Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет
«Мне самой так казалось, – соглашалась я. – Но сейчас все по-другому, я изменилась, я сильно изменилась. Видишь ли, эта борьба требует постоянного напряжения, к тому же она сама по себе иллюзорна, в ней нет конкретного противника, борешься скорее с призраком».
«Думая о тебе, я часто закрываю глаза и пытаюсь воссоздать тебя, другую, незнакомую мне и недоступную, и оттого, может быть, еще более волнующую. Я представляю тебя с Дино, и это еще больше возбуждает меня. Странно, да? Я даже испытываю к нему симпатию, своего рода близость, через тебя, наверное. Когда я читаю твои письма, я отпускаю на волю свою фантазию и вижу все то, о чем ты рассказываешь, все то, что он делает с тобой. Мне не сложно, ты красочно пишешь, к тому же твои рисунки очень хороши. Они часто возбуждают меня, и тогда я чувствую необходимость в женщине. Звоню, встречаюсь, но, даже когда я лежу с ней в постели, я по-прежнему представляю тебя».
«Да, я изменилась, – писала я в следующем письме. – Стала более женственной, что ли, чувственность и интуиция необычно барельефно очертились во мне. Это все из-за ревности, она насквозь прорезала наши отношения и внесла в них нервность и страсть, это так классически по-итальянски – нервность и страсть. Если Дино не подходит к телефону, мне сразу начинает казаться, что я заболеваю. Как я ни стараюсь держать себя в руках, ничего не получается, наступает полное помутнение, ничего не лезет в голову, только картины измены. Я вижу его с женщиной, как он раздевает ее, склоняется над ней, я вижу это так реально, что от бешенства и ненависти кружится голова. Я чуть ли не падаю в обморок, в бессилии кусаю подушку, стучу кулаками в стенку, я становлюсь безумной. Ты меня никогда такой не видел, да я никогда такой и не была».
«Я не могу представить, что ты можешь ревновать. И не понимаю. Верь мне, тебе нельзя изменить, ты можешь быть только единственной».
«Да, да, ты прав. Когда я пытаюсь разобраться в себе, я понимаю, что за моими страхами ничего не стоит. Но если Дино нет рядом хотя бы пару часов, мозг теряет способность анализировать, и в глазах встают ужасные картины, такие реальные, что я не могу им не верить. Помнишь у Гойи: «Сон разума рождает чудовищ»? Только у меня свои собственные чудовища.
Знаешь, я подумала, что в любом случае все заканчивается постелью. Даже когда я ругаюсь с Дино, кричу на него, я все равно знаю, чем все завершится. И возможно, мы подсознательно оба понимаем и стремимся к этому, именно потому, что нервность усиливает все чувства.
Мне вообще стало казаться, что в моей жизни нет ничего, кроме секса: ни учебы, ни работы, ни людей вокруг. Все лишь фон, мелькающие декорации. А на сцене присутствуем лишь мы, я и Дино, постоянно, неотрывно соединенные, так ли, иначе, но соединенные. Мне даже стало казаться, что я насквозь пропахла сексом, всеми его запахами и их уже никогда не отмыть. Секс прошел через меня особыми лучами, просветил подобно рентгену, и окружающие видят меня только в перманентном похотливом порыве. Но мне почему-то не стыдно.
Я думаю, что именно этим я привлекаю мужчин, не столько внешностью, сколько непроходящим, запекшимся призывом в лице, в фигуре, застывшим пороком. Конечно, за мной пытаются ухаживать и студенты, и преподаватели. Но это смешно. Они не понимают, что мой призыв относится только к Дино, что мне не нужен никто, кроме него».
«Я читал твое последнее письмо и, Боже, как я чувствовал тебя! Я еще больше люблю тебя такую, развратную, пропитанную похотью. Когда мы были вместе, я, наверное, пытался удержать тебя в пределах пусть зыбкой, но все же обозначенной черты дозволенного. Но сейчас, когда я знаю, как ты чудесна за ее порогом, мне обидно, что я многое упустил когда-то».
А потом произошло такое, о чем я даже Стиву испугалась рассказать. В тот вечер я должна была присутствовать на кафедре, и мы договорились с Дино встретиться позже, чем обычно, часов в одиннадцать вечера. Но около шести выяснилось, что запланированное мероприятие отменяется, я оказалась свободна и сразу же, еще из университета позвонила в театр. Мне сказали, что Дино нет, репетиция уже окончилась, и я набрала ему домой. Телефон не отвечал. Я удивилась: где бы ему быть? Хотя, конечно, он мог задержаться с друзьями, в магазине, да где угодно! И я подавила подступающее волнение.
Тем не менее я так и не смогла отделаться от странного предчувствия и сразу же, как только приехала домой, снова набрала его номер. Я держала трубку минут пять, не меньше, но никто не ответил. Взвинченное нервное напряжение нарастало с каждой минутой, казалось, что даже воздух вокруг меня заряжается напряжением. Я не могла ни о чем думать, руки не слушались, только прерывистое дыхание, которое я даже не пыталась обуздать, да еще сердце короткими глухими толчками подавляло тело.
Я снова позвонила и опять держала трубку несколько минут. Бесполезно. Сердце переместилось в виски и стучало уже там. Я набросила плащ, надела туфли и, прежде чем выйти из квартиры, снова набрала номер, пальцы с трудом попадали на кнопки аппарата. Снова гудки, снова пустота. Помню, как поймала такси, помню побелевшие пальцы на правой руке, так сильно я вцепилась ими в спинку переднего сиденья. Мы подъехали, я протянула шоферу деньги, не зная сколько, он обернулся, протягивая мне сдачу, но я уже открыла дверь машины, я уже бежала к подъезду, я уже вглядывалась в окно квартиры, пытаясь различить хоть легкое движение занавески, тени.
Я не могла ждать медленных движений лифта, давящее предчувствие только усиливалось во мне, а вместе с ним и дрожь в руках, и нехватка воздуха. Я бежала по ступенькам вверх и шумно хватала воздух ртом, но он все равно не попадал в легкие. У меня хватило животной хитрости остановиться перед дверью и приглушить хрипящее дыхание, хотя голова кружилась и мир стремительно терял реальность, я видела только эту дверь, которую надо открыть как можно тише, бесшумнее, чтобы застать их врасплох. Чтобы у них не было времени опомниться и прийти в себя.
Я постаралась унять дрожь в руках, медленно по миллиметрам вставила ключ в замок и так же медленно повернула его. Он легко поддался, я приоткрыла дверь и проскользнула в коридор. Усилие, которое я совершила над собой секунду назад, исчерпало мои силы, голова опять поплыла, помутилась, может быть, от слабого запаха женских духов, долетевшего до меня. Я не видела ее лица, только изящное, чувственно выгнутое тело с плавными формами. Она сидела на полу у дивана, у ног Дино, и говорила, я не могла разобрать слов, черный свитер отчетливо вырисовывал ее высокую грудь, во всей ее позе присутствовало что-то кошачье, грациозное, податливое. Дино сидел на диване, из коридора была видна только его рука с листом бумаги, я слышала его голос, потом он сбился, возникла пауза, а затем он начал говорить снова. Тихо, приглушенно.
Наверное, мне следовало постоять, вслушаться в их разговор, и ничего бы не случилось. Я потом часто спрашивала себя: отчего я не выждала? Но это было после, потом. А тогда я шагнула вперед в приглушенный свет комнаты, он легко размыл все формы, этот неясный свет, я видела только лихорадочное мелькание предметов: стол с двумя зажженными свечами, бутылку вина, вазу с фруктами, деревянный поднос с нарезанными сырами, между кусками лежал специальный сырный нож, короткий, с раздвоенным, загнутым на конце лезвием. Я сама купила его когда-то.
Потом проступили обрывки возгласов, женский, мужской, . осколки неловких движений. Кто-то вскочил, я не различила кто, все слилось, и сделал несколько шагов ко мне, потом от меня, я поняла, назад к дивану, я видела его тяжелые округлые тени. Наверное, я что-то говорила, кричала, иначе откуда взялись брызги, а потом резануло в руке, очень сильно, и я тут же почувствовала, что правая ладонь тоже стала мокрой. Очертания дивана надвигались, а тень, красивая мужская тень, скользнула за него, и на секунду мой забитый рваными звуками слух разорвался пронзительным сорванным криком. В нем был ужас, в этом крике.
– Жаклин, – кричал мужской голос. – Что ты делаешь, Жаклин?! Стой! Стой!
Он звучал только секунду, этот истошный крик, потому что я ринулась вперед, колени уперлись в мягкое, оно поддалось, но лишь немного, и мне ничего не оставалось, как выгнуться и взмахнуть рукой, той, которая была покрыта влагой. Что-то задержало ее, но только на мгновение, а потом мягко, послушно пропустило внутрь. Я опять услышала крик, теперь женский, и отдернула руку, и ударила ею снова в эту податливую мякоть, еще сильнее, и она уже не сопротивлялась, сразу покорно раздавшись. Рука, инстинктивно устремившись назад, застыла на полдороги, все подо мной подломилось, подогнулось и на секунду поменялось местами, и разом ушло в никуда.
Потом сильная резь в голове, как будто я пытаюсь вернуться, но меня не пускают, и надо пробиваться, и от этого больно, и сразу пронзающий, неприятный запах, он проникал в самый мозг, тяжело орудуя там, и я открыла глаза. Девушка с приятным миловидным лицом, склонившись, похлопывала меня по щекам, в ее движениях не было агрессии, скорее забота.
