Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
Тепло в избе, и сердцу тепло от мысли, что всего у них слава богу, не за чем в люди ходить да займаться, и хоть немного на дворе скотины, зато мельница и под навесом четыре больших нашеста поконистых индюшек и кахетинских кур, в саду пчельник о пятидесяти колодках стоит, дом - слава богу: не у всякого такой по обширности да по добротности, чего ни хватись, в сундуках все найдется, одного только, самого главного недоставало - заперта была у Маши утроба, как амбар с хлебом.
Работала она как лошадь, и за себя и подчас за Спиридона, когда тот к часу засидится у себя в подполице, и все это копилось незнамо в какую порву.
Нет благодати в доме, в котором от века ребенок в люльке не хныкал. Какая елка в лесу, и та старается вырастить возле себя внучку или оставить внучонка!..
Хорошо Маше теперь подумать, что жизнь скоро совсем пойдет по-другому, и еще больше от такой думы подкатывали к самой глотке слезы и голова горячела.
Обо всем передумала Маша и к полночи, когда пропели первые на дворе петухи, понемногу стала уже забываться. В полузакрытых глазах у нее сначала поплыли сарафанные подолы с большими цветами величиной с заправский мак или ранний подсолнух, потом сдвинулась с места стена, и в красном углу покосился набок образ с горящей на весь свет лампадой.
То ли Маша в этот миг совсем заснула, то ли только затомела и, напротив, заснуть не могла, переплакавши за день, только после петушьего крика Маша будто привстала с постели и, одною рукою упершись в подушку, а другою схватившись за сердце, внятно расслышала, как на отцовской половине скрипнула дверь, по половицам кто-то прошастал в валяных туфлях и сам Спиридон глубоко вздохнул, грузно перевернулся на другой бок, и под ним на весь дом хряснули доски. Спиридон спал на голых досках, хотя на день сам взбивал пышно перину и в голову - горы подушек: боялся Спиридон людского осуда и в святые хотел пробраться тайком!
Помнит Маша, что ворота сама она заперла на тяжелый поперечный засов и накинула большой крюк на крыльцовую дверь, и все же ей показалось на этот раз, что к Спиридону кто-то в эту минуту вошел: шуркнули шаги за перегородкой, и сам Спиридон спрашивает будто придушенным шепотком:
- Чего это ты так седни пропала?.. Я уж наполовину выдрыхся. Ох, тяжел к старости сон!
Маша даже привскочила и ноги с кровати закинула, держась обеими руками о закраек и вся так и подавшись в ту сторону, откуда слышался голос отца, обычный голос Спиридона Емельяныча, каким, он всегда говорит, когда чем-нибудь очень доволен или чему-нибудь рад, и другой, тихий и ласковый, совсем неизвестный, какой Маша у себя в дому слышит впервые.
То ли это дождик прошуршал по крыше, словно с веника, то и дело сбрызгивая ее капелью с березы, то ли мышь шелестела в углу, только Маша, уставившись в перегородку, хорошо в домовой тишине различила ночной разговор:
- Петух меня не пускал, Спиридон! Того гляди, так глаза вот и выклюнет…
- Хороший петух! Ни одной курицы не пропустит… Топтун-петух! Турецкой породы…
- Они, турки, все такие!
- Садись, садись, Устинька… Отдохни с дорожки!..
- И то, Спиридон, устала… Идешь, идешь… как, бывало, на богомолье… Зато дорога прямая: как по шнурочку!..
- Шнур-то огненный?
- Не знаю!
- Шнур-то, говорю, по писанию, через геенну протянут!..
- Геенны, Спиридон, не видала и врать не хочу… Знаю только, как за гусенский погост зайдешь, так и иди все прямо в гору!..
- Гора, говоришь?..
- Торова-гора прозывается… Только никуда не сворачивай… никуда не оглядывайся… пока не упрешься в голубой сад, а вокруг сада - золотая ограда!..
- Вешки-то хоть есть по дороге аль нету?..
- Столпники по дороге стоят… столпники из мужиков больше были: жисть стояли и там батюшки стоят, дорогу показывают!..
- А хорошо, Устинька, на том свете?.. А?..
- Хорошо, Спиридон, уж так хорошо… как, Спиридон, весной на земле! Душок такой идет ото всего, как от первого листочка!..
- Думаю так, что не плохо!.. С крайку, да в райку! Приведется ли только побывать?.. Ты же вот говоришь, что в самую-то середку тебя все же не допускают.
- Не допускают, Спиридонушка… Бабам и мужикам туда нету допуску. Кто удостоен, живет возле самой ограды… вместо дома каждому калинов куст растет… калина ягодами кормит, когда почиваешь, а как проснешься, у самых ног побежит живая водичка…
- Ишь ведь, как хорошо… а туда вот нельзя!..
- Полно, Спиридон, и то хорошо!.. Лучше кус во рту, чем калач на базаре…
- И то правда… все не врата адовы!
- Совсем недалечко… они… эти врата… Только с виду-то понаружи их ничуть и не страшно… тоже с коньком и такие же большие, как и у тебя на мельнице, а за вратами, как в кузнице: дымок такой всегда оттуда идет, и большие молотки стучат, грешников долбят, гвозди в пятки вколачивают, на ребра обручи раскаленные нагоняют!..
- Кирилл Русалимский об этом явственно пишет в четвертой неделе о великом посте… Ты водички-то мне да ягодок как-нибудь принеси…
- Принесу, Спиридон, принесу… как умирать только будешь, так и принесу… целый подол принесу!..
- Страшно мне умирать… С краешку где-нибудь, да в раю!..
- Онамеднись, Спиридон, вышел ко мне за врата Петр с ключами и говорит: "Ты, Устинья, теперь хорошенько следи за Спиридоном… как бы перед смертью не натворил чего такого… ты уж, говорит, на последних годах лучше сама с ним поспи, а не то чего бы не вышло!.."
- И сам я, Устинька, чую!..
- Свалит, - говорит, - Спиридона черт возле самой дороги и в ад сволокет… А он бы, - говорит, - как раз нам пригодился!..
- Ну? Так и говорит?..
- Да… Сторож, говорит, к ограде был бы хороший!.. У него силенки-то - молодого такого наищешься!..
- Да, силы слава те осподи… сила-то и крушит больше всего… Ох, Устинька, не покидай ты меня до последнего часа!..
- По домашности тоже ему, говорит, помогни… Девка у него под хвостом чешет… Ну да по убогости ей все прощено будет… Пусть, говорит, Спиридон ослобонит ее от запрета… Убогую плоть искусить, что дерюжку золотом вышить… от того вере христославной большой убыли не будет!..
- Я и сам то же надумал… Митрий вон с Феколкой не выдержал: самуху, люди говорят, завел.
- Да ведь, Спиридонушка, заповедь-то больно трудна… Лучше, кажись, камни в гору таскать али воду с реки решетом, только не это… Все равно, Спиридон, дальше сторожей никуда не пойдешь!.. Слаб еси человек… особливо же женской природы… Маша к тому же убога… ей и грех не в грех будет… Кто на такую польстится?
- Да уж: палка палкой, ничего не скажу… Вся в родимую матушку! Да теперь, слава Христу: парень не ахтишный, но мне подходящий… В веру ко мне просится!..
- Дух у тебя такой, Спиридон!
- Нешто кабы!.. А то и вера… и мельница моя сгинет ни за што ни про што!.. Трудно мне, Устинька, стало одному.
- Одна плашка не горит, не тлеет, только дым чадит!..
- Да я не о том, Устинька: бога мне, Устинька, моего передать с рук на руки некому!.. Вот что!.. А чую, что… скоро…
- Скоро, Спиридонушка, скоро!.. Петр-то мне за то и вычитывал: ты, говорит, устрой там у него все по-домашнему да за ним-то самим, за ним последи!.. Спи с ним последние годы, потому теперь на вас на обоих нет уже никакого греха!..
- И то, Устинька, ляг: третьи петухи поют!.. Ишь, ты какая парная… словно из бани…
- Тише… тише, Спиридон… ради оспода… тише!..
И в ушах у Маши от этого шепота словно затихло. Грузно только Спиридон задышал за перегородкой, словно камни понес на высокую гору, и с этими вздохами еле различимо для Маши перевивается ласковый, тонкий и нежный дышок, каким исходит женская грудь, когда на нее ляжет тяжелая мужичья рука.
Кто это такое так беседует со Спиридоном?
Маша то ли сквозь полусон, то ли сквозь полуявь не могла догадаться, только ни страху она под конец не испытала, ни удивленья, как будто так все и надо бы было.
Прилегла она на подушку и стала глядеть в большой паз в стене, в котором сидел большой черный таракан и водил сверху на Машу большими усами. Боялась Маша тараканов, но на этот раз и таракана она не испугалась. Перекрестила голую грудь и… зевнула. Проспала Маша до второго света. Утром подбежала к окошку и подивилась: у окна стоит Акимова кобыла и Спиридон укладывает на дроги сундуки с Машиным приданым, перевязывая их крест-накрест веревкой.
Аким стоял поодаль, без шапки, шапка - под мышкой.
Маша перекрестилась на сундуки и стала одеваться.
Когда немного погодя Спиридон вошел в избу, Маша стояла перед образом и усердно клала утренний начал. Спиридон даже не дождался, когда Маша кончит молитву, подошел к ней, ласково потрепал ее по плечу и сказал:
- Хунды-мунды твои, Маша, отправил… Свадьбу у Акима играть будем… Эх, жалко, Феколку проводили!
Маша не по уставу зачастила перед иконой, никакой молитвы с поклонами не читая: она вспоминала ночной разговор и боялась на отца оглянуться.
