Сулейман Велиев - Триглав, Триглав
Аслан не заметил, когда на пороге появился усталый, но аккуратно одетый мужчина средних лет. Слегка испуганный, он тем не менее очень вежливо поздоровался и сразу, словно подбадривая себя, заговорил:
- Синьор, располагайтесь тут как дома... Правда, здесь не прибрано... Я как раз собирался отметить день рождения, когда все началось... Извините, пришлось все бросить, и вот такое запустение...
Неслышно ступая, вошла заплаканная пожилая женщина.
- Синьор, фашисты нас ограбили, и мы не можем достойно...
Аслан хотел было сказать им, что не ждёт от них ничего - ему только нужно, чтобы бойцы могли где-то отдохнуть.
Но сказать об этом он не успел: на окраине поселка вспыхнула стрельба, и он выбежал на улицу...
В середине дня партизаны получили возможность отдохнуть, но о помещении уже не мечтали; устроились на земле кому как было удобней.
Аслан, чрезвычайно довольный своими бойцами (не ударили лицом в грязь, показали, как надо драться), присел на пень, чтобы записать впечатления дня. В последнее время он заносил в свой дневник все события, которые казались ему значительными. Он не знал еще, что каждое событие тех дней было значительно, и сухие строчки его походного дневника повествовали только о самом главном. Многое хотелось ему сказать о товарищах, но не хватало ярких слов; он писал о людях интересных, о делах отчаянных, а перечитывал дневник - и ругался; люди получались бледными, их поступки и дела обычными. Тем не менее он не отступал от задуманного и, как умел, записывал все, что видел. Дневниковые записи перемежались с мудрыми народными пословицами, каждую из которых можно было отнести и к друзьям, и к нему самому. "Жизнь - лучший учитель... Много знает не тот, кто много прожил, а тот, кто много видел..." Да, жизнь кое-чему научила его. Он многое испытал, многих-многих проверил на зуб... Здесь, на чужбине, настоящие люди раскрывают перед товарищем и торбу, и душу... Здесь видишь истинное лицо всякого; здесь вскрываются все язвы; познается явное и тайное; здесь сразу видна разница между громкими словами и делами...
Жизнь требовательна к людям. Но уж если она кого-то даст тебе в товарищи, предварительно испытав, то таким человеком надо дорожить.
И Аслан часто говорил друзьям, что не следует забывать друг друга и после войны. И все соглашались с этим, только Цибуля скептически улыбался.
- Молоды вы еще, а потому простодушны и мечтательны. Когда-то и я был таким. Помню, в самый разгар первой мировой войны я говорил примерно то же, что и вы теперь, и верил в то, что говорю. А потом как нахлынули свои дела и заботы, как закрутила, завертела нас жизнь, так мы и позабыли о своих обещаниях. Не помню, чтобы я кому-нибудь написал письмо или мне написал кто-то. Так и у вас будет, поверьте мне...
- Не знаю, как кто, а я привык выполнять обещания. Совсем другие в наше время люди, папаша, и я верю: если останемся живы - не потеряем друг друга, не забудем. Были друзьями в трудные дни и останемся ими на всю жизнь! говорил Аслан.
- Ну что ж, дай бог... - отвечал Цибуля.
- Дай бог... Да при чем тут бог? - горячился Даглы Асад. - От нас же это зависит! Мы на чужбине сдружились и побратались, и ничто не помешает нам дружить после войны! Да и как же без дружбы жить! Понять не могу!
- Правильно, Даглы Асад!
- Помню, отец мой - он был очень религиозный человек - рассказывал нам о езидах*, как они издевались над пророками. Так, бывало, рассказывал, что сам плакал, - заговорил Гусейн. - Если доведется вернуться, скажу ему: "Что там твои езиды, отец? Куда им до фашистов!" Попробуй забудь все, что они творили! А не забудешь этого, не забудешь и товарищей...
______________
* Езиды - по магометанскому верованию, убийцы пророков, Последователей Магомета.
- Да что это вы заладили: не забудем, не забудем? О чем тут спорить и толковать? Заведем-ка лучше другую пластинку! - предложил Даглы Асад. Разве уж нам нечего будет вспомнить, кроме наших бедствий? Нечего рассказать? Вот клянусь, Аслан, не утерпеть мне, расскажу я после возвращения домой и о твоих делах, о твоем героизме. Пусть знают все, что мы не сидели сложа руки и согнув шею!
- Положим, так. Но рассказывать-то зачем?
- Не хочешь? Ну тогда об одной девушке расскажу, - засмеялся Асад.
- Расскажи. За любовь, брат, не осудит никто...
- Не осудят, если нет на родине нареченной, - подхватил Даглы Асад. - А если была? Скажи правду, была?
- Может, и была, а может, и нет. Ты дай только вернуться на родину, а потом говори что угодно!
- Промолчу... если пригласишь нас на свадьбу!
- Будь спокоен... Но особенно не угрожай...
- Ладно, - примирительно махнул рукой Даглы Асад. - Вспомнил я о свадьбе и, знаешь, о чем подумал? Исполнил бы кто-нибудь нам арию Нигяр*, а? Попросить бы Мезлума? А?
______________
* Ария Нигяр из оперы Уз. Гаджибекова "Кёр-оглы".
- Не стоит. Ему не до игры...
- Почему же, в свое время он обещал... Госпиталь рядом, и Мезлум уже ходит...
- Едва ли он сейчас в состоянии играть...
- Ей-богу, чувствует он себя хорошо! Если хотите, поговорю с ним. Э, да посмотрите-ка, он как будто услышал нас и явился собственной персоной!
Действительно, к друзьям шел, опираясь на костыль, Мезлум. Он был худ и бледен (примерно таким он явился к партизанам), но в глазах его уже не было беспокойства.
Поздоровавшись, он сказал:
- Сходил бы кто за скрипкой...
- И как ты угадал, о чем мы говорили? - удивлялись друзья. За скрипкой они отправили Гусейна, а сами окружили скрипача, участливо справляясь о его здоровье.
Мезлум растроганно отвечал им.
Что касается их желания, то оно совпало с его желанием, ибо он чувствовал, что настал тот счастливый миг, когда он вновь приобрел право обратиться к сердцам друзей через посредство музыки. Он даже не спросил, что надо играть, а, прислонившись к стволу дерева и отложив костыль, взял скрипку, смычок, подождал, пока успокоится сердце и пройдет дрожь в руках, и заиграл...
Заиграв, он, казалось, забыл обо всем на свете, ничего вокруг не видел и не слышал. Голос Нигяр звучал в его душе, он передавал его проникновенное звучание скрипке, а скрипка несла его людям. Никогда еще не играл он так вдохновенно, так, что даже птицы в удивлении смолкли, а друзья забыли, что они на чужбине, и Адриатическое море показалось им Каспием, а Триглав Шахдагом*.
______________
* Шахдаг - гора на Кавказе, в пределах Азербайджана.
Скрипка пела словно человеческим голосом:
Как легкий дым, как сны,
Проходят дни весны.
Рыдай, Нигяр, рыдай, Нигяр.
Как в клетке дни текут твои,
Без ясных зорь, без роз любви.
За гранью мрачных туч
Услышь, любимый мой,
Что ныне солнца луч
Темней мне мглы ночной.
Мечтала: будет май
И рядом будешь ты.
Но пуст отцовский край,
Напрасны все мечты.
Рыдай, Нигяр, рыдай,
Рыдай, Нигяр, рыдай.
Мезлум остановился, глубоко вздохнул. Трепетному голосу Нигяр ответил голос ее возлюбленного, ее героя - Кёр-оглы. Голос постучался в сердце Мезлума - был этот голос волшебным голосом Бюль-Бюля:*
______________
* Бюль-Бюль (Мамедов) - народный артист СССР, певец, лучший исполнитель партии Кёр-оглы в одноименной опере.
Тебе предан я безраздельно,
Везде предо мной образ твой!
Зову - пусть бесцельно,
Люблю - беспредельно,
Но враг ненавистный, злой
Меня разлучил с тобой.
Один, без тебя, все грущу я,
Врагом сам себе в жизни стал.
Свою молодую подругу родную
Не раз я с тоскою звал.
Но никто здесь не поет мне,
Все вокруг спит в тишине, в тишине.
Но не брошу друзей, цель я знаю свою,
Верен буду мечте своей!
Пусть умру, путь пробью,
Вражью силу раздавим мы!
Друзья молча слушали. Они сидели на берегу моря. Около них лежали автоматы и карабины, сумки с патронами, пропыленные пилотки, шапки и кепи... Над ними свистели пули, но они не слышали их свиста, а слышали скрипку, и скрипка говорила им многое, очень многое об их собственной судьбе.
Мезлум перестал играть, посмотрел на товарищей и по их лицам понял, что он прощен...
...Да, было на днях такое дело. Такой спор. Такой разговор и такая игра на скрипке. И не грех записать это в дневник. Когда-то еще удастся взять в руки карандаш?
И Аслан склонился над блокнотом, совсем не думая о том, что где-то, в ста шагах, притаился противник...
ЧТО ПОСЕЕШЬ, ТО И ПОЖНЕШЬ
К утру прекратилась перестрелка. И почти тотчас прибежал связной от Анатолия, передал приказ продвигаться дальше. В результате упорных боев Випавская долина была очищена от врага, его гарнизоны в этом районе разгромлены, дорога на Триест - открыта. Рукой было подать до пригорода Триеста - Опчины.
Выйдя в назначенный пункт, партизаны в ожидании нового приказа лежали на солнце, наслаждаясь тишиной и беззаботным пением птиц, вернувшихся на свои места. Война еще продолжалась, но птицам не было до этого никакого дела.
Аслан сидел на бугре, слушал и не слышал птиц, видел и не видел окрестности. Внизу плавно колыхалось бирюзовое Адриатическое море. Глядя вниз, Аслан вспоминал бурный Каспий, сады и виноградники Апшерона. Вспоминал старую мать, друзей... Затем отгонял от себя воспоминания обо всем дорогом, что оставалось далеко-далеко. Ведь все равно никак не подашь весточку матери с другого конца света. Но она стоит перед ним как наяву. Отчего это? Может быть, сердце чует близкую встречу? Если ему суждено вернуться, он вернется, словно воскресший из мертвых... И никто из людей, не испытавших того, что испытал он, не в силах будет понять, как он счастлив...
