Алексей Писемский - Взбаламученное море
— На окнах сидеть нельзя-с; они не для того сделаны.
— Где ж мне сидеть? Я устал, — отвечал Бакланов уже дерзко.
— Приемная комната у нас вот где-с! — отвечал делопроизводитель, указывая на темную переднюю, где стояли мужики.
Бакланов однако туда не пошел и продолжал сидеть на окне. Тоска доходила в нем почти до отчаяния. Наконец часов в двенадцать все как-то засуетилось, и в присутственной комнате послышался звонок. Туда пробежал сторож. Стали потом проходить и выходить с почтительными физиономиями столоначальники.
Бакланов догадался, что это приехал Нетопоренко.
«И этакому скоту подобная честь!» — подумал он.
И в то же время, не зная, как добраться до таинственного святилища присутственной комнаты, он снова обратился к молодому чиновнику, принимавшему в нем хоть маленькое участие.
— Нельзя ли обо мне доложить г-ну Нетопоренку? — сказал он.
— Я не могу этого!.. С большим бы удовольствием, но нам не приказано: у нас только сторож докладывает, — отвечал тот вежливо и пожимая плечами.
Бакланов подошел к сторожу.
— Доложи, пожалуйста, г. Нетопоренку, что я пришел.
— Теперь знимаются, нельзя! — отвечал солдат решительно.
— Но он, может быть, и все будет заниматься! — взразил Бакланов.
— Ну, и все будут! — повторил солдат.
— Емельян Фомич сам велел им прийти! — вмешался в разговор молодой чиновник.
— Велел… а кто его знает?
— Да ведь тебе говорят, братец; какой ты, помилуй! — подтверждал чиновник.
— Велел?.. Кажинный раз ругается, — бормотал солдат; однако пошел и через несколько секунд возвратился и прошел прямо в переднюю.
— Что же? — спросил его с нетерпением Бакланов.
— Докладывал.
— Что же?
— Ничего не сказал.
Бакланов с бешенством отошел и стал к своему прежнему окну, готовый плюнуть на все: и на палату, и на дядю, и на Петербург.
Наконец из дверей присутствия раздался голос Нетопоренка:
— Пожалуйте, г. Бакланов.
Бакланов вошел и увидел огромный стол, покрытый отличным красным сукном, щегольское, резное золотое зеркало, мягкие, эластичные кресла, камин.
Лакейская фигура Нетопоренка ужасно не шла ко всему этому комфорту.
— Ну-с, — встретил он Бакланова: — я виделся с вашим дядюшкой… Место у нас есть, если угодно, помощника столоначальника.
— О, помилуйте, я очень рад! — проговорил Александр, в самом деле обрадованный.
Вся физиономия Нетопоренка как бы мгновенно изменилась в его глазах.
— Я могу, значит, сейчас и прошение подать? — проговорил он.
Нетопоренко усмехнулся.
— Нет, нельзя-с! Сегодня суббота — день неприсутственный… Как же вы этого не знаете? А еще юрист! — проговорил он и покачал Бакланову головой.
Тот, впрочем, вышел от него, совершенно с ним примиренный и довольный, и в регистратуре с некоторою уже важностью поклонился своему прежнему покровителю, молодому чиновнику.
19
Канцелярское важничанье
В следующий понедельник Бакланов, с просьбой в кармане, по крайней мере, ждал часа два. К сердцу его начинала опять подступать просительская тоска.
Управляющий наконец приехал. Это был высокий мужчина, черноволосый, с черными густыми бакенбардами, в мундире и с владимирским крестом на шее. Проходя в присутствие, он не ответил никому из чиновников на их поклоны.
Бакланова сейчас же позвали.
В присутствии он увидел, что управляющий сидел на своем председательском месте. Он подал ему прошение. Управляющий, нахмурив брови, развернул его и, быстро прочтя, спросил:
— Отчего же оно не по титулу?
Нетопоренко заглянул в бумагу и побледнел.
— Не сказано, кто просит; дабы пропущено… — говорил управляющий.
Нетопоренко качал укоризненно Бакланову головой.
— Рукоприкладство не по пунктам и местожительства нет…
— Зачем же местожительство? — спросил сильно сконфуженный Бакланов.
— Как зачем? — отвечал ему, в свою очередь, вопросом управляющий.
— Позвольте, я ему поправлю-с, — говорил Нетопоренко и, взяв просьбу, во мгновение ока написал на ней наверху по титулу, потом кто просит, и наконец вставил, где следует, дабы.
— Учат тоже у нас, а спросили бы чему! — говорил он, возвращая Бакланову прошение, которое у него и приняли.
Нетопоренко сам его потом повел в отделение.
— Вот ваше место и ваш начальник! — сказал он, подводя его ко второму столу.
Столоначальник Бакланова оказался очень еще молодой человек, высокий, стройный, с поднятою вверх физиономией и чрезвычайно, должно быть, самолюбивый. Он не оприветствовал своего нового подчиненного не только каким-нибудь ласковым словом, но даже хоть сколько-нибудь внимательным взглядом и, почти не глядя на него, проговорил, показывая ему на целую связку дел:
— Вот дела к разрешению-с.
Бакланов взял. Он, собственно говоря, и фразы этой: к разрешению — не понял. Пересмотрел одно дело, другое, третье, но спросить своего молодого столоначальника не хотел.
— Чорт знает, что это такое! — повторял он больше про себя и шопотом.
Юный столоначальник наконец услыхал это.
— Надобно писать распоряжение по последней бумаге, — проговорил он неторопливо и нехотя.
— Благодарю! — сказал Бакланов и, смекнув, в чем дело, принялся работать.
Последняя бумага была донесение земского суда о том, что одно дело им не кончено, но что при первой возможности к нему будет приступлено.
Перелистывая бумаги, Бакланов видел, что земскому суду раз пять по этому делу подтверждали, а потому, не думая долго, он распорядился: земскому суду сделать выговор и объявил: если не кончить сего дела в недельный срок, так на его счет будет послан нарочный.
Во втором деле было отношение консистории о совращении в раскол крестьянской девки Марьи Емельяновой, семидесяти лет и глухонемой от рождения. Бакланов еще в деревне слыхал, как прителсняют раскольников, и при чтении этой бумаги, воспылав благородным негодованием, написал: «Так как крестьянке Марье Емельяновой семьдесят лет и она глухонемая, то к какому бы она толку ни принадлежала — все равно, и подвергать ее исследованиям жестоко и бесчеловечно!». Покончив это, он приостановился, зевнул, и им овладела другого рода тоска, которую можно назвать канцелярской и которою страдают сами чиновники. Спину у него ломило, но более всего ему был неприятен этот запах бумаги и какое-то повсеместное чувство песку, а между тем и есть начинало хотеться.
— Что, мы в котором часу выходим из присутствия? — спросил он столоначальника, но тот не ответил ему на это, а объяснил один из писцов.
— В пять-с!
Бакланов с ужасом взглянул на часы, на которых всего было три часа. Чтобы как-нибудь спастись от скуки, он снова принялся заниматься, но уже настольным реестром.
— Тут вписывается содержание дела, — сказал, увидев это, столоначальник, по-прежнему не глядя на самого Бакланова.
— Знаю-с, — отвечал тот и начал вписывать одно дело листах на двух, другое на трех, третье на четырех, таким образом дел десять до самых пяти часов.
— Ух! — проговорил он самодовольно и едва разгибая спину.
С столоначальником перед выходом он опять было порывался проститься по-дружески, но тот едва протянул ему конец руки.
Молодой человек этот был побочный сын побочного сына министра, что, может быть, и развило в нем так самолюбие.
20
Надругательство над моим героем
Когда на другой день Бакланов пришел на службу, столоначальник его был уже там.
По свойственной всей людям слабости — следить за своими умственными детищами, Бакланов сейчас же заметил, что решенные им вчера дела лежали на столе, но все резолюции его с верху до низу зачеркнуты и вместо них написаны другие.
— Что ж, разве то, что я написал, не годися? — спросил он несовсем спокойно столоначальника.
— Да-с! — отвечал тот с своею, по обыкновению, гордо поднятою физиономией и, как бы сказав самую обыкновенную вещь, отошел и стал разговаривать с делопроизводителем.
Бакланов однако не хотел сразу отказаться от своего труда.
— Почему же нельзя уж земский суд припугнуть? — спросил он насмешливо, когда столоначальник снова возвратился на свое место.
— Потому, что на него мы можем представлять только в губернское правление, — отвечал тот и, преспокойно взяв лист бумаги, начал на нем писать.
Бакланов закусил губы. Он видел, что молодой начальник его был прав и не из пустого каприза перемарал резолюцию.
— Но почему же об раскольниках не прошла резолюция? — спросил он не таким уж решительным голосом.
— То какая-то бессмыслица, — отвечал столоначальник и, сверх обыкновения, даже улыбнулся.
— Но ведь это еще доказать надо! — проговорил Бакланов.
