Павел Мельников-Печерский - В лесах. Книга вторая
— Фабрику, значит, поставить, либо завод какой? — сказал Патап Максимыч.
— Нет, — возразил Василий Борисыч. — Нет, нет, оборони боже!.. Пущай их по городам разводят… Фабричный человек — урви ухо[91], гнилая душа, а мужик — что куколь: сверху сер, а внутри бел… Грешное дело фабриками его на разврат приводить… Да и то сказать, что на фабриках-то крестьянскими мозолями один хозяин сыт… А друго дело то, что фабрика у нас без немца не стоит, а от этой саранчи крещеному человеку надо подальше.
— Самое истинное дело, — согласился Патап Максимыч.
— Ты ему воли на вершок, а он, глядь, и всем заволодел, — вставил свое слово Михайло Васильич.
— Не фабрики, кустарей по какому ни на есть промыслу разводить — вот что надо, — сказал Василий Борисыч. — И пример с них мужики скорее возьмут, и веры в тот промысел будет побольше… Да вот к примеру хоть Вичугу[92] взять, от здешних лесов не больно далеко, и там земля неродима… До французского года[93] ни одного ткача в той стороне не бывало, а теперь по трем уездам у мужиков только и дела, что скатерти да салфетки ткать. И фабрики большие завелись, да речь не об них… По иным деревням, что ни дом, то стан… Заобихожий[94] круглый год за работой; тяглецы, как не в поле, тоже за станом стоят… И что денег тем мастерством добывают!.. Как живут!.. А как дело-то зачиналось?.. Выискался смышленый человек с хорошим достатком, нашего согласия был, по древлему благочестию, Коноваловым прозывался, завел небольшое ткацкое заведенье, с легкой его руки дело и пошло да пошло… И разбогател народ и живет теперь лучше здешнего… Да мало ль таких местов по России. А везде доброе дело одним зачиналось!..
Побольше бы Коноваловых у нас было — хорошо бы народу жилось.
— Да, — промолвил Патап Максимыч и крепко задумался.
И когда расходились гости на сон грядущий, не сказал он никому ни единого слова, но молча трижды расцеловался с Васильем Борисычем.
А уйдя в боковушу, долго ходил взад и вперед, закинув руки за спину.
«Слыхал и я про Коновалова, — думал он сам про себя. — Добром поминают его по всему околотку, по всем ближним и дальным местам… Можно про такого человека сказать: „Сеял добро, посыпал добром, жал добро, оделял добром, и стало его имя честно и памятно в род и род“. Голодного накорми, слабому пособи, неразумного научи, как добро наживать трудом праведным, нет тех дел святее перед господом и перед людьми… От людей вечный помин, от господа грехов отпущенье… И в писании сказано: „блажен“… Что каменны палаты в Петербурге?.. Что железны дороги да расчистка волжских перекатов — коноваловское дело превыше всего… И капитала много меньше потребуется… Смогу!.. А смышлен этот Василий Борисыч!.. Из себя маленек, годами молоденек, а разумом и старого за пояс заткнет… Сынка бы такого разумного!.. Не привел господь!.. Что делать?.. На волю божью не подашь просьбу… А этот лучше того долговязого!.. Острый разум!.. И угораздило же его в бабьи дела ввязаться!.. Кельи да старицы, уставы да архиереи!.. Все едино, что вздень сарафан да с девками в хороводы… Последнее дело!..»
***
Утром третьего дня сорочин Патап Максимыч опять с гостями беседовал. В ожиданьи обеда Никитишна в передней горнице закуску им сготовила: икры зернистой, балыка донского, сельдей переславских и вяленой рознежской[95] стерляди поставила. Хрустальные с разноцветными водками графины длинным рядом стояли на столе за тарелками.
— Дивлюсь я тебе, Василий Борисыч, — говорил ему Патап Максимыч. — Столько у тебя на всякое дело уменья, столь много у тебя обо всем знанья, а век свой корпишь над крюковыми книгами[96], над келейными уставами да шатаешься по белу свету с рогожскими поручённостями. При твоем остром разуме не с келейницами возиться, а торги бы торговать, деньгу наживать и тем же временем бедному народу добром послужить.
— Всякому человеку от бога свое дело положено, — молвил Василий Борисыч. — Чему обучен, чему навык, тому делу и должен служить. Да и можно ль мне в торговлю пуститься? Ни привычки, ни сноровки.
— Так говорить не моги, — перебил его Патап Максимыч. — Мы, стары люди, видим подальше тебя, больше тебя разумеем. Птичка ты невеличка, да ноготок у тебя востер. По малом времени в люди бы вышел, тысячником бы стал, богачом.
— Что есть, и того довольно с меня, — молвил Василий Борисыч. — Не в богатстве сила, в довольстве… Я, слава богу, доволен.
— Доволен! — усмехнулся Патап Максимыч. — И лягушка довольна, пока болото не пересохло… А ты человек, да еще разумный. Что в писании-то сказано о неверном рабе, что данный от бога талант закопал? Помнишь?
— Дело-то опасно, — немного подумав, молвил Василий Борисыч. — Батюшка родитель был у меня тоже человек торговый, дела большие вел. Был расчетлив и бережлив, опытен и сметлив… А подошел черный день, смешались прибыль с убылью, и пошли беда за бедой. В два года в доме-то стало хоть шаром покати… А мне куда перед ним? Что я супротив его знаю?.. Нет, Патап Максимыч, не с руки мне торговое дело.
— Напрасно так рассуждаешь, — возразил Патап Максимыч. — Добра тебе желаючи, прошу и советую: развяжись ты с этими делами, наплюй на своих архиереев да на наших келейниц… Ну их к шуту!.. На такие дела без тебя много найдется… Повел бы торги — и себе добро и другим польза.
— Нет, Патап Максимыч! — молвил Василий Борисыч. — Такой уж несмелый я человек — всего опасаюсь, всего боюсь, опять же привычка… А привычка, не истопка[97], с ноги не сбросишь… Боюсь, Патап Максимыч, оченно мне боязно за непривычное дело приняться…
— Волка бояться — от белки бежать, — сказал Патап Максимыч. — Не ты первый, не ты будешь и последний… Знаешь пословицу: «Смелому горох хлебать, робкому пустых щей не видать»? Бояться надо отпетому дураку да непостоянному человеку, а ты не из таковских. У тебя дело из рук не вывалится… Вот хоть бы вечор про Коновалова помянул… Что б тебе, делом занявшись, другим Коноваловым стать?.. Сколько б тысяч народу за тебя день и ночь богу молили!..
— Такого дела мне не снести, — молвил Василий Борисыч.
— Отчего? — спросил Чапурин.
— Не к лицу пироги разбирать, коли хлеба нет, — молвил Василий Борисыч. — Торги да промыслы заводить, надо достатки иметь, а у меня, — прибавил он усмехаясь, — две полы, обе голы, да и те не свои — подаренные.
— Нет капитала, в долю бы шел, — сказал Патап Максимыч. — Такого, как ты, всякий с радостью примет.
— В супрядках не пряжа, в складчине не торг, — отозвался Василий Борисыч.
— Это так точно, — с довольной улыбкой подтвердил Чапурин. — Сам тех же мыслей держусь. Складчина последнее дело… Нет того лучше, как всякий Тит за себя стоит… А эти нонешни акции, да компании, да еще пес их знает, какие там немецкие штуки — всем им одна цена: наплевать.
— Значит, ты и артели порочишь? — вступился удельный голова.
— Кто их порочит! — с досадой возразил Патап Максимыч. — Артель порочить нельзя, артель та же братчина, заведенье доброе; там все друг по друге, голова в голову, оттого и работа в артели спора… Я про нынешни компании помянул, их не хвалю… Тут нажива только тому, кто дело к рукам умеет прибрать… А другим пайщикам обида одна… Нет, я так советую тебе, Василий Борисыч, шел бы ты в долю к какому ни на есть богатому да хорошему человеку: его бы деньги, твое уменье… Говорил ты намедни, что по разным городам у тебя большое знакомство… Неужто не сыщется, кто бы тебе деньгами пособил?..
— Как не сыскаться, — молвил Василий Борисыч. — Есть доброхотов довольно.
— Что ж ты?
— Просить охоты нет, — сказал Василий Борисыч.
— А ты попробуй — без просьбы нельзя же: дитя не плачет, мать не разумеет, — молвил Патап Максимыч. — Ну-ка, попробуй…
— Искушение! — вполголоса проговорил Василий Борисыч, смиренно поникнув головою.
— Что стал?.. Пробуй! — упершись в коленки руками и наклонясь к Василию Борисычу, сказал Патап Максимыч.
— Не могу я просить, Патап Максимыч, язык не поворотится. Плюнул с досадой Чапурин.
— Сами, что ли, деньги-то тебе в карман влезут? — крикнул он, выпрямясь во весь рост. — Сорока, что ли, тебе их на хвосте принесет?.. Мямля ты этакой, рохля!..
Мог бы на весь свет загреметь, а ему по скитам шляться да с девками по крюкам петь!.. Бить-то тебя некому!
— Искушение!.. — с глубоким вздохом, полушепотом промолвил Василий Борисыч.
— Добро ему кажут, на широку дорогу хотят его вывести, а он, ровно кобыла с норовом, ни туда, ни сюда, — шумел Патап Максимыч…— Сказывай, непуть этакой, много ль денег требуется на развод промыслов где-нибудь поблизости?.. Ну хоть на Горах[98], что ли?
— Ох, искушение! — глубже прежнего вздохнул Василий Борисыч. Сроду не случалось бывать ему в таком переделе…
