Николай Лесков - Печерские антики
Берлинский воззрился в бегущего и узнал, что это не кто иной, как сам государь Николай Павлович.
Скрываться было некогда, и Кесарь Степанович стал ему во фронт как следует.
Государь ему, будто, закричал:
- Ах, Берлинский! тебя-то мне и надобно. Полно вытягиваться, видишь, никого нет, беги за пожарными.
А Кесарь Степанович, будто, ответил:
- Пожарные тут, ваше императорское величество, никуда не годятся, а дозвольте скорее призвать артиллерию.
Государь изволил его спросить:
- Зачем артиллерию?
А он, будто, ответил:
- Затем, что тут надо схватить момент. Деревянного балагана залить трубами нельзя, а надо артиллерией в один момент стену развалить, и тогда сто или двести человек убьём, а зато остальной весь народ сразу высыпется (вот ещё когда и при каком случае, значит, говорено военным человеком о значении момента).
Но государь его не послушался - ужасно ему показалось сто человек убить; а потом, когда балаган сгорел, тогда изволил, будто, с сожалением сказать:
- А Берлинский мне, однако, правду говорил: всё дело было в моменте, и надо было его послушаться и артиллерию пустить. Но только всё-таки лучше велеть ему сейчас же выехать, а его бритвенный прибор послать ему в Киев по почте на казённый счёт.
Сделано это последнее распоряжение было в таком расчёте, что если бы при Берлинском случился в Петербурге другой подобный острый момент, то всё равно нельзя было бы артиллерию вывесть потому, что все солдаты и с пушками за ним бы бросились, чтобы он вёл их пленять Вылезария.
Так этим и заключилась блестящая пора служебной карьеры Кесаря Степановича в столице, и он не видел государя до той поры, когда после выставил перед его величеством "свою шеренгу", а потом вернулся в Киев с пособием и усиленною пенсиею, настоящую цифру которой, как выше сказано, он постоянно скрывал от непосвящённых и говорил коротко, что "берёт много", а может взять ещё больше.
- Стоит только государю страховое письмо написать.
Мне кажется, что он искренно верил, что имеет дозволение вести с государем переписку, и, бог его знает, может быть и в самом деле ему что-нибудь в этом роде было сказано, если не лично государем, то кем-нибудь из лиц, через которых Кесарь Степанович устроил детей и получил свою прибавку.
Во всяком случае это куражило старика и давало ему силу переносить весьма тяжёлые лишения с непоколебимым мужеством и внушающим достоинством.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Так Берлинский и старелся, отменно преданный государю и верный самому себе во всём и особенно в импровизаторстве. А когда он стал очень стар и во всех отношениях так поотстал от современности, что ему нечего было сочинять о себе, то он перенёс задачи своей импровизации на своего племянника (моего школьного товарища) доктора, имя которого было Николай, но так как он был очень знаменит, то этого имени ему было мало, и он назывался "Николавра". Здесь значение усиливалось звуком лавра. Николай это было простое имя, как бывает простой монастырь, а Николавра - это то же самое, что лавра среди простых монастырей.
Кесарь Степанович рассказывал удивительнейшие вещи о необычайных медицинских знаниях и талантах этого очень много учившегося, но замечательно несчастливого врача и человека с отменно добрым и благородным сердцем, но большого неудачника.
Опять и тут я не помню многого и, может быть, самого замечательного, но, однако, могу записать один анекдот, который объясняет, в каком духе и роде были другие, пущенные в обращение для прославления Николавры.
Шёл один раз разговор о зубных болях - об их жестокой неутолимости и о неизвестности таких медицинских средств, которые действовали бы в этих болях так же верно, как, например, хинин в лихорадках или касторовое масло в засорениях желудка и кишок.
В обществе было несколько молодых в тогдашнее время врачей, и все согласно утверждали, что таких универсальных средств действительно нет, что на одного больного действует одно лекарство, на другого - другое, а есть такие несчастные, на которых ничто не действует, "пока само пройдёт".
Вопрос очень специальный и неинтересный для беседы людей непосвящённых, но чуть к нему коснулся художественный гений Берлинского, - произошло чудо, напоминающее вмале источение воды из камня в пустыне. Крылатый Пегас-импровизатор ударил звонким копытом, и из сухой скучной материи полилась сага - живая, сочная и полная преинтересных положений, над которыми люди в своё время задумывались, улыбались и даже, может быть, плакали, а во всяком случае тех, кого это сказание касается, прославили.
Кесарь Степанович опротестовал медицинское мнение и сказал будто, что универсальное средство против зубной боли есть и что оно изобретено именно его племянником, доктором Николаврою, и одному ему, Николавре, только и известно. Но средство это было такое капризное, что, несмотря на всю его полезность, оно могло быть употребляемо не всяким и не во всех случаях. Медикамент этот, утолявший, будто, всякую боль, можно было употреблять только в размере одной капли, которую нужно было очень осторожно капнуть на больной зуб. Если же эта капля хоть крошечку стечёт с зуба и коснётся щеки или дёсен, то в то же самое время человек мгновенно умирает. Словом, опасность страшная! И выходило так, что нижние зубы этим лекарством можно было лечить, потому что на нижние можно осторожно капнуть, но если заболели верхние, на которые капнуть нельзя, то тогда уже это лекарство бесполезно.
Было ужасно слушать, что есть такое спасительное изобретение и оно в значительной доле случаев должно оставаться неприложимым. Но Кесарь Степанович, владея острым умом и решительностью, нашёл, однако, средство, как преодолеть это затруднение, и усвоил для медицинской науки "перевёртошный способ", которым до тех пор зубоврачебная практика не пользовалась. Этот этюд был известен между нами под названием "Берлинского анекдота о бибиковской тёще".
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Жила-была, будто, "бибиковская тёща", дама "полнищая и преогромная", и приехала она, будто, на лето к себе в деревню, где-то неподалёку от Киева. В Киев ей Бибиков въезжать не позволял "по своему характеру", потому что он "насчёт женского сословия заблуждался и с тёщею не хотел об этом разговаривать, чтобы она его не стала стыдить летами, чином и убожеством" (так как у него одна рука была отнята).
Несчастная "полная дама" так и жила, будто, в деревне, и пошла, будто, она один раз с внучками в лес гулять, и нашла на кусте орешника орех-двойчатку, и обрадовалась, что счастье удвоится, и захотела раскусить. Внучки говорят ей:
- Не кусай, бабушка, двойчатку - у тебя зубки стары.
А бибиковская тёща отвечает:
- Нет, раскушу, - мне счастья удвоится.
Орехи она разгрызла, но только после этого у неё сейчас же зубы заныли и до того её доняли, что она стала кричать: "Лучше убейте меня, потому что это всё удвоивается и стало совсем невозможно вытерпеть". А у неё был управитель очень лукавый, и он ей говорит: "Чем если убивать - за что отвечать придётся, то лучше дозвольте я вам из Киева всепомогающего лекаря привезу: он из известной шияновской родни - и всякую зубную боль в одну минуту унять может".
Бибиковская тёща про Шияновых много хорошего слыхала и отвечает: "Привези, но только как возможно скорей".
Управитель, чтобы не произошло никакой медленности, сейчас же собрался и, даже не евши, уехал.
Вечером он из имения выехал, а рано на заре стал уже в Киеве на дымящихся и вспененных конях посреди печерского базара, а дальше тут уже не знал куда ехать: по Большой или по Малой Шияновской, и закричал во всё горло:
- Где тут всепомогающий лекарь Николавра, который во всякой зубной боли вылечивает?
(По причине большой известности этого доктора, фамилия его никогда не произносилась, а довольно было одного его имени "Николавра", которое было так же славно, как, например, имя Абеляр.)
Чумаки, которые стали тут с вечера и спали на своих возах с пшеном и салом и с сухою таранью, сейчас от этого крика проснулись и показали управителю:
- Годи тебе кричать, - говорят, - вот туточка сей лекарь живёт, тiльки що вiн теперь, як и усе христiянство, спочивае.
Управитель побежал по указанию и заколотил о запертые ставни.
Оттуда ему кричат:
- Кто се такiй, и чого вам треба?
А он отвечает:
- Отчиняйте скорей, або я все окна побью, - мне надо всепомогающего лекаря Николавру, который всякую боль излечивает. Здесь он или нет, а то я должен дальше скакать его разыскивать.
Управителю говорят:
- Никуда вам скакать дальше не треба, потому что всепомогающий доктор Николавра здесь живёт, но он теперь, як и усе христiянство, спит. А вы майте соби трохи сoвicти, и если в господа бога веруете, то не колотайте так крепко, бо наш дом старенький, ещё не за сих времен, и шибки из окон повыскакують, а тут близко ни якого стекольщика нет, а теперь зима лютая, и с малыми детьми смерзти можно.
