти!
Он повалил ее на спину; теперь они лежали рядом, левая рука осталась под ее головой, но правая имела возможность действовать. Перевернувшись на бок и почему-то тяжело дыша, он глянул ей в лицо.
- Ну и что дальше? - спросила она.
- Сейчас увидишь.
Она спокойно усмехнулась и вдруг широко зевнула.
- Ну давай действуй, - напряжение, которое он ощущал в ее теле, разом спало, рука, которой она тянула вниз подол юбки, вяло откинулась в сторону, глаза равнодушно закрылись.
Нельзя сказать, что он совсем не знал, что полагается делать в таких случаях, в конце концов ему уже исполнилось двадцать три года и разговоров на эту тему он слышал немало; поэтому сразу же довольно уверенно сунул руку под юбку. Широко раскрытая ладонь коснулась шелковистой поверхности чулка, так непохожего на ощупь на те, что он вязал с матерью и сестрой в войну, пошла вверх по ноге, достигла края чулка, за которым возникла узкая полоска кожи; от соприкосновения с ней его бросило в жар, а она тихо вскрикнула - такой холодной была его рука. Ладонь, дернувшись как от удара тока, проскочила выше, миновала что-то вязанное и туго облегающее тело, после чего опять открылась мягкая гладкая кожа. "Живот", - подумал он, и ухватившись за какую-то узкую полоску, похожую на резиновый пояс трусов, резко потянул вниз.
Она продолжала лежать неподвижно с закрытыми глазами. Короткие темно-русые и слегка вьющиеся волосы еще больше округляли ее мальчишеское лицо, совсем не соответствующее полному женскому телу.
Рука продолжала тянуть вниз что-то непонятно-неподдающееся. Потом ему объяснили, что это был пояс от чулок и дергать его было совершенно не нужно. Он и сам об этом чуть позже догадался и почувствовал вдруг то, чего долго не замечал,- могильный холод этой несколько лет не топленной квартиры.
Она лежала так, будто все происходящее к ней не имело никакого отношения. Даже холод.
В соседней комнате наступила тишина.
Дернув еще раз за этот, туго стягивающий живот пояс, он убрал руку и откинулся в сторону...
Она почему-то не воспользовалась возможностью встать и продолжала лежать с задранным на живот платьем. Даже подол не поправила. Он сделал это сам. Сел. Обнаружил, что дрожит, как при сильном морозе. Но дело было не в холоде. Холод он опять перестал чувствовать. Наоборот, его охватил жар - он вдруг увидел то, что произошло, со стороны, и жаркий, сжимающий сердце стыд затряс его тело в ознобе.
Трамвай шел довольно быстро, поэтому, спрыгивая с него на углу Третьей Параллельной, Алик сильно откинул туловище назад, чтобы при приземлении не потерять равновесие.
До дома профессора-невропатолога, у которого мать бывала чаще, чем где-либо, оставалось пройти полквартала. Еще не стемнело, но жара спала, дул прохладный ветерок, и пот, проступивший сквозь рубашку темными пятнами, другим, кроме неприятных воспоминаний, объяснить было невозможно. Прежде чем подняться по широкой каменной лестнице и нажать на звонок, Алик постоял на углу, чтобы немного обсохнуть.
Конечно, добейся он своего в тот вечер, все было бы сейчас иначе - не прячется же ни от кого Джон Агаев. Но даже если и не получилось ничего, зачем он сбежал тогда? Вот что стыдно! Хорошо хоть догадался злость изобразить. Хоть дверью хлопнуть хватило ума. И то, что Джона послал подальше, тоже правильно; жалко, конечно, но правильно. В конце концов никогда ему этот Джон не нравился, а за наглое поведение в тот вечер вполне можно было и по морде дать. "Что с тобой? Куда ты?! Да подожди же!" - только такой нахал, как Джон, мог выбежать во двор в одних трусах. И еще за руки хватать с криками. А стоило обругать его - сразу притих. Хорошо все-таки, что удалось сдержаться и не врезать ему. А как хотелось! За все: и за бостоновый пиджак, и за итальянский аккордеон, и за покорность Вали Гурьяновой в тот вечер, и за собственную неудачу.
Хотя, конечно, подлым этого Джона не назовешь. Сколько раз приходил потом, уговаривал вернуться в кружок. Племянник и его друзья тоже упрашивали. Бедняги ничего понять не могли. Только когда Майя через них привет передала - зачем она это сделала непонятно - кое о чем начали догадываться. Но все равно переживали сильно. Слишком уж неожиданно он бросил репетиции, перед самой премьерой. И после стольких мучений. Бедный товарищ Эмиль...
Профессор открыл дверь сам. Он был в сетчатой майке с короткими рукавами и полосатых пижамных брюках.
- А-а-а, Алик, проходи, проходи, дорогой, очень рад.
Он всегда и всем радовался, профессор, и потому в такой приветливой встрече ничего удивительного для Алика не было. Еще мальчиком его встречали здесь так же гостеприимно.. Даже в те годы, когда кто-то напугал хозяев дома непонятным словом "космополит", - кто-то назвал этим словом профессора - и несколько лет он и его жена, тоже невропатолог, ходили по квартире притихшие и вздрагивали от каждого звонка в дверь. Но гостям продолжали радоваться. И даже его матери радовались- единственные люди, которые терпели ее столько лет, несмотря на все, что она с ними вытворяла. Месяца не проходило, чтобы она что-нибудь не отмочила.
И сегодня тоже. Как только Алик вошел в комнату, стало ясно, что мать опять выкинула какой-то номер. Пока он пил чай, профессор и его жена рассказывали о ней, стараясь улыбаться, но было видно, что им совсем не весело. Даже девяностолетняя мать профессора, занятая гаданием на горохе, и та осуждающе качала головой и цокала языком, не имея возможности вмешаться в разговор из-за своего гадания.
Мать, конечно, окончательно рехнулась. Точно! Не профессора девяностолетняя мать, а его, Алика, мамаша, которой и шестидесяти нет. Точно рехнулась! Иначе ее поведение никак не объяснить. Мало того, что дома не живет, скитается по чужим квартирам, - видите ли, без ее помощи никак не обойдутся!- теперь новая причуда: вбила себе в голову, что профессор недостаточно хорошо относится к своей матери.
