Вениамин Каверин - Школьный спектакль
В общем, мы теперь "выпуск века". Это значит, что мы попадаем под закон показухи, потому что среди "выпускников века" непременно должно быть не меньше пяти-шести медалистов. О двойках вообще не может быть и речи, а трояков будут умолять, чтобы они учились на четверки.
Таким образом, повезло не только Серегиной тетке, но и мне, потому что некоторыми предметами я решил вообще не заниматься. Например, литературой. Андрей Данилыч кратко рассказывает про жизнь писателя, а потом начинает долго говорить "стилем" насчет его произведений. Во-первых, интереснее было бы идти обратным путем, то есть из произведений – вывод о жизни. Может быть, это помогло бы тем, кто интересуется литературой, хотя у нас серьезно интересуется – не считая гениев – только Зина Камкова. Она как раз не гений, но из нее мог бы выйти толк, если бы Андрею Данилычу захотелось с ней заниматься. Во-вторых, девяносто процентов литературы – чтение, а для чтения программа вообще не нужна и практически не существует. В школе мы читаем "Что делать?", а дома – "Звезды смотрят вниз", где как раз написано, что делать, например, с бабами, и вообще, как надо в жизни добиваться успеха. Литературой можно заниматься дома, а потом только сдавать экзамен или несколько зачетов в год, чтобы Андрей Данилыч убедился в том, что у тебя хватило воли, чтобы прочитать "Что делать?". Из школьных предметов надо оставить только те, которыми невозможно заниматься дома, а из литературы – книги, которые могут пригодиться в жизни с исторической точки зрения. Гоголя, например, невозможно читать, но интересно, что ему удалось кое-что предсказать в отношении типов. Вот мы с матерью живем в коммунальной квартире, и неперсональный пенсионер Ухов провел во все места общего пользования индивидуальные лампочки, а в своей комнате поставил пульт управления. Собакевич никогда не додумался бы до такой штуки.
Психологически тоже можно воспользоваться кое-чем из литературы. Например, любовь. Я написал сочинение на тему "Протест или слабость самоубийство Катерины?" и получил двойку, потому что с точки зрения роно самоубийство – протест, а с точки зрения Андрея Даниловича – тоже протест, но отчасти и слабость. А я доказывал, что тут все дело в неправильном понимании любви. Конечно, если говорить о настоящей любви, а не когда парень просто начинает "катить баллон".
У Катерины все равно ничего бы не получилось, потому что из одного рабства – дома – она попала бы в другое – к Борису.
Вообще отношения между так называемыми любящими можно определить формулой неравенства. Это относится, между прочим, и к тому, что происходит в школе. Когда наши гении затеяли эту дурацкую туфту с ухаживанием за Самариной, весь класс стал им подражать, и даже щекастая Ленка Попова, у которой улыбка 6×9 и рот до ушей, получила кавалера. Причем некоторые девчонки прежде ходили с дядями, а на нас только кидали презрительные взгляды, а теперь из кожи лезут вон, чтобы их заметили. Девчачья порода! Что касается четырех гениев, так они вдруг явились в школу с цветными ленточками на левом рукаве. Оказывается, в средние века рыцари, когда они влюблялись, носили "цвета своих дам". Для этого можно было даже не влюбиться, а как бы выбрать женщину, по возможности замужнюю, и ехать куда-нибудь сражаться за нее с неверными, даже если ей никто не угрожал. Неверные – это были турки или вообще мусульмане. Ленточки у гениев голубая, коричневая и зеленая. Возможно, у Самариной есть такие платья или свитера. Не знаю, я видел ее только в форме.
По-моему, ей неприятна эта комедия, потому что она как раз непохожа на других девчонок, которые были бы в восторге. Она, по-моему, вроде Софьи Перовской или Веры Фигнер, в общем, в духе тех, которые стреляли в царей.
Директор на другой день приказал снять ленточки, хотя Андрей Данилович, говорят, доказывал ему, что это романтика. У нас теперь все романтика. Кафе – "Романтики". Туристский лагерь "Романтики", и даже целая серия книг называется "Тебе, романтик". А если я не романтик? Я, между прочим, всю эту романтику ненавижу, потому что считаю, что она тоже вранье.
Интересно бы установить формулу соотношения бесцельного вранья с вынужденным – в течение одного дня, а потом соответственно в течение недели, месяца и года.
АНДРЕЙ ДАНИЛОВИЧ: ТРИ ПЛЮС ОДИН
И гимназистом и студентом я зарабатывал на жизнь уроками и, между прочим, всегда волновался, когда экзамены сдавали мои ученики. Со временем это чувство притупилось, в особенности, когда выяснилось, что в хорошей оценке учитель заинтересован больше, чем ученик. Так вот, теперь я снова стал волноваться, да как! И не только будущие оценки моего «выпуска века» начали беспокоить меня. Нет, вся жизнь класса, налаженная мною с таким трудом, вдруг пошла вкривь и вкось.
Прежде всего перестали заниматься. И не только литературой – это бы еще полбеды, но и другими предметами, по которым день упустишь – годом не наверстаешь. Развалилась дисциплина. Участились пропуски без уважительных причин, в кабинетах и залах полы оставались ненатертыми, подоконники грязными – некогда было шаркать тряпками и щетками, надо было поговорить о том, кто, где и когда видел Варю с Володей и как посмела Рогальская – была у нас такая модница, – гуляя с подругой, сказать ей: "До шестого столба", потому что у восьмого или девятого ее ждал Пелевин.
Вместо физики, геометрии, алгебры и т. д. класс с головой погрузился в интриги, маленькие заговоры, сплетни. Новогодний вечер совсем не удался, аккордеонист играл в полупустом зале, а пары, забившись в уголки, усердно занимались "выяснением отношений".
Между тем в связи со столетием школы только что был составлен торжественный договор, принятый в присутствии всей школы моим классом. О нем, конечно, и думать забыли!
Кончилось все это тем, что директор вызвал меня и сказал, что по успеваемости "выпуск века" занимает последнее место в школе.
В чем же была причина? А причиной была, как выяснилось, цепная реакция. А толчком к этой цепной реакции были пошатнувшиеся внутри моей четверки отношения. А толчком к этому толчку было то обстоятельство, что Володя Северцев стал ухаживать за Варей не в шутку, а совершенно серьезно.
Сказалось ли здесь его стремление всегда и во всем занимать первое место? Было ли это отзвуком какого-то сдвига, идущего издалека и повлиявшего на дружбу четверки? Не знаю. Во всяком случае, я сразу же и с негодованием отверг слушок, что это было сделано "на пари", то есть Володя держал пари, что заставит Варю влюбиться в себя, и даже предложил срок: один месяц. Произошло это будто бы после того, как на одном из танцевальных вечеров в школе Варя сказала, что она никогда и никого не полюбит. Она действительно сказала это, и даже при мне, но в том смысле, что не верит в безответную любовь и что можно полюбить от жалости, от горя, даже от ненависти, но только не по той случайной причине, что природа создала ее женщиной, а его мужчиной.
Но какова бы ни была причина, никакие меры строгости, это я сразу понял, здесь помочь не могли. Надо было придумать то, что и увлекло бы класс, и заставило бы его посмотреть на себя со стороны. Нечто интересное, ни на что не похожее и никогда прежде не происходившее и школе.
Кто же, кроме четверки, мог помочь мне решить этот ребус? Я пригласил их, но пришли только трое – Кругликов, Крейнович и Громеко.
– Северцев занят, – сказали они решительно и как будто защищая его от меня.
Ну-с, надо сказать, что это был странный разговор.
Крейнович пустился в рассуждения о том, является ли литература единственным верным способом постижения жизни, и, скорбно глядя на меня, три раза повторил: "Нет, нет, нет!"
Я сказал ему, чтобы он не дурачился, и тогда он стал доказывать, что дурачился в свое время даже Гомер.
– Андрей Данилыч, ведь иначе понять эту историю с троянским конем почти невозможно. Я вас уверяю, что Гомер в данном случае смеялся не только над глупостью троянцев. В самом деле: заклятые враги строят под стенами крепости деревянного коня, и, поверив первому попавшемуся проходимцу, троянцы тащат коня в город. Конечно, можно предположить, что это романтичный гротеск… – И так далее.
Толстый, неторопливый Кругликов убедительно доказал, что мы находимся в положении "философа в яме" (из басни Хемицера), который рассуждает о качестве брошенной ему веревки, вместо того чтобы взять ее в руки и вылезти из ямы. Я не помнил этой басни, и Громеко немедленно прочитал ее наизусть.
Словом, я говорил о положении в классе, а они черт знает о чем, однако с самыми серьезными лицами и даже на первый взгляд толково. Ясно было, что настаивать на серьезном разговоре – значит остаться в дураках.
Однако же я не сдался. Через несколько дней я опять позвал их и на этот раз с первого слова предложил инсценировать все, что происходило в классе за последние полгода, изобразить все эти сплетни и интриги на сцене. Короче говоря, сыграть самих себя, разумеется в замаскированном виде. Это произвело впечатление!
