Семен Подъячев - Мытарства
До вечера еще было далеко, а сидѣть въ трактирѣ за пустымъ столомъ не полагалось. На улицу идти — холодно… Положеніе опять казалось безвыходнымъ… Но, видно, мой новый благопріятель-старикъ былъ тертый калачъ, видавшій на своемъ вѣку виды…
— Вотъ что, другъ, — обратился онъ къ парню, купившему мою рубашку. — На кой она тебѣ песъ, рубаха-то?.. Давай-ка ее махнемъ, а?.. Сичасъ бы, понимаешь, чайку попили съ лимончикомъ, а?.. Ты кто такой?.. Мастеровой?.. Безъ мѣста, что-ли.
— Безъ мѣста.
— Видать… Вотъ и онъ тоже, — указалъ онъ на меня, — безъ дѣловъ… Да я нашелъ ему мѣсто… Въ Юсуповъ работный домъ… Завтра пойдетъ, поступитъ… О-хо-хо… Приходи, кума, любоваться!… Вотъ тебѣ бы тоже туда… Одежа тамъ казенная… Харчи важные… Кашей кормятъ… По двугривенному за день плата… Сметана, сичасъ провалиться, а не жизнь!… Сымай рубашку-то. Я ее сичасъ копѣекъ за сорокъ махну, а тебѣ надѣть свою дамъ… Вотъ эту, гляди…
— А самъ-то?
— А мнѣ не нужно… Я такъ, безъ рубахи… Вишь, на мнѣ пиджакъ надѣтъ… Зашпилю у горла булавкой и ладно… Приходи, кума, любоваться!… Сымай, чего тутъ волынку-то тянуть!..
Подвыпившій малый, не долго думая, согласился… Старикъ живехонько сдернулъ съ себя свою грязную и драную рубашенку и всучилъ ему… Малый переодѣлся… Старикъ «зашпилилъ» воротъ пиджака булавкой такъ, что совсѣмъ не было замѣтно, что подъ пиджакомъ нѣтъ ничего, и, посмѣиваясь, ушелъ продавать рубашку…
Онъ возвратился скоро и принесъ денегъ… Заказали чаю, взяли «стюдьню» и «сорокоушку» водки… Я не сталъ пить… Они вдвоемъ живо осушили ее и оба, сильно захмѣлѣвъ, пустились разсказывать одинъ другому, поминутно ругаясь скверными словами, свои похожденія и мытарства… Въ концѣ концовъ, малому захотѣлось еще выпить…
— Чекалдыкнуть бы еще по махонькой! — предложилъ онъ. — Да не за большимъ дѣло: денегъ нѣтъ!..
Старикъ, казалось, какъ будто только этого и ждалъ.
— Какъ такъ нѣтъ денегъ?!. - радостно воскликнулъ онъ. — Что ты, другъ… Денегъ нѣтъ?!. А это что?.. — Онъ дернулъ малаго за рукавъ поддевки. — Нѣшто это не деньги?!. Ахъ ты, голова!… Чудакъ, сичасъ провалиться!… Денегъ нѣтъ!… Да вѣдь мы сами деньги…
— Ну, братъ, поддевку нельзя! — сказалъ малый. — Главная причина: на мнѣ пиджака нѣтъ, одна жилетка.
— А на кой-те песъ пиджакъ-то? — воскликнулъ старикъ. — Въ жилеткѣ проходишь!… Любезное дѣло… Приходи, кума, любоваться!… Есть объ чемъ толковать!… Наплевать на пиджакъ!… Жилетка есть — говори слава Богу… Живы будемъ, акапируемся…. Сичасъ бы, понимаешь, выпили сотку на двоихъ, да и айда на Хиву… Тамъ переночуемъ, а утромъ прямо на вѣрное дѣло, на работу.
— Не знаю ужъ, какъ и быть? — задумчиво произнесъ малый, оглядывая свою поддевку, — совѣстно въ одной-то жилеткѣ… Кабы лѣто…
— Если бы да кабы, — передразнилъ его старикъ. — Ишь, какой господинъ! Кто тебя здѣсь знаетъ-то? Говорю: завтра васъ обоихъ на вѣрное дѣло приставлю. Значитъ, толковать нечего!… А поддевка ничего, — продолжалъ онъ, ощупывая ее, важная… За два съ полтиной съ руками оторвутъ…
— Она не два съ полтиной мнѣ встала, — сказалъ малый, — много дороже… Работа домашняя, прочная…
— Ахъ, другъ, мало-ли что она тебѣ встала… Да здѣсь, самъ знаешь, — Москва… Цѣны такой не дадутъ… Говори слава Богу, коли два съ полтиной получишь… А не хошь цѣлковый?.. Я самъ намедни пальто за рубль за двадцать отдалъ, а оно, кому не надо, три стоитъ… На все, землякъ, время… Н-н-да!…
— Такъ-то такъ, а все-таки…
— Чего все-таки?.. Да будетъ тебѣ дурака-то ломать… Чай, не махонькой… Поддевки, что-ли, не видалъ?.. Чай, живы будемъ, не такого дерьма наживемъ… Брось… Все, другъ, что сегодня есть, то и наше, а завтра, что Господь дастъ… Такъ-то…
— Ну, ладно! — согласился малый и махнулъ рукой, — гдѣ наше не пропадало! Вали… На, примай…
Онъ скинулъ поддевку и, не глядя, кинулъ ее старику. Тотъ ловко подхватилъ ее на руки и сейчасъ же, очевидно, боясь, чтобы малый не раздумалъ, исчезъ куда-то.
Мы остались вдвоемъ. Прошло около часа. Старикъ не шелъ… Малый сталъ безпокоиться.
— Уйдетъ, старый чортъ, съ поддевкой-то… Ищи его… Дернула меня нелегкая…
— Придетъ! — утѣшалъ его я.
— А ты его знаешь?
— Какъ тебя…
Стали ждать… Прошло часа полтора… Малый сталъ совсѣмъ отчаяваться… Онъ чуть не плакалъ… Хмѣль съ него сошелъ совсѣмъ… Какъ вдругъ, около стола, совсѣмъ неожиданно, точно изъ-подъ земли, появился старикъ
— Вотъ и я! — воскликнулъ онъ и ударилъ рукой по карману, гдѣ забренчали деньги, — вотъ они, денежки-то — грызутся… Въ Гавриковомъ продалъ за два семьдесятъ пять монетъ… А вы, чай, думали, не приду… Небось, я не такой человѣкъ!… Я свое отдамъ послѣднее… На, землякъ, получай!… Соточку, значитъ, сичасъ дерганемъ, да и маршъ на Хиву… Лучше тамъ выпьемъ… Тамъ просторнѣе нашему брату… За ночлегъ платить не будемъ… Даромъ ночуемъ въ Ляпиномъ… Такъ-то вотъ, елка зеленая!… Ха, ха, ха!… А ты толковалъ: жалко… Приходи теперь, кума, любоваться!..
— Чего ужъ сотку лизать, давай сорокоушку, — предложилъ малый, пряча въ карманъ жилетки деньги, — много-ль въ соткѣ кишковъ-то…
— О?!. А и правда твоя… Ну, — такъ, такъ, такъ!… Давай сороковку… Эй, родной, подай-ка намъ половиночку…
Половой подалъ водки. Мы, — на этотъ разъ и я, — выпили ее и, отдавъ деньги, отправились на Хиву.
III
Отъ Преображенской заставы до Хитрова рынка конецъ не малый… На улицѣ было холодно… Морозъ градусовъ въ двадцать… Мы въ нашихъ майскихъ костюмахъ не шли, а летѣли… Старикъ избѣгалъ людныхъ улицъ и велъ насъ какими-то переулками, обходя по возможности городовыхъ и зорко слѣдя за тѣмъ, нѣтъ ли гдѣ околоточнаго или, какъ онъ выражался, «антихриста»…
— Увидитъ, — говорилъ онъ, — замететъ, проклятый, всѣхъ троихъ, какъ пить дастъ!… «Пожалуйте, господа, на фатеру… Для васъ готова-съ»… Приходи, кума, любоваться!… Меня намедни совсѣмъ было одинъ замелъ въ Зарядьѣ… Удралъ, слава Богу… Есть изъ ихняго брата собаки… А то есть и ничего… Въ Крещенье меня одинъ остановилъ на Пятницкой… «Ты, говоритъ, что?» «Ничего, говорю, ваше высокоблагородіе». «Видъ, говоритъ, есть»? «Есть, говорю, ваше сіятельство»… А какой чортъ есть — нѣту! «Просишь, говоритъ, нищенствуешь»?.. «Такъ точно, говорю, вашеся, потому зрѣніемъ отъ Господа обиженъ и опять грыжа… Страдаю грыжей… Заставьте за себя вѣчно Богу молить — подайте на ночлегъ»!… Ничего не сказалъ, полѣзъ въ штаны, досталъ двугривенный. «На, говоритъ, чортова голова, только уходи, пока цѣлъ»… Ну, думаю, ладно… съ паршивой собаки хоть шерсти клокъ…
Пришли мы на Хитровъ въ сумерки… Среди площади, подъ огромнымъ шатромъ, толкалось еще много народу… Старикъ сейчасъ-же купилъ «бульонки» и повелъ насъ въ трактиръ.
— Ужъ и бульонка, — говорилъ онъ дорогой, — языкъ проглотишь… скусъ… запахъ… князьямъ ѣсть, а не нашему брату, стрѣлку вѣчному…
«Бульонка», которой онъ такъ восхищался и которая пріобрѣла на Хивѣ обширную извѣстность и права гражданства, благодаря своей дешевизнѣ, представляетъ вотъ что: всевозможные отбросы изъ мяса и косточекъ, выбрасываемыхъ по трактирамъ, ресторанамъ, харчевнямъ, какъ вещи никуда не годныя, — подбираютъ, рубятъ въ общую массу, поджариваютъ, пускаютъ «духовъ» въ видѣ перца и лавроваго листа, и «бульонка» готова.
Трактиръ, въ который мы пришли, былъ, какъ и всѣ трактиры на Хивѣ, грязный, вонючій, переполненный золоторотцами…
Крикъ, шумъ, отборныя ругательства неслись со всѣхъ сторонъ… Дымъ махорки ѣлъ глаза… Лампы горѣли, какъ будто окруженныя туманомъ… Люди — оборванные, грязные, испитые, страшные, пили, ѣли, ругались, бѣгали, кружились, какъ будто въ какомъ-то водоворотѣ…
Мнѣ стало жутко… Тоска, какъ клещами, сдавила сердце.
— Бѣжать отсюда!… Но куда? Куда въ такомъ костюмѣ?.. Кому я нуженъ?..
Я съ отчаяніемъ и съ какой-то злобой принялся пить купленную старикомъ водку, думая заглушить этимъ боль сердца…
Съ каждымъ стаканомъ въ головѣ у меня мутилось все больше и больше… Передъ глазами мелькали какіе-то разноцвѣтно-яркіе кружочки, часто-часто, до боли… Въ вискахъ стучало… Сердце готово было выпрыгнуть вонъ… Къ горлу подступали и душили непрошенныя слезы…
Опомнился я и нѣсколько пришелъ въ себя только уже на свѣжемъ воздухѣ, когда мы, вмѣстѣ съ другими людьми, шли по улицѣ въ гору, мимо части, къ Ляпинскому ночлежному дому…
IV
У подъѣзда этого дома, подъ навѣсомъ и дальше по тротуару, по порядку, «въ затылокъ» стояла толпа человѣкъ въ 500, ожидая когда отворятся двери…
Мы остановились въ хвостѣ этой ленты и стали ждать…
Пронзительно-жгучій морозный вѣтеръ дулъ прямо въ лицо и пронизывалъ до костей… Люди жались другъ къ другу, корчились, топотали ногами, ругались, проклиная тѣхъ, кто такъ долго не отворяетъ дверей…
