Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков
Здесь мы решили отдохнуть и поспать, чтобы потом двигаться всю ночь.
Единственной ценной для меня вещью на Соловках было мое Евангелие. Его я взял с собой. Дня три-четыре спустя после нашего побега, я начал путаться и сбиваться в счете дней и поэтому, не имея бумаги, я решил на Евангелии записывать наши дневки. Обозначал я их какими-нибудь событиями, предметами или происшествиями, которые чем-нибудь выделялись и врезывались в мою память. Потом уже эта запись перешла в короткий дневник.
Этот день у меня записан так:
18-го мая, — Разоружение конвоиров и побег. Дневка с красноармейцами.
И в моей памяти встает картина этого отдыха.
Мы расположились на горе. Все устали, хотелось есть и спать. Сазонов, вопреки моему желанию, все-таки утащил из лагеря кусок сала, величиной с кулак, и несколько кусков сахару. Тут это очень пригодилось и мы закусили.
Опять усадив красноармейцев и «пятого» в кучку, мы разостлали одежду, и с удовольствием заснули, по очереди будя друг друга и передавая винтовку для охраны, и наблюдения за конвоирами.
Что со мной? Где я? — Не мог я понять просыпаясь.
На свободе!.. Вздохнул я... На настоящей, невиданной еще мною свободе... В лесу, который знает только зверя...
А впереди?
Что Бог даст!.. Жизнь, любовь, счастье... Или — смерть.
Два выхода.
Но если и смерть, то не страшно... За миг такой свободы — отдам жизнь!
Солнце еще не зашло, но день кончался... И начиналась белая, северная ночь с ее особым настроением...
Нужно было решать, что делать с красноармейцами.
Я посоветовался со своими, и хотя они были против этого, я твердо решил их выпустить на свободу.
Но надо было сделать все, чтобы они вернулись в лагерь как можно позже.
И я обратился к их совести...
Зная хорошо, как их будут допрашивать, я, говоря с ними, вызывал каждого отдельно.
«Ты понимаешь», говорил я им, «что мне выгоднее было вас расстрелять, чем возиться с вами, таскать за собой и давать вам тот кусочек сала, который нам так нужен, но я этого не делаю, потому что не могу убивать. Тебя же я только прошу об одном. — Вернуться в лагерь как можно позже»...
«Будут допрашивать, скажи, что заблудился, был измотан, всему этому поверят, а ты еще ранен», прибавил я проткнутому. — «Вам дана жизнь — вы исполните мою просьбу».
***
Красноармейцы плакали... Но по временам, мне все-таки не верили, настолько такой подход был им чужд. Ваську Приблудина решили взять с собой. «Приблудин — приблудился»...
Пошли... Для того, чтобы, по возможности, сбить погоню со следа, мы двинулись не на запад, а на север, вдоль железной дороги.
Было около часу ночи. Прошло достаточно времени, чтобы убедить красноармейцев, что наш поход на север не блеф, а наш истинный путь, и я решил их отпустить.
Идти в лесу даже по компасу трудно, без компаса и без солнца невозможно. Никакой ориентировки, и обязательно заблудишься, — собьешься на круг.
Я твердо верил и верю, что красноармейцы исполнили мою просьбу... Но я был не один, и поэтому не просто отпустил их, а взял каждого из них в отдельности, и, чтобы окончательно не дать ему возможности ориентироваться и совсем запутать его, сделал с каждым из них по большому кругу в лесу.
До последней минуты они не верили мне, что я их отпущу.
Все слезы и просьбы... И даже уходя в чащу леса, по указанному мной направлению, они оглядывались и с мольбой складывали руки... Думали, что я ввинчу им пулю сзади...
Вероятно, голубчики, тоже кое-что пережили...
Теперь нам нужно было двигаться на запад, и мы пересекли железную дорогу.
Голод давал себя чувствовать... За весь день кусочек сала и сахару.
Нервы сдали и усталость брала свое...
Пошли маленькие разочарования. Двигались мы так: впереди, с компасом в руке и винтовкой на плече шел я, за мной Мальбродский, и много отставая Мальсогов с винтовкой и Сазонов. За ними плелся Васька. Они выдохлись...
На Сазонова я возлагал большие надежды. Основываясь на его рассказах, я в него верил больше, чем в других...
Он обещал один на один выйти на конвоира... Болото и лес он знал великолепно... Он был вынослив... И увы... Сдал и выдохся...
Мальсогов — дело другое. Он сразу показал себя, — Ясно выраженная храбрость. Плевать на все, только бы не утруждать себя и не переносить лишений. Он устал, хотел есть и ни на кого и ни на что не обращая внимания, все время предлагал устроить отдых.
Мальбродский шел великолепно. Легко, и рвался вперед. Здесь я в первый раз поставил вопрос ребром о беспрекословном подчинении всех мне. Ими же мне была дана власть «диктатора». Ими же не исполнялось мое приказание двигаться вперед.
Пришлось крикнуть и пугнуть, — особенно «ходока» Сазонова.
Ну ничего. — Поругались, но все-таки поплелись. Идти было действительно трудно. — Мы уже вышли на «непроходимые» болота. Нога вязла даже на кочках. Нужно было прыгать и, вместе с тем, вытаскивать вязнущую ногу. Короткие отдыхи становились все чаще. Был день и нужно было становиться на дневку.
Уверившись, что дальше ни уговорами, ни угрозами тащить моих спутников невозможно, я выбрал в болоте маленький оазис из камней и леса, нашел подветренную сторону, и мы встали на отдых, который у меня отмечен:
19-го Мая. «Дневка на камнях».
Развели костер...
Кто то, переходя железную дорогу, нашел и захватил с собой совершенно заржавленную банку из под консервов. — В ней вскипятили воду. Попили этого «чаю»...
Надо было доставать продукты. Больше суток мы были без пищи. Но прежде всего выспаться... Я остался охранять.
Северное солнце грет плохо и остальные легли кругом около костра... Момент... И все спали...
На душе было хорошо... Я вымылся в болоте. Подложил дров и начал «жить»...
Нахлынули воспоминания... Их я отогнал...
Пришли надежды... Много их было... Свобода... Работа... Любовь... Ох это чувство!.. Много оно может сделать...
Что же, думал я, неужели все то, что я получил путем стольких страданий, — вера в Бога, вера в духовную жизнь человека, в счастье человека чуть не в аскетизм, неужели все это навеяно, набрано под влиянием обстоятельств?
Неужели во мне опять выявился человек только мирской жизни, и она меня захватит полностью?..
Нет, есть спасение... И это спасение — любовь... Вот, что будет двигать мною в жизни, что не позволить мне забыть прошлого, и выведет на истинный путь в будущем...
Да. Все, все ерунда. Есть Бог и Она... И в соединении их счастье.
К нему я сейчас иду. Дай его Бог!
Я разбудил мою смену, передал ему винтовку и радостным, счастливым лег спать. Наконец поспали все.
Подумали, поговорили что делать. Надо доставать продукты.
Где?
Мы были сравнительно не далеко от железной дороги.
Надо идти на нее. Затем двигаться прямо по полотну. Наверное найдется какая-нибудь сторожка. И брать там продукты.
А засада? Но ведь надо есть... Пошли...
Голод раздражает... Лица мрачные.
На болоте брусника и клюква... То и дело останавливаемся и едим... Наконец вышли на железную дорогу. Пошли по полотну.
Шли долго. Надежда встретить что-нибудь уже терялась.
Но выходов нет. — И вот за поворотом слышится мычание коровы. Все встрепенулись. Как подходить?
Здесь впервые резко выявилась тактика наших групп. Мальбродский и Сазонов стояли за то, что нужно выследить нет ли засады. Мальсогов и я решили идти прямо.
Пошли в лоб... Из-за поворота выглянуло большое строение. На дворе сарай, амбары, коровы, телята...
Мальсогов шел за мной.
«Не отставай, Артогонович, (его отчество)», подбодрял я его усталость, «сейчас будем делать обыск»...
Я шел быстро, чтобы не дать жителям или засаде возможность заметить нас издалека и принять меры предосторожности. Не сбавляя хода, мы вошли в дом.
«Товарищи. По приказанию Кемского Г.П.У. у вас сейчас будет произведен обыск». Объявил я входя, «Пожалуйте все в одну комнату».
Кто-то попробовал заикнуться о мандате. «Вот тебе мандат», с прибавлением ответил я, тряхнув винтовкой. Сразу все стихло...
Лица вытянулись и люди колебались. Их было все-таки человек 20. Как оказалось потом, мы попали на железнодорожное депо по починке дороги.
«А ну-ка поживей. Поворачивайтесь!»... Крикнул я, и это подействовало. Все, как бараны пошли в одну комнату.
«Артаганыч, становись у дверей и стреляй каждого, кто двинется. А вы», обратился я к остальным, «забирайте все, что есть съестного».
Тут Васька показал свои расторопность... Быстро появился на сцену мешок и в него посыпались хлеб, крупа, сало и масло. Я взял топор, чайник, котелок, кружки, ложки, и роздал это всем.
Сазонов вытащил из печки кашу и тут же, с особенным. удовольствием мы ее съели. А затем навалились на молоко.
В 10 минут дело было кончено. Взяв у Сазонова 10 рублей и войдя в комнату я заявил:
