Борис Фальков - Тарантелла
- Совсем наоборот, разве не вы пытаетесь принудить меня забыть о живых мотивах, направивших меня сюда, как уже сделали это с самой тарантеллой? Попробуй, раскопай теперь её подлинный мотив... Но я постараюсь это сделать, ведь и я привыкла к размеренной работе, осмысленной, в отличие от... некоторых других с их болтовнёй ни о чём ради самой болтовни.
- Почему ж ни о чём? - перебил её священник. - О том, да о сём... Опуститесь на землю, signora, в нашей человеческой обыденности всегда так: говоря обо всём, говорим ни о чём. Всё небесное, его сиятельное единство, опускаясь сюда к нам поближе, в земную обыденность, сейчас же здесь становится тусклым то да сё. Оно становится таким из милосердия к нам: иначе бы мы его не увидели, глянув на него в упор - ослепли бы от его сияния. Вы уже убедились в такой опасности, signora, несмотря на ваши эти чудесные очки... А так оно может присутствовать здесь, среди нас, не угрожая нам слепотой.
- Можете поздравить padre, - кивнул Адамо. - По его словам, чем ближе мы ко всему - тем ближе мы к ничему. Его суждение куда изящней знаменитого суждения Сократа, и заплатил он за него намного больше. Сократу оно стоило всего лишь земной жизни, переселения в небеса, в ни то - ни сё, в ничто. А padre заплатил за него опусканием с сияющих небес на обыденную землю. Это уже что-то.
- А для меня обыденность не болтовня, работа! Хорошо, я спускаюсь на вашу землю и милосердно соглашаюсь, что в вашей болтовне есть какой-то смысл, хотя, по правде говоря, из-за неё меня уже колотит и тошнит. И крепкая башка закачается между этими вашими тем и сем. Я согласна, так почему же теперь вам, и всем другим, не признать из милосердия, что есть какой-то смысл и в моей работе?
Она наморщила нос, возобновляя свою жалобу на непонимание других. И таким образом снова ступила на прежний, не раз уже протоптанный путь, не заметив, во что превратился тот чистый ноль, с которого она некогда намеревалась начать новую свою попытку: в замкнутый на себе круг. В грязный, истоптанный её копытами манеж.
- Эти другие не принимают мою работу всерьёз, и настраиваются ко мне враждебно, как только узнают про неё. Понимаю, большинству моя работа кажется бесполезной игрушкой. Мне бы надо в поте лица зарабатывать на жизнь, на кукурузных полях или в цирюльне. На худой конец - горничной в гостинице. Тогда меня можно будет принять всерьёз, и даже подать чаевые. Но вернёмся лично к вам, Адамо: ведь это вы их так настроили! Я не маленькая, знаю, что так быстро их не раскачаешь, нужна предварительная настройка. Они слишком тупы и сами не смогли бы... Правда, padre? Это вы раздразнили этих пауков, потому что поумней их и пользуетесь их тупостью, а в каких целях? Вы подсунули им идею объяснить моё появление акцией европолиции, налепили чёрт знает чего... А зачем, пошутить захотелось? Прекрасно, пошутили - теперь вы мой должник. Вот и помогайте. В принципе, исходя из ваших личных качеств, именно вы и должны быть моим союзником, Адамо...
Она судорожно сглотнула слюну и ткнула указательным пальцем в воздух справа от себя.
- А не их. У нас ведь родственные интересы. Я имею в виду, хотя бы, что мы оба читаем серьёзные книги. Другие ничего, кроме иллюстрированных журналов или газеток, которые им рекомендовали ещё в семинарии, в руки не берут. И этого немало, мы с вами родственные типы, по одному образу и подобию созданы, так сказать. Да и за плечами у нас одно и то же, и чего нет тут ни у кого: университет.
- У вас слишком богатое воображение... - заметил он.
- Ничего удивительного, воображение - моя работа!
- Я имею в виду ваше заблуждение, что всё это делает нас родственниками, возразил он хладнокровно. - Если вы так уж привыкли к размеренной работе, вам надо бы и это сформулировать адекватно, не прибегая к неумеренному воображению: этому особому приёму и учиться надо особо. Например, сформулировать так... Явления подобны, если в сходственных точках пространства какой-нибудь сцены, скажем - тут, в сходственные моменты, скажем - теперь, характеризующие их величины соразмерны друг с другом.
- Скажем лучше словами padre: здесь и сейчас, они точней, - ехидно поправила она. - И сойдёмся в сходственных точках и моментах.
- Вот-вот, это и есть ваше заблуждение. Я сказал, что хотел сказать - тут и теперь! Вы слушайте padre внимательней, иногда и у него бывают дельные мысли: небеса едины, а земля полна различий. Единые, для всех одни и те же, небесные тут и теперь, опустившись на землю обыденности, становятся различиями каждого. Отныне удел каждого - каждому своё, здесь и сейчас: свой миг и своё место. Это опускание с небес общего, присваивание его каждым через своё здесь и сейчас, устраивание всё новых и новых различий, мигов и мест - серьёзная работа. И делается она непрерывно, а наилучшим образом - такими нашими разговорами, как сейчас. Но и вы, кем бы вы там ни работали, делаете то же, хотя и похуже. Может быть, эта работа составляет смысл всей нашей жизни и всех разговоров: опускание высшего вниз, на землю, единого - в конечные различия, конечное унижение вечного до мига, выкуривание его из его рая. В отместку, наверное, за то, что мы были когда-то изгнаны из него. Как бы там ни было, а мы лишены единого вечного теперь, общего на всех, в котором могли бы занять общую позицию и сказать: мы тут. Так что подобие между нами невозможно принципиально: на земле таких сходственных точек, где мы могли бы сойтись, нет. Попробуйте-ка усесться здесь, со мной на одном стуле, в тот же миг, когда я на нём сижу, сейчас! Попробуйте совместить несовместимое! Как видите, такого совпадения как чтение книг, если оно и вправду между нами есть, недостаточно, чтобы домогаться статуса родственника, для этого ещё надо жить в настоящем раю. Но мне не привыкать, вы такая не одна, не воображайте: многие напрашиваются на эту должность, хотя они и не читают вовсе, попросту неграмотны... И у вас нет никакого преимущества перед ними, хоть вы и, допустим, грамотны. Потому что мы с вами читаем разные книги даже тогда, когда читаем одну и ту же книгу.
- Ну, и что читаете вы?
Она прищурила, почти сжала веки, и даже перегнулась через конторку. Но обложка книги была надёжно прикрыта его ладонью.
- Надели бы очки с диоптриями, увидели бы без напряжения, - посоветовал он. - И чего ради вы терпите такие неудобства, а? Ладно, это ваше дело... Вам и терпеть последствия. А вот скажите-ка, какие книги читаете обычно вы? Что-нибудь полезное для вашей работы, не так ли. Из уголовного законодательства, то есть, филологии... и всё, ведь правда?
- Всё, что полезно моей работе - полезно и мне. Но вы почти угадали. Последняя моя настольная книга называлась "Физиолог", и последняя моя работа на эту тему. Это не учебник по медицине, нечего радоваться. Ха-ха... забавно: оказывается, я совершенно про неё забыла! Никаких воспоминаний, три, нет, четыре года! И только сегодня вот почему-то выплыло... А я ведь в своё время вызубрила её напамять. Ну, а вы что зубрите сейчас, в ваше время? Там у вас всё-таки что?
Корешок книжки оставался неприкрытым его пальцами, и сквозь узкую бойницу между веками ей всё же удалось разглядеть на нём несколько букв. Три знака, преломленные в накопившихся на ресницах капельках влаги, этих полуконтактных линзочках: TAM, или... TAP? Тра-там, и к сожалению - это всё: остальное, не попавшее в фокус линзочек, по-прежнему расплывалось в туманчике. Но в нём сгущалось ещё нечто, вроде PH, и она привычно довоображала недостающее:
- Вижу-вижу, конечно же METAPHYSIKA. Так и знала, небось, Аристотель? Очень своевременно. И, главное, отлично помогает в вашей медицинской практике.
- Конечно, она не ваша физиология. Так что и вам нечему радоваться.
- Так вы ещё и физиологией занимаетесь? - съехидничал священник. - А говорили, что филологией...
- Что, - усмехнулся Адамо, - запутались в легендах? Доложите там вашим, им следует получше готовить своих людей к таким поездкам. Легенду нужно строить так, чтобы предыстория человека выглядела ясной и недвусмысленной, чтобы не колебаться между тем и этим, хватаясь то за то - то за другое, и не дрожать от страха, что схватишься не за то. И не перестраивать предысторию задним числом всякий раз, когда...
- Я говорила вам, padre, что занимаюсь культурологией. Естественно, и её частью, филологией. Поскольку я знаю и русский, то мне нетрудно было защитить и второй диплом, слависта. Вот книга "Физиолог" как раз и есть предмет славистики! Это вовсе и не её название, как вы думаете, а нечто вроде псевдонима автора. Как, скажем, Экклезиаст в соответствующей, и, наверное, вам известной книге. "Физиолог" - византийское анонимное сочинение, переведенное на древнерусский, а я в рамках своей работы перевела его на современный русский, ну и на немецкий, конечно. В нём описываются разные фантастические существа. Например - феникс, или ехидна...
- Различные облики сатаны, - объяснил священник. - Полезная книга, и, конечно, ваша работа над нею принесла ещё больше пользы. Это видно сразу. Хотя, лучше бы на всё это не смотреть.
