Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков
Тяжело действовало на меня угнетение личности — упорное желание большевиков сделать из тебя мерзавца. Путь к облегчению своей участи всегда открыт. — Делайся начальством и дави. Но дави уж изо всех сил... А то тебя сметут и задавят.
Затем мучила скученность...
Ф. М. Достоевский говорит: «Что страшного и мучительного в том, что во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты я не буду один. На работе всегда под конвоем, дома с двумястами товарищами и ни разу, ни разу один».
И дальше: «Впоследствии я понял, что кроме лишения свободы, кроме вынужденной работы, в каторжной жизни есть еще одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все другие. Это вынужденное сожительство».
Но ведь обстановка, в которой пришлось жить Достоевскому, не сравнима с Соловецкой... 8 вершков нар... Это не шутка... Спать можно только на боку... Здесь так много народу, что буквально нельзя было найти места, чтобы можно было бы говорить так, чтобы тебя не слышали...
А кругом провокация. Провокация во всех видах и оттенках. Купить голодного человека легко. И большевики покупают... И как Pocсию, так и Соловки крепко держат этим в руках. Рта нельзя раскрыть, чтобы это не было известно. А раскрыл, болтнул, или тем более сказал правду, и тебе обеспечена прибавка срока.
В России вообще, а на Соловецких островах в частности и в особенности, только тот может удовлетворить свои элементарные потребности, то есть иметь хотя бы и очень ограниченную свободу, кров и хлеб, кто совершенно отказался от совести. Кто сознательно идет на то, чтобы стать мерзавцем. Везде, на всем земном шаре, человек может честным трудом заработать себе кусок хлеба. В одних местах легче, в других труднее, но заработать можно всегда. В России этого сделать нельзя. Там человек не может только работать. Там он обязательно должен участвовать в политике. Он не может молчать, он должен говорить, и говорить то, что ему приказывают. Мало того, должен заставлять других повторять свои слова.
***
Я колебался... Меня шатало... Во мне было два я, два человека... Материя и дух... Христианин и человек земли. — Раздвоенность... Она мешала и мучила...
Вот я на нарах... Ночью... Я один... Лежу и думаю... Ведь я сейчас силен... Во мне есть дух... И Бог меня сюда поставил...
Здесь я найду людей, которые меня поддержат. — Вот случай мне проверить силу... Мне надо покориться Богу, страдать, терпеть, любить, прощать... Так говорил мне человек, которым я хотел бы быть. Но ведь условия тяжелы, я их не выдержу... Я человек земли... Я жить хочу, хочу борьбы, свободы, я не могу смириться... Так возражало мне мое земное я.
Что делать? Ведь выхода же нет. Одно из двух: страдать или изгадиться... Идти на компромисс... Давить или тебя задавят...
Бежать...
Эта мысль пришла мне в голову на следующий же день после моего прибытия. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и старался всеми силами отогнать ее и подчиниться воле Бога — она все-таки не давала мне покоя.
В первый день после моего прибытия в Соловки я не пошел на работу. Мы сидели на нарах. Нас было трое. — Ротмистр Ингушского полка Мальсогов, один арестант, отбывший уже свои 3 года и на днях отправляемый в Нарымский край, и я.
Я расспрашивал их о жизни, о работе, о порядках на Соловках, и, хоть очень интересовался побегами, но подходил к этому издалека. Я знал, что об этом нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сих пор все эти попытки бежать кончались неудачей.
«Но ведь вчера же бежал один». — Задал я ему вопрос. — «Да. И будет пойман».
Разговор на эту рискованную тему был начат, не известно позволит ли обстановка его повторить, и я решил его довести до конца. Передо мной офицер, с виду внушающий доверие, и уже год просидевший на Соловках... Надо попробовать его самого, подумал я, и рассказав ему, что я уже несколько раз бежал, спросил его прямо хочет ли он бежать.
«Это невозможно. И вообще я вам советую об этом не говорить», ответил он сейчас же, вставая и прощаясь со мной. На этом разговор казалось бы и кончился...
Несколько дней спустя я видел как привели в канцелярию, и потом в карцер совершенно избитого, бежавшего в день нашего приезда. Его поймали в 60-ти верстах от Попова острова, голодного и измученного. Зайдя в избу за хлебом, он попал на засаду. Так кончались все попытки к бегству.
Странные установились у меня отношения с командиром роты Основой. Мои 8 вершков на нарах приходились как раз против его загородки, так что мы оба хорошо видели жизнь друг друга. Он никогда меня не трогал. Часто мы лежали друг против друга и в упор смотрели в глаза, но очень редко разговаривали.
Раз как-то ночью я не спал, и он подойдя ко мне, попросил меня встать, прийти к нему и поговорить.
Он нарисовал мне картину жизни в Соловках и предложил мне занять командную должность.
Я наотрез отказался.
— Почему?
— Потому, что я считаю не допустимым строить свое благополучие на несчастии страдающих людей.
Разговор наш затянулся и перешел на тему о духовной жизни человека. Я увидел, что это его интересует.
Тогда я предложил ему отказаться от его должности и всю его энергию обратить в пользу заключенным. Странно он реагировал на это. Он вдруг оборвал разговор, лег на койку и весь задергался в судорогах. Этот припадок продолжался минуть пять, затем наступила реакция и он впал в забытье.
С тех пор мы опять долго не разговаривали и только месяца полтора спустя он неожиданно спросил меня:
«Послушайте, Бессонов... Когда же вы бежите?.. Да. Да. Не удивляйтесь. — Для вас есть только этот выход».
Я остолбенел... Для всей обстановки Соловков, это было совершенно неожиданно. Об этом вообще не говорилось и слово «побег» не произносилось. А тут вдруг сам Основа бухает такую вещь. Я отделался какой-то фразой, но принял это во внимание.
Я работал... Ежедневно стиснув зубы выходил я в наряд, но чувствовал, что раздражение во мне накипает, что я не выдержу, меня прорвет, и я наделаю таких вещей, которые повлекут за собой расстрел.
Помощником Основы был мальчишка, недавно возвратившийся в Россию из-за границы. Он надеялся найти здесь рай, но ошибся и попал на Соловки. Здесь поддался и пошел по наклонной плоскости делать карьеру.
Он ежедневно назначал меня в наряд. В конце концов усталость взяла у меня верх, и однажды, я с утра лег на нары и так пролежал весь день... Я видел как он побежал жаловаться к Основе. Тот выслушал его, но не звука мне не сказал.
Возвращенец решил мне отомстить: назначал на работы и в очередь и не в очередь. Я терпел, но в конце концов меня прорвало.
Он отдал каких-то два противоречивых приказания и закричал мне почему я их не исполняю. Я тут же, при всей роте послал его очень далеко, пошел к командиру полка и рассказал о случившемся. Он принял мою сторону.
Это были мои первые срывы. Они не несли за собой наказания, но я понял, что перелом совершился.— Я не выдержу.
А если так, то надо действовать...
Ночь... Я опять один... Опять раздумье...
Бежать...
А Божий Промысел?.. А воля Бога? Вера?
Пошел к священнику... Не знал как быть... Имею ли я право переломить судьбу и действовать своим усильем, чтобы избежать креста... И есть ли он?.. И дан ли он мне? А если дан, то дан ведь Богом, я должен верить и положиться на Него...
Я ничего не понимал... Вернее понимал, но не хотел понять... Еще вернее, я просто мало верил...
Ответа я не получил... Вопрос потух... И все смешалось...
Все показалось мне теорией и не давало смысла... Все стало как бы набранным, нахватанным и отошло на задний план... Чего-то не хватало... И что-то было для меня важней всего...
Но что?
Я мучился, искал, не мог понять в чем дело... И наконец почувствовал. — Все та же сила... Все тот же импульс к жизни, которого не мог я вытравить в тюрьме... Все тот же враг иль друг, несчастье иль счастье, ни грех ни благо, а сила сильная. — Любовь.
Толчок... Нет колебаний... Решенье принято...
И надо действовать... Бежать...
С большим или меньшим риском, но бежать надо. С этого времени я весь был сосредоточен на мыслях о побеге. Но мало было решиться — нужно было выполнить это технически. Сделать так, чтобы не дать возможность большевикам еще раз показать свою силу и позволить им еще раз поглумиться над собой. Примеры этих попыток я видел своими глазами.
Однажды вернувшись немного раньше с работы я, сидя в бараке, за окном услышал выстрелы.
Барак бросился к окну и я увидел такую картину:
Белая равнина... Море... По льду бежит человек... За ним шагах в 100-150-ти красноармеец... Он останавливается и стреляет...
Побег... Сразу понял я. И конечно всеми силами желал счастливого пути беглецу. Он бежал довольно легко и отделялся от красноармейцев... Но стоп! Он вдруг остановился и заметался... Качнулся вправо влево и встал на месте.
Началось избиение. Оказалось что он наскочил на трещину в море, которую не мог перескочить. Били его прикладами. Он падал, поднимался, его снова били и так довели до бараков, здесь его принял Основа, который, немедленно сломал на нем палку. Конечно его потом расстреляли.
