Борис Фальков - Ёлка для Ба
Нет, я дребезжанья не услыхал, это он его услышал, и мгновенно взял себя в руки. Наружно вся эта работа выразилась в одном движении: тряхнул кистью, словно стряхнул с неё насекомое, и щёлкнул пальцами, нацелив указательный в меня, как ствол пистолета. Всё вместе - словно выстрел. И сразу же, изящно переставляя парусиновые туфли, совсем не так, как на треке - а носками врозь, пошёл открывать калитку. Белые брюки на его ягодицах измялись и потемнели от пота.
Тошнота почему-то тут же отпустила меня, я перевёл дух, и впервые ощутил какая здесь, в бочке, жара. Такая же, как в прозекторской отца или в боксах Изабеллы, в их рабочих царствах. Во всём городе, собственно, было лишь два прохладных царства: кабинет Ди и спальня Ба. Мне жутко захотелось перенестись туда, сейчас же... Но, по правде сказать, и там прохладно бывало только по ночам, фиалки в палисаднике начинали дышать и наполняли выхлопными газами спальню через зарешёченное, всегда открытое настежь окно, и наутро, если ты спишь под этим окном, тебя так же мутит, как и везде, так же мутит, как от всего прочего, и тем же мутит... Нет, я передумал переноситься туда немедленно, отложил на вечер: по тамошним правилам поведения я обязан был к ужину быть на месте. На месте, согласно этим правилам - моём, моём навсегда. Неплохая идея, только вот... установленные нами правила подбивают судьбу нарушать их. И тоже: всегда.
- И у вас так было? - сказал я в спину мотобою, ужасаясь тому, что делаю. - Странно. Я думал, если человек талантлив от рождения, то ему вовсе не нужно во время работы...
Я постарался подобрать слово поточнее:
- ... рыгать.
Словно я запустил в его лопатки гранатой-лампочкой, вывинченной в трамвайном вагоне: он резко притормозил и медленно повернул голову назад. Несомненно, в нём снова проснулся интерес ко мне, но я тут же подумал: лучше бы не просыпался. Мурашки опять побежали по моим лопаткам, и, кажется, снова объявилась тошнота. Образ в кровь избитого Брата стал передо мною, и я сам стал его братом... Что теперь, какой воспоследует теперь урок? Ответа не было: воображение молчало, тоже, кажется, от страха.
Ответ появился с другой стороны. Пока существами мальчишеского полу решалось, в какой форме доводить до успешного конца оказавшийся безуспешным урок, Жанна вынула из гнезда болт, служивший задвижкой, и приоткрыла калитку. Ломившийся в неё чужак тут же пересёк границу охраняемого железным занавесом государства. И снова Назарий осознал это первым, прежде всех нас. Взгляд его покинул меня, чтобы упереться в Жанну, и это он ей - не мне, сложив губы трубочкой, пообещал:
- Маленький... уродец.
И сразу же - чужаку:
- Привет.
Каждому - своё. Можно и через запятую, как кому хочется. А можно и вовсе без знаков препинания, как несомненно предпочёл бы вошедший, заядлый во всём минималист Жора Устименко, очень маленький человек.
- Ну и жара у вас! - пропищал он чуточку в нос. - Вы в этой бочке, как селёдки. Готовите новую программу? Возьмите меня.
- Лучше я тебе её продам, - сказал Назарий. - Купишь?
- Что именно? Котов в мешках не покупаю.
- А вон... хлопчика. Или вон: дивчинку. Можно и в упаковке, в мешке. Меньше царапаться будут.
Что же Жанна? Она улыбалась.
- Я сам хлопчик, - серьёзно возразил Жора. - И дивчинки у меня свои, хлопчиковые. А что, у тебя с ними проблемы, номер не выходит?
- Бездари, - угрюмо сказал Назарий, - и лентяи.
- Ну да! - поднял бровки Жора. - А ты не пробовал эту... материальную заинтересованность вместо хлыста?
- Да я только этим и пользовался.
- Ну, и что?
- Думал, мальчишка заработает себе мороженое, а девчонка конфеты. Ей и дел-то всех: постоять в бочке.
- Тут жарко, - сказал Жора. - Тут стоять тоже работа, это тебя вон ветерком обдувает, а других? К тому же, жара у тебя какая-то кислая. В такой атмосфере стоять тяжелей, чем сидеть в сундуке. Надо платить получше.
- Тут дело не в этом, - буркнул Назарий, - ты вот послушай, что этот... малый мне объявил.
- И малая тоже?
- Они из одного гнезда... Он объявил, что и без всякой работы возьмёт мороженое, совершенно запросто и куда лучшее, в холодильнике у его бабули.
- Какой циничный хлопчик, - вздохнул Жора. - Знаешь, я ошибся, жара-то у тебя тут кисло-сладкая. А вроде бы ещё не вечер.
- Ты что, не слыхал! - крикнул Назарий. - Твой этот хлопчик-клопчик, давил бы таких... сказал: запросто.
- Кто знает, - пропищал Жора, - может, он и прав.
Я это знал без всяких "может".
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
- Он всё выдумал, - пожаловался я, - ничего такого я не говорил. И почему она не возразила?
- Не всё, - сказал Жора, - всего выдумать нельзя. Но дай мне развить мою тему.
Мы сидели на ступеньках раковинки, с тыльной стороны.
- Итак, жара бывает и кисло-сладкая, как жаркое. Это по ночам. А днём она чаще, как солёный огурец. Утренняя же жара вроде хины.
- Это что такое?
- Очень горькая штука, - Жора был доволен: я отвлёкся от своих проблем.
- Мне и без хины несладко, - доверительно сказал я. - Все эти уроки... Знаешь, у Назария они очень горькие.
- Но ведь бывают и кисло-сладкие?
- Ещё бы, - обрадовался я, - как уроки моего дяди Ю.
- Ну так вот тебе впридачу солёненький! - Жора выпустил аккуратное кольцо табачного дыма. - Никогда не пробуй курить табак, потом не отвяжешься.
- Табак пахнет совсем не так, как твои папиросы...
- Вот как? А я думал, курю табак.
- Табак растёт у нас в палисаднике, на клумбе. Он пахнет по ночам, точно, как фиалки. Очень сладко, от них тошнит.
- Но когда его курят, пахнет не сам табак, а дым. Понимаешь разницу?
- От выхлопного газа тоже тошнит, а и он ведь дым.
- Дым молодым! - воскликнул Жора.
- Бардадым, - завершил я.
- Неплохо, - пискнул Жора, - но вот что: со мной так играть можно, а с другими не советую.
- А с Ивом?
- С Ивом, пожалуй, тоже можно.
- А с Сандро?
- Иногда да, иногда нет. Сначала надо присмотреться к нему, а потом решать: да или нет.
- Ну вот, а ты говорил: с другими нельзя...
- Ты прекрасно понял, кого я имел в виду! - Жора угрожающе выкатил глаз. Это у него ловко получалось. - А... вот и Ив.
- Лёгок на помине, - сказал я.
- Эта пословица звучит полностью: дурак лёгок на помине. Следовательно, ты назвал Ива дураком.
- Я не знал.
- Незнание закона не избавляет от наказания... - с важностью объявил Жора и вдруг заверещал: - Эй, парень, чёрный парень! Этот мыслитель тебя обозвал дураком! Так что присаживайся, ты в нашу компанию принят.
- Я не называл, - набычился я.
- Тем хуже, - заявил Ив, присаживаясь двумя ступеньками ниже. Раковинка закряхтела: он был тяжелей нас с Жорой, вместе взятых, вчетверо. - Значит, ты это скрыл. Можно подумать, что ты скрываешь и нечто похуже, например, что я ниггер.
- Он прав, - подтвердил Жора, - ничего нет хуже этого. Только, как же это скрыть? Это тебе не сладкое и не горькое, не кислое и не солёное, так... что-то совсем гадкое: пресное.
- Не разыгрывайте меня сегодня, - попросил Ив. - У меня большая печаль, будто я съел это самое, пресное...
- Ты съел накладное пузо Чрево! - убеждённо сказал Жора.
- Нет, я просто выпил, - грустно возразил Ив.
- Это причина, - согласился Жора, - за неё нужно выпить. Тебе следовало принести выпивку сюда, а не разыгрывать тут дурака.
- Это мальчишка сказал, а негр вовсе не дурак, - поправил Ив. - И это особенно грустно.
- Не дурак, зато урод, - сказал Жора. - И мы об этом никому не скажем, потому что все сами видят. А видеть это самим - весело.
- Сам урод, - сказал Ив. - И поверь, смотреть на тебя - ничего весёлого.
- Урод я, - вставил я. - Так все говорят.
- Славная компания, - обрадовался Жора. - Кое-кого, правда, в ней не хватает.
- Сандро? - догадался я.
- Ты сплетничаешь за спиной у людей, - сказал Ив. - Мне это не нравится.
- А ты спроси у него, откуда он такой чёрный свалился на наши белые головы, - подтолкнул меня Жора. - Это ему понравится.
- Откуда ты свалился, Ив? - послушался я.
- С севера, - охотно ответил он. - Мой папа, тоже негр, кормил там собой комаров. А сам не ел ничего, вот и умер. От двойной такой болячки.
- Спроси теперь, а откуда свалился на север папа?
- Папа свалился с копыт. То есть, его сбили с копыт на арене и он загремел на север.
- Неужто этого достаточно, быть сбитым с копыт, чтобы очутиться на севере? - спросил Жора сам, потому что я медлил.
- Самого по себе нет, не достаточно. Но папа при этом сказал... кое-что. А публики, как назло, в тот вечер было много.
- Что же сказал папа? - Жора подмигнул мне.
- Он сказал, подымаясь на копыта, с которых его сбили: мать вашу так и отца.
- Так прямо и сказал: вашего? Что ж он, не знал, кто именно наш отец, и не только наш, а и всех народов, а также их учитель и друг?
- Он знал, - мрачно сказал Ив, - знали и другие. Вся публика знала, вся труппа и оркестр. А знание закона, как и его незнание...
- Знание - сила, - вставил я.
- Значит, это, - Жора потрогал бицепс Ива, - знание. Ну, а теперь спроси-ка, где его мама.
