Борис Екимов - Холюшино подворье
- Так тебе и надо. Не будешь бутылки на ферму таскать.
На том и кончился разговор. И поплелся Холюша восвояси. А когда управился на базу со скотиной, снова к оберемку соломы вернулся. Надо было его до ума доводить.
Здесь и застала Холюшу милиция. Подкатил газик, из него двое вышли, в шинелях. Холюша, увидев их, оробел, вилы опустил и глядел, как они подходят.
- Здорово, дед...
- Здравствуйте,- с робостью ответил Холюша.
- Рассказывай, какие к тебе гости приезжали? Чем обидели?
У Холюши тотчас испуг прошел.
- Меня, сынки, всяк обидеть норовит,- начал он жалобно. - Нижут и нижут. Вон солому привезли, радуйся... А на кой она такая сдалася?.. Все руки об нее оборвешь. Для старого человека, для инвалида... И совесть их не мытарит... А к бригадиру не подходи. Он тоже ихнюю руку держит.
- Солома, ладно,- остановили его. - С соломой вы уж как-нибудь сами. Ты нам про ночных гостей расскажи.
Холюша все рассказал. И рассказал, и показал. Битый час милиция с ним ходила. По забазью, по огородам и дальше по следам, на луг, за речку. Дни стояли покойные, и следы нисколечко не замело. Все было видно явственно, как и в первый день.
Милиция не только глядела, но фотографировала, рулеткой замеряла. И Холюша ободрился. "Эти враз сыщут, - думал он. - Добытные ребята. По хватке видать".
Вернувшись с низов ко двору, милиция собралась уезжать.
- Ребяты,- засуматошился Холюша. - Можа, в дом взойдете, обогреетесь... Перекусите. И выпить у меня найдется, с морозцу, с устатку. Как же... Такие гости дорогие...
- Погоди, дед,- остановили его.
Возле заведенной машины милиционеры о чем-то посовещались, затем один из них в кабину залез. Газик, лихо развернувшись, поехал прочь. А второй милиционер остался. Он подошел к Холюше, засмеялся и громко сказал:
- Ну, что, родня, давай знакомиться?
Холюша его не понял, глядел недоуменно.
Милиционер, так же посмеиваясь, спросил:
- Фетинью Бирюкову знаешь?
- Да как же... господи... - всплеснул руками Холюша. - Сеструшка... Да ты кем же ей? Не признаю. Сын, что ли?
- Погоди, какой сын. . . Марию Куркину, дочь ее, наверно, уж и не знаешь? Родня...
- Ну... это как... Марея... - пытался вспомнить Холюша. - Это какая же?..
- Ладно,- помог милиционер. - Мария - старшая дочь. А у нее дочь - Ирина. А Ирина это и есть моя жена, понял?
Холюша толком ничего не понимал, но закивал головой.
- Значит, сеструшка... А Марея это... ну, да... А это, значит, внука... Ага, Марея, это белявая такая...- все путалось у него в голове, да и не могло проясниться, потому что сестру Фетинью не видел он много лет. Считай, с самой войны. Только раз приезжала она, мать хоронила. Уж Фетинью-то забыл, а про детей ее что говорить. Он про них и не ведал.
- Белявая, чернявая... - остановил его милиционер. - Меня Георгием звать. Тебя... Холюшей... А по-настоящему как? Николай, что ли?
- Не... Крестили-то Халамеем... Нет, Фаламеем... Халамеем меня мать звала. А по святцам... - задумался Холюша, а потом решил: - Зови дед Халамей, так-то правильно. Или дед Холюша.
- Халамей, значит, Халамей.
- А тебя не упомню.
- Егором,- махнул рукой милиционер.
- Егор, Егор,- обрадовался Холюша. - Брат у меня был Егорий. Помладше меня. Помер.
- Ну, царствие ему небесное, насилу договорились,- облегченно вздохнул Егор. - Как же вы так живете? Родные брат с сестрой, а друг друга не знаете?
- Она вона где... А я здеся. У нее семья, дела. Я тоже не имею возможности. Хозяйство... Куды денешься... Никак нельзя отлучиться. Да чего мы на дворе стоим? - спохватился Холюша. - Заходи, поглядишь, как живу. Это вы из самого города приехали? - ужаснулся он.
- Нет,- ответил Егор. - Я здесь в райотделе работаю. Два года уже.
- А чего ж не попроведал? С женою бы приехали...
- Да все дела,- усмехнулся Егор. - Все дела.
Егор и раньше был наслышан о Холюше, и нынче, на хуторе, ему много наговорили. И потому, в дом войдя, он не очень удивился запустению жилья, тем более что милицейская служба приучила его видеть разное.
Раздеваться он не стал. Холодно было в доме. Пригрубок еле теплился. На нем ведра стояли с каким-то скотиньим пойлом или месивом.
Холюша засуетился. Он набил пригрубок дровами, и огонь оживел. Из кладовки сала принес, мяса отрубил, отыскал сковороду.
В комнате было сумрачно. Хозяин достал большую лампочку и, вкрутив ее, щелкнул выключателем. Освободив часть стола, Холюша бутылку водки достал, нарезал сала, сказал гостю:
- Подвигайся, пока жаренка поспеет, выпьем за встречу. Сальцем закусим, яичками... За солкой я уж не полезу.
Из железного короба, что на лавке стоял, достал он хлеб. Еще несколько таких коробов с дверцами помещались на полу, на печи.
- Это что у тебя? - спросил Егор.
- Мыши одолевают,- объяснил Холюша. - Прям шубой идут. Аж страшно. .. Сухари висели в суменке. И вроде покрал кто. Подчистую. Я в магазине духовок набрал, от печек. Все в них сохраняю.
- Кота бы завел...
- Они и его сожрут... Давай выпьем, за знакомство, со свиданьицем.
Выпили, принялись закусывать.
- Сало вкусное,- похвалил Егор. - А хлеб какой-то... С лета у тебя лежит, что ли?
- Хлебушко нам редко возят. На той еще неделе привезли. Вот цвелый и едим. Може, на этой привезут. А сало у меня неплохое. Люди хвалят. Я тебе с собой покладу.
- Как жизнь-то, дед Халамей? - спросил Егор сочувственно.
- Чего жизнь? Жизня неплохая. Хорошо живу, грех жаловаться. Все есть. Трудюся, вот все и есть. Коровка хорошая, телушка, козочки, птица. Хорошо живу.
- Помногу водишь?
- Да как тебе не соврать. Коз, овечек по сену оставляю. Два десятка, полтора. Гусей, тех... Вон ту весну восемнадцать гусынь сидело. Да сам я на печи сотню вывел. Уж сколь тама... Бог ее знает... Много,- заключил Холюша.
- Ты чего же их, не считаешь? - удивился Егор.
- А чего считать? Рази перечтешь? Индюшек, я знаю, полторы сотни без малого. А гусей да утей... Черт их посчитает. Куры, те самосевом растут. В бурьянах нанесут, на сеннике, в дровах, потом ведут цыплят.
- Ну, ты даешь,- покачал головой Егор. - Иль смеешься?..
Холюша говорил правду. Он и в самом деле не знал, сколько у него по лету птицы бывает. Выводили гусят гусыни - на печи в самодельном инкубаторе вылуплялись. Холюша держал их день-другой в хате, потом на базу давал чуток подрасти, а потом гнал с база на волю. Рядом была вода, просторный Холюшин плес. И земли на хуторе хватало. И все долгое лето огромное Холю-шино гусиное стадо бродило за дамбой, по выгону, гоготало на своем плесе, перебиралось на чужие, на полях промышляло. Холюша их раз в день, к вечеру, прикармливал зернецом возле двора, чтобы баз не забывали. Здесь, подле база, они и ночевали, а утром с гоготом отправлялись на добычу. И никто их не трогал.
Утки, которых было поменьше, лето проводили на плесе и речке. Но хозяина и баз они знали.
А осенью начинался торг. Продавал Холюша птицу живьем. Гусей по двенадцать рублей, по пятнадцать. Уток, конечно, дешевле. Хорошо платили за индюков. Немного себе оставлял на зиму, для еды. И, конечно, в завод.
- Жаренка готова,- шумно понюхал Холюша. - Счас яичков туда разобьем. Так и живем, Егор, трудимся... - он набил в сковороду яиц, готовую еду на стол принес, разлил водку. - Трудимся, Егор... В крестьянстве оно так... Кажеденно в работе, беспрерывно... Закусывай, закусывай, мне-то жевать плохо... Надо бы в больницу. Кричи, надо с зубами что-то делать. А нет возможности. Не на кого хозяйство кинуть. Летось так зубы болели, на стенку кидался, а скотину не бросишь. Слава богу, мать-покойница научила. От зубов дурно-пьян помогает. Летом наберешь, точинок, нашелушишь, на сковороду их. Они горят, а ты дым ротом глотаешь. Хорошо помогает. Ты ешь, ешь, пока горячее. Не гляди на меня. Вот такая наша жизня, Егор, в крестьянстве...
Холюша замолчал, а потом вдруг спохватился:
- Про себя обскажи... Как живете? Давно ли Фетинью видели? Как она? Не болеет ли?
Егор рассказал о бабке, о своей семье.
Разговор шел разговором, но гость никак не мог обвыкнуться в этом жилье. И оглядывал его снова и снова.
Холюша заметил это.
- Живу, слава богу, неплохо,- бодро сказал он. - Здеся по хозяйству управляюсь. А там чистые комнаты,- поднялся он. - Я их зимой не топлю. Дров не напасешься.
Он отворил тугие, прикипевшие двери и позвал за собой Егора.
Тусклый желтый свет озарил мертвую горницу. Все в ней было как у людей. Большак, убранная кровать с покрывалом, подушками и накидками. Диван с красным бархатом. Занавески на окнах. Стол под скатертью. Телевизор на полированной тумбочке.
Простучав деревяшкой до середины комнаты, Холюша остановился и горделиво повел рукой:
- У меня все есть. На кровати будешь ныне ночевать. Натопим, расхорошо будет. У меня тута всего много. В сундуках лежит,- указал Холюша на два деревянных, старинной работы сундука. - Там тюли много, одеялов, полотенцев. Костюм добрый. Много всего.
Склепным холодом дышала комната, и Егор поспешил из нее уйти.
