Сулейман Велиев - Узлы
Когда они кончили институт, Пакиза однажды спросила:
- А если тебя заберут в армию?..
Рамзи рассмеялся.
- Во-первых, не возьмут. У нас же есть военная кафедра при институте. А если даже... Нет, ни за что не пойду.
- А Рустам пошел, - напомнила Пакиза о товарище из педагогического института.
- Ну и растяпа, - отрезал Рамзи. - Ради чего, скажи, терять два-три года? Шагать строем, спать в казарме. Бррр... - Он затряс головой. Человек, знающий толк в жизни, за это время может кончить аспирантуру, получить ученую степень.
А через несколько дней он выступал на митинге, посвященном Дню Победы. Она сидела в зале и не верила своим ушам, - так пламенно, так искренне говорил Рамзи о готовности, если надо будет, грудью защитить Родину.
Вот тогда впервые задумалась Пакиза. Кто он, Рамзи? Неустоявшийся, легкомысленный парень или...
Нет, нет, он совсем не Вертер. Как расчетливо, еще на третьем курсе, запланировал он поступление в аспирантуру. И всего достигал он с завидной легкостью. Он и тему диссертации выбрал бесспорную, гладкую, не требующую сил на практическое внедрение. А Васиф...
Жизнь швыряла его на самые трудные испытания - фронт, плен... И друзья отвернулись. Смерть матери. Возвращение. И снова борьба. Борьба за доверие, за свое законное место под солнцем. Другой бы, кажется, не выдержал, озлобился. Откуда столько душевных сил в этом скромном, до смешного стеснительном человеке? Откуда?
Да разве только в этом дело?
Отец Рамзи - известный в республике ученый. Все родственники на ответственных должностях. Удобная, комфортабельная квартира в центре города. Рамзи представления не имел о том, что старые туфли можно отдать в починку. Он просто выбрасывал их. Рамзи с детства идет ровным путем, протоптанным старшими.
Васиф начинает все сначала в тридцать семь лет. Рамзи не понять этого. В его глазах Васиф всегда будет неудачником. Что же связывало до сих пор Пакизу с Рамзи? Красота? Да, красив, подруги не раз с завистью говорили ей об этом. Его почтительность, внешний лоск? Странно... Она все же понимала, видела в нем и такое, что было скрыто от других. Впрочем, надо отдать ему должное - с ней он всегда был предельно искренним. А разве ей не нравилась легкость, с которой он добивался всего? Его постоянная готовность выполнить любое ее желание. И - что скрывать? - возможность выполнить. Однажды она полушутя пожаловалась: как жаль, что день ее рождения весной... Хорошо бы хоть в этот день полакомиться апельсинами. И в день ее рождения, - а в их доме всегда очень скромно отмечались семейные торжества, - неизвестный человек доставил к столу корзину с апельсинами. Как это ему удалось? Потом Рамзи признался, что достал "по знакомству".
И ей, дурехе, все это нравилось.
Нравилось, что девушки и женщины с завистью глядят им вслед, когда они идут с Рамзи рядом.
Почему же так скверно на душе сейчас?
Откуда пришло такое чувство, будто она уже тем виновата перед Васифом, что сидит и читает это письмо?
"Молчун" - так еще недавно звали Васифа на промысле.
Дорогой мой молчун. В молчании твоем больше доброты, чем в тысяче ласковых слов Рамзи. Рамзи красив и элегантен, а ты носишь простоватые ситцевые сорочки в полосочку и размахиваешь руками, когда волнуешься. Ты в автобусе умудрился дважды наступить мне на ногу и от первой главы моей диссертационной работы не оставил камня на камне. Как говорит про тебя друг твой Акоп, "характер совсем не халва".
А мне хорошо с тобой. Мне кажется, я знаю тебя давно-давно...
Пакиза порылась в сумке, достала блокнот и, не раздумывая, написала на вырванной страничке:
"Рамзи!
Я думаю, если бы Вертер обладал твоим благоразумием, Гёте пришлось бы трудно со своим героем... Я действительно работаю и часто вижусь с "темной личностью". Понимаю, что в твоих глазах моя репутация пошатнулась. И поэтому избавлю тебя от необходимости что-то выяснять и объясняться. Мне бы не хотелось. Не жди меня. Мы больше не можем встречаться.
Пакиза".
Она перечла записку. Постаралась прочесть ее глазами Рамзи. Нет, так нельзя. За что? Каким бы он ни был, он любит ее, страдает, надеется. А вдруг действительно она не знает, на что способен в отчаянии этот ровный, привыкший к легким победам человек? Нет, нельзя так. К чему лгать, не встреть она Васифа, не переросла бы ее привычка в более сильное чувство?
Что делать?
Пакиза походила по комнате, заглянула в комнату матери, - та спала, как всегда, почти сидя. Нет, маме сейчас ничего не объяснишь. Она остановилась у книжной полки, рассеянно полистала томик Гёте и, вздохнув, вложила туда оба письма - Рамзи и свое.
Потом... Потом...
Вот уже второй месяц ездит на практику Пакиза в Кюровдаг, возвращается домой только на воскресенье. Похудела - юбки висят, золотистый загар оттенил голубизну белков, нежный румянец неузнаваемо преобразил ее. Она стала подолгу задерживаться перед зеркалом, придирчиво перебирая платья.
- Удивительно, - заметила как-то Наджиба. - Я так боялась, что ты подурнеешь там в степи, среди своих буровых. Женское ли дело... А ты похорошела, девочка. Молоко там свежее. Это, скорее всего, от молока.
Пакиза помалкивала, теперь она избегала длинных разговоров с матерью, не спорила с сестрами. А глаза ее, подведенные усталостью, светились, излучая тепло, подолгу задерживались на предметах, незнакомых лицах, облаках. И, кажется, ничего не замечали дома - ни новых занавесок на окнах, ни любимых, испеченных мамой сластей, ни двусмысленных намеков сестер. Какие-то странные, устремленные внутрь себя глаза.
Отрешенность дочери обижала Наджибу. Но Пакиза и этого не замечала.
Вчера Васиф сказал, провожая ее из Али-Байрамлов:
- Буду в Москве, обязательно разыщу ту кассиршу, что выдала мне билет в одно купе с тобой. Счастье мне она подарила. Вот нашел тебя, и все узлы распутались. Иногда кажется, что все это снится... Ты не уйдешь, не исчезнешь?
И, словно боясь потерять ее, он крепче сжал ее пальцы.
А сегодня сестра Перване заметила с гримаской:
- Думаешь, никто не знает ничего? Слепые, глухие? Не понимаю только, что ты нашла в нем хорошего. Он ведь, говорят, намного старше тебя. Виски седые...
Пакиза обернулась к сестре:
- Седые, говоришь? Но это так красиво!
- Сумасшедшая! Если бы у него были косые глаза, ты бы и это нашла красивым! Не понимаю.
- Ты не поймешь, Перване, - уже спокойно ответила Пакиза. - И... не трогай этого.
Перване с нескрываемым удивлением наблюдала за сестрой. Эта тихоня Пакиза, которая ей, Перване, никогда ни в чем не возражала, сейчас готова была защищать свою радость, и даже попытка проникнуть в мир ее чувств вызывала в ней какую-то непривычную решимость.
"Не трогай этого..."
Странный разговор произошел на днях между Пакизой и профессором института нефти, официальным ее руководителем. Пакиза пришла к нему за консультацией с последними анализами кюровдагской нефти. Поговорили интересно, с толком, и, поблагодарив профессора, Пакиза собрала свои записи. Уже в дверях услышала, как он неуверенно произнес ее имя:
- Пакиза!
Она вернулась. Профессор насупил брови, приглаживая воображаемые волосы. Он был застенчив, этот человек, жил только своей наукой, лабораторией, и всякое столкновение с тем, что не имело отношения к его работе, делало его немного раздраженным и вместе с тем беспомощным.
- Пакиза, я хочу... Я должен кое-что сказать тебе. Может быть, это не совсем удобно, но я...
Он запутался, захлопнул журнал и неизвестно для чего надел очки.
- Пожалуйста, профессор.
Она стояла перед ним, как школьница, мысленно отмечая несвежие манжеты сорочки, неумело завязанный галстук. Он был одинок, нетребователен ко всему, что касалось быта, и, случалось, они, его лаборантки, потихоньку чистили ему пиджак, пришивали оторвавшиеся на пальто пуговицы. Он никогда не замечал этого...
- Я слушаю, профессор.
- Короче говоря, извини меня за вторжение э... э... в сферу, так сказать, личного. Ты имеешь право и не слушать меня. Это, так сказать, в функции руководителя... э... э... не входит.
Наверное, ест только всухомятку и запивает крепким чаем, - думала Пакиза, рассеянно прислушиваясь к его длинному вступлению.
- Я слушаю вас, профессор.
- "Слушаю... Слушаю". - Он вскочил со стула. - Ничего ты не слышишь! Короче говоря, если ты хочешь знать мое мнение о э... э... Рамзи, то я весьма отличаю этого молодого человека. Я, как и все здесь наши, за э... э... вашу дружбу. Но он очень в последнее время переменился. Коэффициент полезного действия сведен к нулю. И я лично, если это может чему-то помочь, готов вас даже э... э... попросить...
Пакиза вспыхнула, не нашлась что ответить, настолько это было неожиданным. Кто бы мог подумать - профессор, который никогда не вмешивался ни во что, кроме научной работы, дает советы, от которых ему самому до крайности неловко.
- Простите, профессор. Я ничего плохого не могу сказать о Рамзи. Но... ваши слова, - Пакиза совсем запуталась. - Но... Я ничего не могу, и вы тоже...
