Леонид Леонов - Бурыга
За неделю стал граф к празднику готовиться: пирог испекли в сажень, колбасы корзину целую купили; сам граф, рукава засучив, яблоки рубил, наливки на разных травах настаивал.
К тому времени не столько во избежание простуды, а забавы ради сшили Бурыге мундирчик с эполетами из валявшейся на чердаке попонки, - совсем шутяка гороховой масти стал. Вот наступил торжественный день. Пришел графов дядя, лысый старикан под названием Иван Сергеич, прикатил испанский архирей со свитой, прибыла та испанская купчиха, соседка графова; притащилась одна глухая барыня и невест с собой привела: две дочки как бочки, а третья сухая черная загогулинка в кисейном платье... И другой мошкары уйма налетела.
И пошло среди них веселие отчаянное: развалились гости на диванах, пьют наливки, колбасой закусывают, лимоны чисто репу жрут. Сам граф вприсядку поперек квартиры ходит, лимонад и наливки бутылками гостям раздает, былые времена раздольные вспоминает.
- Пейте, - говорит, - пейте, пожалуйста. Упивайтеся заместо вина, для здоровья! А я вам тем временем сюрприз подготовлю!..
Собирался граф одним секретцем своих гостей подивить, показать им напоследях детеныша-нос-хоботом. А как подошло то время, - гости песни орут, архирей шатуном меж столами бродит, - снарядил граф Бурыгу подносом, на поднос бутылок наставил, выпустил его через дверь на середину. Трется нос о поднос, идет Бурыга.
И вышел он посередь, да как завидел купчиху - грохнулся поднос о пол, на полу винное море, по нему стеклянные острова пущены.
Купчиха-то и не разобрала спросонья, с чего грохот пошел, на голову она слаба была, а граф рассвирепел: вытащил Бурыгу за дверь, там ему потасовку смертную дал и в заключение ногой пристукнул.
С этого Бурыге болезнь пристала.
XIV
Лежит на кухне под кроватью, половиком накрыт, детеныш-нос-хоботом: лежит - сопит, в нутре искры шипят, в голове смолу варят, из ног нитки тянут: граф ему главную жилу надорвал. Дает кухарка Бурыге огуречный рассол пить, да ведь только рассол против отбития и перешибу не помогает.
Лежит Бурыга, и идет от него по кухне тяжелый дух. Скучно ему так лежать, нет-нет да и выползет на середину, на солнышко... Тут и быть беде: вошел граф неслышно на кухню, - у него к ногам резина приделана,- вошел и увидел Бурыгу.
Зашипел испанский граф, зубами так и хрустнул, - глазом вертит, руками машет - стал кухарке так приказывать:
- Выкинь его за ворота, там его подберут... Или нет, ты его лучше завтра утром соседу в колодец брось! - У графа с соседом давние нелады были.
Накричал, вышел и дверью шибанул.
Заплакала было кухарка, но снизошло на нее тут просветление: снесла кухарка Бурыгу в конуру к Шарику. Графского распоряжения ослушаться не смогла баба из боязни потерять место.
Шарик же был пес сторожевой, бывалый зверь, усы у него седые. Шарик кухаркин первейший друг, к нему и поселили Бурыгу.
И подружился детеныш с Шариком, делились они костями и спали вместе, как родные.
Тогда зима еще не кончилась.
XV
Раз - в Испании феврали свежи случаются! - одна ночь холодна была. Спали весь день два лохматых в собачьей конуре, друг дружку грели, - ночью на двор вылезли.
Луна в небе, звезды к краям ползут, - ночь глубокая. Посидели дружки на синем снегу, на луну повыли в голос, а потом домой вернулись, залегли, укрывшись старым лоскутом, - кухарке доброе здоровье.
Вздохнул Бурыга, стал Шарику свои странствия рассказывать:
- Происходим мы из лесу, откуда сюда солнце приходит. Кроме меня, еще Волосатик там жил, а с нами еще один - Рогуля... И жил в том бору один старец справедливый, Сергий, - он бога славил и всю земную тварь любил. Раз в зиму одну... а у нас зимы лютые: там утром примерзнет солнце к самому краю земли и встать не может, темь весь день! - раз в ту зиму, - некуда нам деваться, теплин ни одной не было, - мы и залезли к старцу в трубу печную, там и проживали. Знал это старец и молчал и оставлял иногда нам, как бы случаем, на шестке то хлебца корочку, то щец в плошке, а мы и сыты...
Да вот пришла Волосатику пустая блажь - старичку тому табачку нюхательного подсыпать. Посмеяться и мы были не прочь... А старец, надо сказать, строг был: блоху жалел, себя же еженощно терзал по-разному.
Откудова достал, не знаю - и посыпал Волосатик табачком старцеву просфору... Затихли мы в трубе, ждем. А Волосатик мне хвостом ноздри щекочет, смех меня разрывает...
Тут мы слышим вдруг чихание и гневный клич: "Ты, говорит, Волосатик, сгоришь золотым цветом на Иванов день. Тебя, говорит, Рогуля, зашибет дед на Ерофея до смерти. А ты, - это мне-то он говорит, - Бурыга, с перешибу от поганой руки будешь в чужой земле сдыхать, - не сдохнешь, но завоняешь..."
Вот как вышло. Нету теперь моих приятелей... один я, да ты у меня.
Завздыхал Шарик, душа в нем не по-людскому отзывчивая. Думает Шарик свои думы, Бурыга свои... Тепло в конуре, шерсти много.
А за конурой идет бледная луна, остановилась синяя ночь, звезды по небу, повыть охота!..
XVI
Раз как-то в начале марта случилась такая же пронзительная ночь.
Лежал-лежал детеныш да повернулся к Шарику, взглянул на друга - и как взглянул, так в самом дух и замер:
- Шарик, а Шарик...
- Ну, чево тебе?
А Бурыга замолчал. Потом опять:
- Шарик...
- Да чего тебе, право, не лежится?
- Я, Шарик, домой собрался... туда!
У Шарика под сердце подкатило:
- Зачем тебе туда?
- Не то у вас тут, у нас лучше... Тебе, Шарик, не понять. Я туда пешком пойду.
Опять оба замолчали.
...В небе синяя ладья. В ладье той плывут неведомые сны, по земле цветут синие снежные цветы, - кто Хороший посеял вас?
Только здесь Шарик с ответом собрался:
- Ну что ж, валяй... Оно ведь как, у каждого свое влеченье сердца!
И спиной повернулся к Бурыге. Потому и повернулся, что не хотел показывать свои собачьи слезы.
Бурыга спросил обеспокоенно:
- Ты с чего это, Шарик?
Проскулил Шарик грубо:
- Так это, пустяки у меня... Видать, от старости.
В эту ночь они в последний раз на луну сообща повыли. Больше лун не было, - крались исподтишка по небу сырые низкие тучи, караулили весеннее солнце.
И однажды собрался.
Март на исходе, - у Бурыги в тряпку кости завернуты, хлебца кус там же, на самом кофта ватная старая - кухаркин подарок. Добро вам, люди добрые!
Постояла кухарка на крыльце, поглядела на окаяшку, прошептала жалостливо, как молитву:
- Ну, ступай!.. Замерзла я тут с вами, Да смотри под машину не попади! Эка нескладный зародился...
И ушла.
Подсел Бурыга к Шарику, лизнул его тот в нос-хоботом и опять спиной повернулся: собачьи глаза слез не держат.
Вышел Бурыга за калитку.
И опять в небе ночь была. Она шептала молитвенно вниз:
- Ступай, Бурыга, ступай... Я тебя, где нужно, в тьму закутаю, где нужно - на крыльях пронесу, - ступай.
...В ту ночь до утра выл Шарик на дворе. В одиночку выл, вытянув в небо круглую свою глупую волосатую морду... И выл и выл, не давал графу спать, не давал тишине землю сном окутать...
Понятно: собачья тоска - не фунт изюму!
Так дед Егор из Старого Ликеева рассказывал.
Леонид ЛЕОНОВ.
Январь 1922 г.
----
Повествование о невзгодах, выпавших на долю беспомощного лесного детеныша, было встречено теплом понимания и высокой оценкой: "...необычный фантастический рассказ совсем юного писателя... и уже ясно: это талант, крупный, почвенный, народный русский талант" (журнал "Свирель пана", 1923). Добрым юмором, поэтичностью и крестьянской фантазией пронизаны все эпизоды рассказа "Бурыга": испанский граф, любитель русских щей и чаепития с самоваром; испанский Ваня; Рогуля и Волосатик, Бурыгины приятели из-под лохматого пня; чувствительный Шарик, всю ночь до утра промучившийся из-за разлуки с полюбившимся ему другом. Что же это за странное лесное существо "детеныш-нос-хоботом"? Иван Вихров, один из главных героев романа Леонова "Русский лес", тонкий и глубокий знаток природы со всеми ее тайнами и закономерностями, говорил на лекции своим студентам, будущим лесоводам: "Как установлено народной молвой, лешие - тоже патриоты своих лесов... В общем же русский леший - вполне безвредная личность, хотя и не прочь покуражиться над запоздалым путником, не столько для С В О Е Й забавы, пожалуй, сколько самой жертвы, чтоб было ей о чем рассказать внучатам в новогоднюю вьюжную ночь". Словом, эти жители наших лесов - лешии, окаяшки и лесовики - "попроще и подушевнее" своих соплеменников из немецких баллад. Они вписывались в "поэтический образ - существа живого, чрезвычайно благожелательного и деятельного...", - и неудивительно, что, выходя из него, навсегда оставались в русских сказках и преданиях.
Н. Леонова.
