Александр Шеллер-Михайлов - Господа Обносковы
С странным чувством вслушивалась в эти речи Груня.
Тысячи мыслей и вопросов осаждали ее головку.
«Неужели могут люди в течение всей своей жизни лицемерить и уж не лицемерит ли теперь Марья Ивановна и передо мной? — спрашивала она себя. — Честно ли я делаю, что поддаюсь ее ласкам, презирая ее в душе? Но что заставило ее вдруг примириться со мною? Неужели необходимость жить на мои деньги?.. Но я-то для чего примирилась с нею наружно? Для того, чтобы избавиться от волнений, от правдивого объяснения человеку, что я с ним не могу жить, что я его не могу уважать и любить? Это подло!.. Но что же за женщина эта развратная Высоцкая?.. Неужели и она ради каких-нибудь видов предложила помощь двум ненавистным ей и ненавидящим ее женщинам?.. И как может она так спокойно, так равнодушно переносить свое постыдное положение, за которое ее клеймит и должно клеймить все общество?.. Я хотела бы увидеть ее. Я никогда не видала еще таких наглых женщин… Однако за что же я браню ее? Ведь я ее еще не знаю, я слышала о ней только от тех людей, которых я не люблю и не уважаю. Так, но она развратница, это-то я знаю наверное… Развратница? Почему? В чем ее разврат?.. Это просто, может быть, несчастная ошибка». — Груня совершенно терялась под наплывом этих вопросов. Разврат и честность, беззаконие и законность представлялись ей теперь чем-то смутным и иногда доводили ее до странных, неразъяснимых парадоксов: «Я, остающаяся верною нелюбимому мужу, с отвращением позволяющая ему ласкать себя ради своего брака с ним, — честная женщина; а Высоцкая, обожавшая в течение всей своей жизни одного человека, остававшаяся верною ему даже без всякой внешней принудительной причины, — развратница. Алексей и его мать, не любившие покойного своего родственника, связанные с ним чисто случайными узами родства, — законные его наследники; а его любимые дети, часть его самого, — незаконные грабители чужого имущества». Вот чего не могла разрешить в своем уме неопытная, мало знающая условия жизни Груня…
Время, между тем, летело все вперед и вперед. Однажды Груня гуляла и встретилась с Верой Александровной Обносковой. Та сухо поклонилась Груне и холодно спросила ее о здоровье.
— Слава богу, я здорова, — равнодушно ответила Груня и с участием спросила, как живет сама Вера Александровна и ее сестра.
Груню давно тяготила мысль, что эти жалкие девушки терпят нужду по милости ее мужа.
— Ничего, живем кое-как, — ответила Вера Александровна. — Конечно, теперь не то, что было при братце… Но, дай бог здоровья Стефании Владиславовне, она нас не оставляет.
— Вы с ней видитесь? — изумилась Груня.
— Как же не видаться-то? Что же стали бы мы делать без ее помощи?.. Вот уж не родная, не знакомая, а лучше всех родных и знакомых!.. Сама отыскала нас, приехала, утешила и помощь оказала… Загладит она свои грехи перед богом своею добротою…
Груня задумалась.
— Однако, прощайте, меня сестрица ждет дома, — промолвила Вера Александровна и хотела идти; Груня удержала ее.
— Позвольте мне зайти когда-нибудь к вам, — сказала она дружеским тоном родственнице.
— Милости просим… Что ж, вы не виноваты, что ваш муж так дурно поступил с нами. Вы меня извините, а уж ему я по гроб, по гроб этого не прощу…
— Поверьте, мне самой очень совестно за него, — поспешила заметить Груня. — Если бы я могла что-нибудь сделать…
— Что уж можете вы сделать! Я думаю, в ежовых рукавицах вас самих держат. Знаю я вашу свекровь-то и мужа вашего знаю, — махнула рукой Вера Александровна.
Груня покраснела, но не заступилась за близких ей людей, как заступилась бы она за своего отца или за Павла Панютина.
Через неделю она посетила сестер покойного Евграфа Александровича. Они жили в довольно уютной, но очень маленькой квартире. Обе сестры приняли довольно чопорно, но вежливо свою молодую родственницу. Разговоры шли о разных предметах, но часто как-то неловко обрывались. Видно было, что какая-то черная кошка пробежала между женщинами и им было как-то неловко сидеть рядом друг с другом. Нередко Груня краснела, упомянув имена свекрови или мужа; еще чаще прорывалась строптивая Ольга Александровна бранью против этих лиц, на что сентиментальная Вера Александровна постоянно замечала, указывая на Груню:
— Полноте, сестрица; им неприятно слышать подобные вещи.
Уходя от родственниц мужа, Груня готова была дать себе обещание не заглядывать более к ним, но какое-то непреодолимое и непонятное любопытство увидать Стефанию влекло ее туда. Через несколько времени она сделала новый визит к двум сестрам и застала их за работою. Они шили детское белье.
— Что это вы шьете? — спросила она, рассматривая работу.
— Стефания Владиславовна просила помочь ей сшить белье на детей, — ответили сестры.
— А я думала, что это какой-нибудь посторонний заказ.
— Нет, где же найти сразу заказы, а эта работа и нетрудная и выгодная.
— Она вам платит?
— Конечно… Вот не навернется ли у вас работа, так дайте нам… Теперь времени-то свободного много…
— Ну, ведь у вас и прежде было немного работы, — заметила Груня.
— Да работы-то не было, но зато, бывало, то сами ходим в гости, то к нам кто-нибудь придет… Отлично мы при братце жили, — вздохнула Вера Александровна и отерла слезу.
— Да, отлично жили, все гости да гости, а теперь никто вот и не заглянет, когда объедать да обпивать нельзя, — с желчной иронией ввернула Ольга Александровна и сердито дернула иглу, так что у нее оборвалась нитка.
— Это все урок… Бог это посылает, — заметила смиренно меньшая сестра.
— Ну, уж кто там ни посылает, а людишек вдоль и поперек узнали, — еще раз сердито пробормотала старшая сестра и снова рванула нитку. — Не дай бог вам никогда горе узнать, — обратилась она к Груне.
— Чужая душа потемки, — прошептала Груня. — Жаловаться не стоит, никто не поможет…
— Уж конечно!
— Нет, сестрица, это грех говорить, — заметила младшая сестра. — Вот и нам помогла же Стефания Владиславовна.
— Много ли таких-то! — рассердилась Ольга и передернула свою работу.
За этими словами полился со стороны Веры Александровны поток благословений Стефании, а Ольга Александровна опять прорвалась бранью на мужа и свекровь Груни, за что получила замечание от сестры. Еще два, три визита были сделаны Грунею родственницам мужа; она дала им какую-то работу и мало-помалу сошлась довольно близко с младшею из сестер, хотя и не открывала ей своей внутренней жизни — подобные признания и жалобы были не в характере Груни. Черная полоса, разделявшая этих людей, с каждым днем все более и более бледнела и становилась незаметною… Но желанной встречи с Высоцкою все не было.
Наступил день рождения Ольги Александровны. Груня тревожно ожидала этого дня, точно готовилось для нее какое-то необычайное событие. Наступил и он… В маленькой квартире двух сестер собралось небольшое общество: двое, трое из старых знакомых да семья Высоцкой. Все были довольно весели, — и Груня, услыхала смех гостей уже при входе в квартиру родственниц. Ее встретили радушно и отрекомендовала знакомым. Начались разговоры; Груня вмешивалась в них, делала свои замечания и очень зорко наблюдала за каждым словом, за каждым движением Высоцкой, точно это было какое-то особенное существо. Высоцкая была, по обыкновению, проста, весела, спокойна, но она не обращала ни малейшего внимания на Груню. Раза два Груня прямо обратилась к ней с какими-то вопросами и получила односложные ответы. Ее немного удивила и задела за живое такая, по-видимому, ничем не заслуженная холодность, близкая к невнимательности. После завтрака Высоцкая уехала, очень вежливо, но холодно поклонившись Груне и даже не протянув ей руки. В душе молодой женщины закипело чувство негодования. Она была оскорблена, что перед нею, перед честною н чистою, держит так высоко голову это падшее создание. Но в то же время молодая женщина не могла не сознаться, что в этом падшем создании много привлекательной грации, беспечной веселости и подкупающего прямодушия, хотя все эти обаятельные качества сразу исчезали, как только это падшее создание обращалось лицом к Груне, и заменялись выражением спокойной, бесстрастной холодности.
— Скажите, пожалуйста, Высоцкая, кажется, нелюбит меня? — спросила Груня Веру Александровну, уловив удобную минуту, когда они остались вдвоем.
— Нет, милочка, ангелочек, она всех любит, она добрая, — сентиментальничала по старой привычке младшая Обноскова.
— Зачем вы говорите неправду? — пристально посмотрела Груня на ее смущенное лицо с моргающими глазками. — Она не любит меня?
— Да… то есть, душечка, она не вас не любит… она вашего мужа не любит, — конфузясь, объясняла Вера Александровна.
— Но чем же я виновата, что мой муж дурен? — спросила Груня, нахмурив брови.
