Вера Панова - Кружилиха
Директор обещал ребятам, что будущим летом ко всем домам пристроят такие залы-веранды, а кругом посадят деревья и устроят цветники.
Ребятам нравятся их дома, и они по силе возможности стараются держать свое хозяйство в чистоте. Установили дежурство для уборки. К Международному юношескому дню так надраили полы - что твоя палуба. Директор прислал в этот день грузовик с подарками: каждому жителю юнгородка по кулечку с печеньем и конфетами, словно они дошколята, и всем вместе - библиотечку на пятьсот книг. Хороший дядька - директор...
И ребята хорошие есть в юнгородке, но кто из них может заменить Сережку? У кого найдет Толька такое всестороннее и глубокое знание жизни, такой широкий и ясный ум? С кем возможно такое взаимное понимание и симпатия, когда и молчать вдвоем - и то весело!
- Переходи к нам жить, Рыжов, - сказал беленький Вася Суриков, похожий на девочку. Он играл на гитаре и был главным коноводом в своей комнате. - У нас Петька Черемных скоро свою комнату получит, - к нему семья приезжает из деревни; сыпь к нам! А то посадят на шею какую-нибудь зануду...
Толька повел глазами: светло, тихо, играет радио, теплынь - можно в нижней рубашке сидеть... Никто ни к кому не пристает, всякий занят своим делом: Вася Суриков латает штаны, двое читают, двое играют в шашки. Толька вздохнул, ему захотелось остаться здесь, не возвращаться в постылую семью, где все огрызаются друг на друга...
- Адриан Адрианович, - сказал Толька мастеру Королькову, похлопочите, чтобы меня приняли в юнгородок: там место освобождается.
Корольков был членом завкома и знал о родственных отношениях Тольки с Уздечкиным. Он посмотрел озадаченно.
- Ты же с семьей живешь.
- Я лучше буду отдельно жить, - сказал Толька.
- Чудило, - сказал Корольков. - Как же это можно - уходить от своих?
- Бывает, - сказал Толька, - что чужие лучше своих.
- Думай, что говоришь, - сказал Корольков. - Ты вот так ляпнешь иной раз, не подумав, а люди слушают. А Уздечкину неприятность.
- Думаете, Федор будет против? - сказал Толька. - Он обрадуется.
- Глупости, - сказал Корольков. - Не хочу слушать. Молодой еще срамить авторитетных работников. Уживаться надо! Когда и не так что-нибудь, стерпи, промолчи, уступи старшим... Ни о чем я хлопотать не буду. Со своими не уживаешься - в общежитии вовсе не уживешься. Иди.
Толька пришел домой с работы в отвратительном настроении. Дома были мать и Валя, которая теперь ходила в школу; Оля еще не возвращалась из детского сада. Мать не спросила у Тольки, не хочет ли он есть: Толька и сам о себе позаботится, а у них сейчас скудно... Она сказала тем боязливо-неприязненным, раздраженным тоном, каким всегда говорила с ним:
- Хоть бы переобулся. Мела-мела, а он грязищу в комнату тащит... Валенки обуй! Федя придет - заругает.
Для нее Федор был - Федя, а покойная Нюра была - Нюрочка, и их дети были - Валечка и Олечка, а он, ее младший сын, был - Толька. Потому что Федя и Нюрочка ее кормили-поили, одевали и обували, она жила при них хозяйкой приличного дома. Толька же не давал ей ничего; а эта рабья душа отдавала свою привязанность не иначе как за плату.
Толька сердито моргнул, отошел к окну и стал спиной к матери. На улице было мокро, грязно. И выходить не хочется в такую погоду, а все-таки он сейчас переоденется - и айда из дому, в юнгородок или в кино, куда-нибудь, чтобы не сидеть тут с ними... Скорей бы снег! Так хорошо в валенках по снегу, легко. Надоела осень. Надоело это ненастное небо, черно-серое, взлохмаченное, - не разберешь, где тучи, а где дым от заводских труб.
Захотелось курить. Мужским движением похлопав себя по карманам штанов, Толька достал папиросы и спички и стал закуривать. В это время в комнату вошел Уздечкин, вернувшийся с работы.
Он и прежде не раз видел, как Толька курит, и не обращал на это внимания. Но сегодня вид мальчишки, стоящего к нему спиной и закуривающего папиросу, вдруг привел его в бешенство. Он бросился к Тольке, схватил его за шиворот и потащил к двери:
- На улице кури, дрянной мальчишка!
- Что ты делаешь! - сквозь зубы говорил Толька, упираясь. - Что ты делаешь!..
- Федя! Толька! - жалобно закричала Ольга Матвеевна, привстав с места.
Она испугалась, что они подерутся.
Когда входная дверь захлопнулась за Толькой, а Уздечкин вернулся в комнату, она успокоилась: Федя, конечно, чересчур разволновался, но Тольке ничего не сделается. Покурит на улице, Федя прав, нечего в квартире дымить.
Наутро в кабинет Уздечкина пришел Рябухин.
- Федор Иваныч, нехорошая вещь получается, - тихо и серьезно сказал он. - Парнишка, родственник твой, в юнгородок просится; ты его выгнал, что ли... Воля твоя, не можем мы в своей среде допускать такие явления...
Уздечкину стало душно: этого недоставало...
- Подожди, - сказал он. - В чем дело? Я его не выгонял, я велел ему курить на улице...
- Там как-то получилось, что когда ты его выталкивал, по лестнице поднималась Марья Веденеева, она увидела... Коневский расстроенный пришел. Парнишка-то твой не учится, даже семилетку не кончил... Как это так, Федор Иваныч? Как ты допустил? Как получилось, что, живя в семье, парнишка был предоставлен самому себе, даже кормился отдельно? Ты же человек с положением... Ни-че-го не понимаю!
Уздечкин молчал, собираясь с мыслями. Нападение было слишком неожиданно.
- Теперь он в юнгородок просится и слышать не хочет - вернуться домой. Ты его ожесточил... Он говорит, его все в доме вором считали, а он не был вором.
- Врет! - сказал Уздечкин, ударив по столу кулаком.
- Ну, - сказал Рябухин, - если он был вором, это для тебя не так уж благовидно, Федор Иваныч. А почему он не учится?
Уздечкин не ответил.
- А почему его выделили из семьи в смысле харчей?
- А черт его знает, - сказал Уздечкин растерянно. - Это еще до моего возвращения у них началось... Не знаю я этого ничего...
Рябухин прямо посмотрел ему в лицо:
- Не знаешь? Ты же председатель завкома, большая фигура! Он сегодня у приятелей в юнгородке ночевал, твой парень; приятели и разнесли по цеху. А после работы он к Коневскому пошел, а Коневский ко мне. Я повидал парнишку, просил поменьше языком трепать... Реноме твое берегу! Ты чувствуешь, как это выглядит? У руководящего работника, призванного воспитывать беспартийных рабочих, сын сбежал от дурного обращения...
- Он мне не сын!
- Это все равно, Федор Иваныч, ты сам прекрасно понимаешь, что это все равно. А еще уговариваем людей: берите на воспитание сирот из детского дома. А сами...
Рябухин помолчал.
- Ты вот Листопада обвиняешь. Рассердился на него - сердись. Борешься с ним, - если борьба принципиальная, борись. Во многом он ошибается, верно. Но по человечеству - я ему сто грехов прощу хотя бы за его отношение к молодежи, только за это одно, не говоря о другом!..
"Надо помирить их с Листопадом, - думал он, уходя от Уздечкина, пускай Макаров скажет Листопаду пару веских слов".
К Листопаду позвонил Макаров, секретарь горкома:
- Александр Игнатьевич, не можете ли заехать на минутку, очень нужно.
У Листопада были дела на заводе, но он их отложил и поехал в горком. С Макаровым у него были хорошие отношения. Макаров вмешивался в его дела редко и всегда тактично. Постепенно у Листопада о Макарове выработалось мнение, что это человек умный и очень осторожный - из тех, которые семь раз отмерят, прежде чем отрезать. "Полная противоположность Рябухину, думал Листопад. - Рябухину придет в голову мысль, он ее изложит сразу. А Макаров помалкивает, говорит только самое необходимое, проверенное".
Росту Макаров был высокого, но сутул - от этого казался ниже. Лицо широкое, бледное, голос ровный; руки белые - руки человека, давно не занимавшегося физическим трудом...
Листопад не очень понимал этого человека, но старался с ним ладить.
Макаров был не один, против него сидел в кресле Рябухин. Листопад насторожился. Здороваясь с Макаровым, он сказал беззаботно:
- Гадал по дороге, для чего я вам экстренно понадобился.
- Поговорить надо, Александр Игнатьевич. Прошу садиться. - Макаров медленным жестом указал на кресло. - Поговорить о жизни, о работе, о душе и прочих таких вещах... Об Уздечкине надо поговорить! - коротко и резко вдруг закончил он, ударив по столу суставами пальцев.
Листопада задело за живое. Никогда с ним так не говорили в горкоме!
Все дело в том, как сложатся отношения. Иной человек всю жизнь говорит тебе в глаза резкости - и ты ничего, как будто так и надо; даже нравится. А тут отношения сложились иначе. Тут все было отменно корректно в течение трех с лишком лет. И вдруг такая перемена тона.
Мирить его с Уздечкиным будут, что ли?
Листопад сел и вольно положил руки на подлокотники кресла.
- Так! - сказал он. - Кто же перед кем извиняться должен: я перед Уздечкиным или Уздечкин передо мной? И как нам - христосоваться или нет? Шагу не могу ступить, чтобы меня не попрекнули Уздечкиным.
