Нодар Думбадзе - Я вижу солнце
- Поклянись, Хатия! - сказала тетя, и я почувствовал, что у нее от волнения сперло дыхание.
Улыбка исчезла с лица Хатии. Она медленно встала и выпрямилась перед тетей.
- Кем мне поклясться, тетя Кето?
- Поклянись матерью, Хатия!
Хатия долго молчала. Потом она отчетливо произнесла:
- Клянусь могилой матери, тетя Кето!
- Девочка моя дорогая! - Тетя обняла Хатию, осыпала поцелуями ее лицо. - Значит, ошиблась ты?
А я-то... - Она вдруг разрыдалась, закрыла лицо руками и бросилась в дом.
Хатия стояла не двигаясь и улыбалась своей милой, чарующей улыбкой.
Хатия улыбалась, но никогда раньше я не видел на ее лице столько печали и страданий.
НЕ ТАК УЖ СТРАШЕН ЧЕРТ
После обеда мы работали на склоне, в кукурузном поле. Внизу на дороге показался наш почтальон Коция.
- Здорово, бабы! - крикнул он, словно не замечая нас - меня, дядю Герасима, Лукайю Поцхишвили и Виссариона Шаликашвили.
- С чем пожаловал, Коция? - отозвалась за всех бригадир Ксеня.
- Да вот, привез вам сахар, масло, крупчатку, икру, балык, мед... Для керосина и мыла сегодня не хватило места, привезу завтра... А пока нате вам газету, кладу ее вот здесь, под камнем, забирайте!
- Писем нет?
- Письма в пути!
- Чтоб тебе!..
Коция ушел, покачивая головой. Я сбежал вниз, принес газету. Все окружили меня.
- Ну-ка прочти, Сосойя, что нового на свете! - попросил дядя Герасим, удобно усаживаясь под деревом.
Я начал; - "...После ожесточенных боев наши войска оставили города..."
Закончив чтение, я отложил газету. Никто не проронил ни слова. Наконец после долгого молчания заговорил Виссарион Шаликашвили:
- Прет, значит, сукин сын?!
Он в сердцах стал выколачивать трубку об черенок мотыги.
- Прет, да еще как!.. - вступил в разговор Лукайя.
Он оторвал кусок газеты, насыпал туда табак, свернул самокрутку, закурил, выплюнул приставшую к губам табачную пыль и продолжал: - Вся Европа работает на них... Здесь тебе и Франция, здесь тебе и Австрия, и эта...
как она называется, Сосойя, страна рядом с ними?
- Чехословакия.
- Вот. И Чехословакия... А кто работает на нас?
- На нас работаем мы! - сказал дядя Герасим.
- Кто "мы"? - переспросил Лукайя.
- Я, ты, он, вот эта золотая девочка - Хатия, вот этот прохвост Сосойя, бабы наши...
- Вот-вот, бабы, оно и видно по нашим делам! Работяги!.. А Гитлер - у порога! - махнул рукой Лукайя.
- В воскресенье ходила я на базар... - начала Като.
- Было, конечно, полно всего, выбирай что душе угодно! - хмыкнула Агати.
- Да погоди ты! - прикрикнул на нее дядя Герасим. - Ну и что дальше?
- Был там один... - продолжала Като. - Так он рассказывал...
- Что же он рассказал?
- Оказывается, Гитлер выдумал новое оружие: за десять верст кругом сжигает все...
- Кто сказал это? - спросила Маргарита.
- Этот самый... Министр Гитлера... Как его?..
- Геббельс?
- Да, Геббельс, чтоб ему околеть!..
- А что еще?
- А еще говорил, оказывается, этот... Фамилия у него вроде нашего Рубена Трапаидзе...
- Риббентроп?
- Он самый, пропади он пропадом! Мы, мол, будем кормить вас белым хлебом и маслом... И никого, мол, трогать не собираемся, кроме коммунистов.
- И что ты ему сказала? - спросила Ксеня, - Кому, Риббентропу?
- Дура! Не Риббентропу, а тому мерзавцу, который плел эту околесицу и которого ты слушала развесив уши!
- А что я должна была говорить! Весь народ, затаив дыхание, слушал его, а когда он закончил речь и обещал, что людоеда Гитлера скоро повесят вниз головой, хлопали так, думала, обрушится небо!
- Слушай, где же ты была? - спросила удивленная Ксеня.
- Как где? На базаре. А потом там состоялся митинг, этот самый мужчина выступил на митинге!
- Тьфу ты, рассказать и то толком не можешь! - махнула рукой Ксеня.
- Кето, ты женщина образованная. Растолкуй нам, что же такое происходит? - попросил тетю Виссарион.
- Что вам сказать, Виссарион... Происходят неприятные вещи... Но ничего! Скоро наступит зима, и тогда Гитлеру придется туго, как Наполеону...
- А как по-твоему: зимой нам будет теплее? - спросил Лукайя.
- Нет, теплее нам не будет, но Гитлер не готов к зиме!
- А ты почем знаешь?
- Он надеялся закончить войну до наступления зимы, потому и не подготовился к ней.
- А что ему мешает подготовиться сейчас?
- Уже поздно, Лукайя!
- А если он пожалует сюда до наступления зимы?
Куда ты тогда денешься? - не отставал Лукайя.
- Мы не должны допустить этого!
- Кто это "мы"? Ты да я?
- И я и ты!
- Да кто его остановит? Видишь, он берет город за городом!
- Должны остановить!
- Ну давай, давай! Останавливай! - осклабился Лукайя.
- Да что это ты, проклятый старик, раскаркался?! - вскочила Ксеня. Ежели стать так да сложить руки, конечно же быть беде!
- Чего ты орешь, баба? А я о чем толкую? Как бы не быть беде, вот что меня пугает!
- Смотри у меня, Лукайя! Вырву я твой язык! - пригрозила Ксеня.
- Да что говорить с тобой! Баба есть баба...
Лукайя опять свернул цигарку.
- Ладно, я баба... А ты? Ведь ты мужчина?.. Ах да ох! Заладил одно и то же... Ты как думаешь, Коцияпочтальон приносит только похоронные? Маргарита! Получила письмо от своего?
- Получила, Ксеня, позавчера получила.
- И еще получишь!
- Что он пишет? - спросил Лука.
- Сидим, говорит, в окопах... Стреляем... Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь...
- А что еще?
Маргарита покраснела.
- Да говори, чего там!
- Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем...
- Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! посоветовал Виссарион.
- А от моего мальчика нет и нет ничего! - вздохнул Лука.
- Получишь, Лукайя, не волнуйся! - сказал дядя Герасим.
- Когда же?
- Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя?
- Конечно! - улыбнулся я.
- Мда-а-а... Не так уж страшен черт... - начал Виссарион Шаликашвили. Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим... А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него ведь не хватит крови, не хватит сил для этого! - Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. - Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!..
Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком.
Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними - новые, другие, за ними - еще и еще, и так без конца, и что все это - моя, родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, - это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь...
Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал, каждый из нжх - Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, - каждый из них думал так, как думал я.
И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я...
...Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам.
В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи.
- У кого это, Герасим? - спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима.
- Кажись, у Лукайи Поцхишвили... Вот несчастье... - проговорил Герасим.
УРОК ВОЕННОГО ДЕЛА
Время берет свое...
За июнем наступил июль, затем - август, за августом - сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и - реже - пятерки. Ничего как будто не изменилось.
Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка но старой привычке называла меня "бичо"[Бичи мальчик. Бичо - полуласковое-полупренебрежительное обращение: "Эй, мальчик!"]. Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели.
И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леваи Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры.
