Семен Подъячев - Мытарства
— Ничего!… поправитесь… У васъ все-таки такъ сказать, есть еще пристань: деревня, домъ, жена, дѣтишки… Уйдете туда и снова жизнь… А вотъ мнѣ какъ быть? куда дѣться?.. Это вотъ вопросъ… Да-съ…
— А вы развѣ тоже безъ дѣла? — спросилъ я.
— Конечно! — воскликнулъ онъ. — Я потерялъ мѣсто и вотъ теперь, какъ ракъ на мели… Пропился вдребезги!… Вѣдь все, что на мнѣ надѣто — смѣнка… Чортъ знаетъ что… право… Пожалуй, я вамъ разскажу, если хотите, какъ это все со мной случилось… Дѣлать-то нечего, все равно, и идти некуда… Знаете, я вѣдь въ этой чайной пятую недѣлю, каждую ночь ночую — такъ вотъ, какъ изволите видѣть, сидя… У меня, понимаете, отекъ ногъ сдѣлался… Чортъ знаетъ, что такое… право… А вѣдь я — дворянинъ и нѣжнаго, такъ сказать, воспитанія
Онъ какъ-то жалобно засмѣялся, сказавъ это, и продолжалъ:
— Служилъ, понимаете, въ почтамтѣ… Получилъ награду къ празднику, навернулся товарищъ… пошла писать губернія!… Пропился, какъ сапожникъ… Очутился на Грачевкѣ… Денегъ нѣтъ… ничего нѣтъ… Пришелъ на службу, а меня на выносъ!… Пять дней не являлся… Ахъ, чортъ возьми, скверно!..
Онъ какъ-то сразу оборвалъ рѣчь и глубоко задумался.
— Да это все пустяки, — началъ онъ опять, послѣ продолжительнаго молчанія. — Дѣло не въ этомъ, а дѣло въ томъ, что меня жена бросила… Понимаете, взяла да и бросила… Сбѣжала отъ меня, да не одна, а еще захватила собственнаго моего сынишку… а?
— Какъ же такъ? — спросилъ я.
— Да такъ, очень просто… «Ты, — говоритъ, — пьяница и кормить меня не можешь… Не хочу съ тобой бѣдствовать, дай мнѣ видъ. Жить съ тобой, все равно, не стану… ненавижу тебя, какъ пса…» Такъ, понимаете, и сказала: «какъ пса». Что тутъ дѣлать, а? Пришлось дать видъ. Такъ и разошлись. Она теперь въ Твери… у кого-то въ экономкахъ, и сынишка съ ней…
Онъ ударилъ рукой по столу такъ, что зазвенѣла посуда, и продолжалъ:
— Водку пью, какъ воду… Запить хочу… Нѣтъ, понимаете, никакого удовольствія! Стоитъ передо мною мальчишка мой и зоветъ, и манитъ: «папа, папа!» Тяжело!… ей-Богу, тяжело, молодой человѣкъ!… Жизнь подлая… или я подлъ… чортъ знаетъ, что такое… право… Хочу пулю въ лобъ… честное слово! Больше дѣлать нечего… Дѣться некуда!… одинъ… никому не нуженъ… спился… Что вы мнѣ на это скажете, а?
— Да что жъ сказать… мѣсто надо найти… перестать пьянствовать…
— Мѣсто! — засмѣялся онъ. — Гдѣ оно? Какое же мѣсто, когда у меня, понимаете, подъ этимъ пальтомъ одно только голое тѣло… рубашки нѣтъ… Вотъ-съ, извольте взглянуть, коли не вѣрите!
Онъ распахнулъ пальто, и я увидѣлъ, что тамъ было, дѣйствительно, только «одно голое тѣло».
— Куда, скажите, пожалуйста, кромѣ какъ въ адъ, меня въ такомъ видѣ примутъ, а?..
— Да что же у васъ здѣсь, въ Москвѣ, нѣтъ развѣ никого… ни родныхъ, ни знакомыхъ?..
— Какъ не быть — есть… Да только, чортъ ихъ возьми, подлецовъ: не принимаютъ! Развѣ это люди!… Когда я жилъ хорошо — принимали… «Такой, сякой»… А вѣдь я, честное слово, тогда, какъ человѣкъ, гораздо хуже былъ… Да, плохо, плохо и плохо!… Не знаю, право, что дѣлать… Посовѣтуйте!… Вы, напримѣръ, что думаете предпринять, а?..
— Да что предпринять? Хочу вотъ сейчасъ идти въ работный домъ… Можетъ быть, и останусь тамъ. Случайно вчера узналъ, и вотъ, ухватился, какъ утопающій за соломенку.
— Знаете что, — воскликнулъ онъ, выслушавъ меня, — и я пойду съ вами… ей-Богу… а что?.. Вотъ только работать-то я того… нездоровится мнѣ… А, можетъ быть, тамъ есть, такъ сказать, и интеллигентный трудъ, а? вы не знаете? Право, пойду!… Какъ вамъ, право, такая славная идея въ голову пришла и какъ васъ Господь на меня нанесъ… Удивительно!… Давайте-ка, курнемъ на радостяхъ, да и поплывемъ… Хо, хо, хо! Работный домъ, такъ работный домъ… Не всели равно, гдѣ ни издохнуть, а?.. а что?.. «И пусть у гробового входа младая будетъ жизнь играть»… О, хо, хо!… Чортъ ихъ возьми, подлецовъ!
Я далъ ему табаку и бумаги. Онъ сталъ неумѣло вертѣть «собачью ножку» и, засмѣявшись, сказалъ:
— Махорочка!… Махорочку сталъ курить дворянинъ-то потомственный, а? Ха, ха, ха! Прежде у Макея было два лакея, а теперь Макей самъ лакей… О, судьба, судьба!… Но такъ и надо… Такъ. намъ, подлецамъ, и надо… Да сбудется реченное Іереміей пророкомъ, глаголющимъ… и такъ, понимаете далѣе, и такъ далѣе… Кабы моя покойница маманъ увидала меня въ такомъ положеніи… Картина бы это была! Помню я, знаете, у моего отца кучеръ былъ. Здоровенный такой мужчина, какъ быкъ. Губы имѣлъ красныя, феноменально толстыя и слюнявыя. И постоянно онъ, понимаете, махорку сосалъ, вотъ изъ этакой же «собачьей ножки». Разъ пришелъ я, помню, къ нему, мальчишка, въ каретный сарай, а онъ куритъ. — Какой ты, Гурій, табакъ гадкій куришь! — говорю ему. «Нѣтъ, — говоритъ, — барчукъ, табакъ важный… На-ко, попробуй». Вынимаетъ, понимаете, изъ своихъ слюнявыхъ губъ «цыгарку» и подаетъ мнѣ. Я взялъ… Совѣстно какъ-то отказаться было. Дымлю!… Вдругъ, понимаете, шасть въ сарай маманъ… Увидала… «Боже мой! что это такое? Какъ ты смѣлъ, гадкій мужикъ, изъ своихъ отвратительныхъ губъ давать ему курить… Ахъ, ахъ, понимаете, заразится, заразится!» Ну, понятное дѣло, Гурія этого къ чорту намахали, а меня наказали… А теперь? теперь я у золоторотцевъ выпрашиваю окурки, а то подбираю ихъ гдѣ придется, на бульварахъ… Отлично вѣдь, а?
Его лицо какъ-то подергивалось, а углы губъ опустились и нервно вздрагивали. Онъ очевидно сдерживалъ душившія его слезы и вдругъ какъ-то неестественно странно не то засмѣялся, не то заплакалъ и, вскочивъ съ мѣста, крикнулъ запахивая пальто:
— Идемте въ работный домъ!..
Я подошелъ къ буфету, отдалъ деньги и пошелъ вслѣдъ за нимъ на улицу.
VII
Подойдя къ Юсуповскому работному дому, мы увидали, что у дверей подъѣзда стоитъ толпа людей… Было еще рано… Только что стало разсвѣтать, и дверей еще не отворяли… Мы подошли и смѣшались съ толпой…
Люди жались и корчились отъ холода, точно такъ-же, какъ у дверей ночлежнаго дома. Да и люди-то были тѣ-же, что и тамъ… Все та же самая «золотая рота», рваная, грязная, голодная и холодная…
Всѣ ждали нетерпѣливо открытія дверей, а ихъ почему-то не отворяли… Толпа, между тѣмъ, все возрастала… То и дѣло подходили и подбѣгали новыя лица… Наконецъ, насъ собралось человѣкъ съ двѣсти… Глухой ропотъ и шумъ стоялъ въ толпѣ…
— Скоро-ли они тамъ, черти! — слышались ругательства, — замерзнешь здѣсь!… Имъ хорошо тамъ, въ теплѣ-то…
Стало совсѣмъ свѣтло, а насъ все не пускали… Морозъ, между тѣмъ, какъ будто усилился… Перезябшіе люди бѣгали по тротуару и жались другъ къ другу, какъ перепуганныя овцы…
Прохожіе, тепло и нарядно одѣтые, останавливались по ту сторону переулка и глядѣли на насъ съ любопытствомъ Да, впрочемъ, зрѣлище и было занятное: нѣкоторые изъ насъ выкидывали полуобутыми ногами такія па, что впору заправскому танцмейстеру…
Какая-то толстая барыня, проѣзжавшая переулкомъ, остановила противъ насъ своего кучера и громко спросила:
— Что это такое?.. Что за люди?..
— Буры! — Крикнулъ ей кто-то изъ толпы — Черти! — добавилъ другой. — У-у-у, какая! — крикнулъ третій, и вдругъ вся толпа закричала:- У-у-у, какая! го, го, го!… Ха, ха, ха! У-у-у, какая!..
Перепугавная барыня ткнула кучера въ спину, и тотъ, тряхнувъ возжами, пустилъ съ мѣста полной рысью.
— Держи!… Ого, го!… Ха, ха, ха!.. — заорала и загоготала ей вслѣдъ толпа…
Вскорѣ послѣ этого маленькаго «развлеченія» долго неотворявшіяся двери, наконецъ, отворились, толпа хлынула было въ нихъ, но швейцаръ не пустилъ.
— Тише, дьяволы! — привѣтствовалъ онъ насъ. — Входи по череду… Куда васъ чортъ несетъ, обормоты!… У-у-у, окаянные, погибели на васъ нѣтъ!… Передохли-бы тамъ, на Хивѣ-то… Проходи, что-ли!… Работники!..
Начали входить по череду…
Въ передней, налѣво у окна, сидѣлъ за столомъ писарь. Передъ нимъ лежала груда «дѣлъ» въ бѣлыхъ оберткахъ… Онъ разбиралъ и готовилъ ихъ по номерамъ…
Прямо, отъ входной съ улицы парадной двери, вела на верхъ широкая лѣстница, а направо была открыта дверь въ небольшую, проходную, съ однимъ окномъ, не то пріемную, не то какую-то старинную лакейскую комнату… Насъ всѣхъ, какъ барановъ или какъ маленькихъ поросятъ въ садокъ, загнали въ эту комнату… Тѣснота и давка сдѣлалась ужасная… Нельзя было вытащить руки, повернуться. Меня и моего пріятеля «дворянина» прижали къ стѣнѣ такъ, что намъ трудно стало дышать…
На стѣнѣ, на видномъ мѣстѣ, висѣла бумажка съ надписью: «Курить воспрещается»… Но на это не обращали вниманія и задымили со всѣхъ концовъ… Вскорѣ сдѣлалось жарко и душно, какъ въ банѣ… Швейцаръ нѣсколько разъ просовывалъ въ дверь свою бритую свирѣпую физіономію и оралъ, что позоветъ городового и выведетъ вонъ тѣхъ, кто куритъ, но, въ концѣ концовъ, кто-то изъ заднихъ рядовъ пустилъ въ него оторванной отъ опорка подошвой, и это его какъ будто успокоило…
