Ирина Борисова - Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)
И теперь, вспоминая то давнее гадание, я задумываюсь, подперев щеку кулаком, почему же так происходит в жизни, что мы совсем не умеем ценить в юности легкость и простоту. Мы прогоняем мальчиков, с которыми нам весело и хорошо, и тянемся к непонятным, а, потом оказывается, к чужим. - Отчего так? - гадаю я, гладя корешки стоящих над кроватью английских книжек. Может, эта легкость сливалась так, что и не различить, с той, с нежностью вспоминаемой теперь, но так наскучившей тогда безмятежностью самого детства? Было так, будто в большой смеющейся группе сверстников я шла через уютный и нарядный, будто игрушечный, лесок, полный бабочек, цветов и зверей, и хотя мы все одинаково резвились, но только ко мне на плечи садились бабочки, и только ко мне подходили все звери. И, весело смеясь, я лишь демонстрировала чудо друзьям, а когда все забавы наскучили нам, мы рванулись в другие, дальние, настоящие леса, и я без оглядки побежала вместе со всеми, забыв и про своих зверей, и умчалась в такой лес, где их вовсе не стало, и где уже невозможным сделалось чудо. - Отчего так случилось? - думаю я. - Может, оттого, что слишком уютен и игрушечен был тот лесок, и так хотелось поскорее покончить со всем, что было связано с ним?... Оттого?...
Костя
В пятницу он сначала встречается с отцом. Они сидят на вокзальной скамейке, в уголке, около союзпечати. Два кавказца в больших кепках бросают в проходе перевязанный ремнями баул, Костя ютится, поджав ноги, и листает самодельную, в коленкоре, книжицу.
- Нет, это все не то ты открываешь! - нетерпеливо восклицает отец, быстро переворачивая страницы. - Читай вот здесь! - резко отгибает он лист и начинает яростно протирать очки. Кавказцы, потроша тюк, гортанно спорят; Костя, сбиваясь, водит глазами по строчкам: читать отцовские стихи почему-то неловко, как смотреть с мамой и тетей Люсей по телевизору на долгий поцелуй, но отец ждет, и Костя бормочет: "Ну, чего... хорошо...", и отец, радостно улыбаясь, захлопывает книгу.
- Эх, мне бы тему подходящую - горы б свернул! Завтра буду читать новый цикл, придешь?
- Завтра? - мнется Костя, и отец внимательно заглядывает ему в глаза.
- Ты должен понимать, сын, как для меня это важно, - сжимает он Костин локоть, пережидая, пока объявят о прибытии поезда. - Знать, что несмотря ни на что у меня есть ты, иначе ... - шепчет он вздрагивающим голосом. На глаза его навертываются слезы, Костя болезненно морщится, торопливо повторяет: "Приду, приду", - и отец все-таки быстро заканчивает: "Иначе я не смогу ни жить, ни работать". "Ну, вот и хорошо!" - с удовлетворением прибавляет он, Костя говорит: "А удобно?" Отец, усмехаясь, похлопывает его по плечу и, склонившись к уху, таинственно шепчет: "Что приготовить вкусное, ты скажи! Я Ляле передам!" Костя смущенно мотает головой, отец смеется: "Эх ты, чудак!", еще раз неловко обнимает его за плечи и, перешагивая по очереди баул, они встают и идут на выход.
Костины родители разошлись, проживя вместе двадцать лет. Они расходились трудно, отец уходил два раза: в первый - мама пригрозила отравиться, и он вернулся, во второй - она сама поехала на квартиру, которую он снял, и привезла назад и его, и вещи, и они прожили еще полгода, и все вроде пошло на лад, и мама купила путевки в Крым, но во время сборов отец, покраснев и упрямо сжав губы, вдруг объявил, что не поедет, и мама сама сказала ему: "Уходи!"
В их семье всегда все решала мать, отец считался человеком со странностями и не принимался всерьез. Костя помнил, что даже когда у отца был юбилей и его хвалили на чествовании, мама, бабушка и тетки начали наперебой вспоминать покойного деда, профессора, и восхищаться им, и этим будто говорили про отца: "Ну, это что - чепуха, вот дедушка - это да!", и отец хмурился и ковырялся в тарелке, а Костя умоляюще смотрел на мать и теток, но те никак не понимали.
Костя всегда жалел отца, но не был близок с ним. Отец мог заявиться к нему в комнату, когда там были ребята, и завести на целый час никому не интересный разговор о стихах, которыми всегда увлекался. Больше всего Костя боялся, когда он приходил со своими стихами, и, читая, весело вскидывал глаза, будто спрашивал: "Ну, что, силен я, а?"
А теперь отец все-таки ушел к такой же, как он сам, любительской поэтессе - Костя видел ее - некрасивая, растрепанная и восторженная. У мамы отец щеголял белыми рубашками, теперь носил замызганную, клетчатую. Он похудел и словно состарился, но в глазах - прежние веселые огонечки, с которыми он читал Костиным приятелям свои стихи. Костя морщится, вспомнив, радуется на секунду, что хорошо, хоть этого больше нет, но, устыдившись, вздыхает, проводив взглядом нескладную отцовскую фигуру.
После встречи с отцом Костя едет к маме. Маму Костя тоже жалеет. После ухода отца она словно потерялась. "Для меня всегда всем была семья, говорила тогда она, лежа на кровати и куря сигарету за сигаретой, сидящему у ее ног на скамеечке Косте, - я всегда только мыла, стирала, готовила, я растеряла всех друзей - и что теперь?" - и она с отчаяньем смотрела в лицо Косте. После ухода отца мама бросилась в безумную гонку. Она перешерстила все записные книжки, обзвонила всех, с кем когда-то встречалась, обежала всех, кто никуда не уехал, не умер, и еще помнил ее, пригласила в гости всех, кто пришел, а потом, словно устав, успокоилась и внезапно вышла замуж за дважды разведенного бывшего однокашника Гришу - Григория Петровича. Узнав, Костя удивился - дядя Гриша обычно чинил у них раньше утюги и краны и смеялся над безрукой интеллигенцией, но, понимая, что маме теперь, наверное, нужно именно замуж, чтобы доказать отцу, всем и себе, что она не неудачница, на мамин вопрос сказал, что - да, одобряет, и принужденно улыбался на маленькой свадьбе, а потом сам предложил забрать бабушку и уехать с ней в пустующую бабушкину комнату, чтобы дядя Гриша мог выписаться от бывшей жены и поселиться у мамы.
Костя стоит на остановке и думает, дома ли дядя Гриша, и хочет, чтобы его не было. Он размышляет, не купить ли бумаги для заклейки окна сейчас, но, увидев трамвай, откладывает это дело на потом и через пятнадцать минут уже поднимается по лестнице.
- Сынок! Наконец-то! - радостно протягивает к нему руки мама, снимает, как с маленького, шарфик и шапку и громко говорит: "Проходи, мы как раз ужинаем!" Помедлив на пороге, Костя толкает дверь, телевизор сразу оглушает хоккейным криком: "Поздно! Сирена!", Григорий Петрович бацает кулаком по коленке и восклицает: "Видал!" Костя кивает и подсаживается с краю.
- Ну, как в институте? - спрашивает, внося тарелку с котлетами, мама.
- Что, все учишься? - выключив начавшийся телеспектакль, перебивает Григорий Петрович, скептически рассматривая вышитое на Костином свитере "ADIDAS".
Костя быстро съедает котлеты, и они идут с мамой на кухню мыть посуду.
- Виделся с ним? Сочиняет? Живет у нее? - забрасывает мама градом вопросов. Вытирая вилку Костя лаконично отвечает: "Ага!" и, кивнув за стену, спрашивает: "Не ругаетесь?"
- Ничего, сынок, ничего! Вот увидишь, все и у меня стабилизируется, бодро отвечает мама. - Послезавтра решили пригласить всех родственников. Приходи пораньше, часа в два...
Костя хмурит лоб, подыскивая слова, неуверенно начинает: "Мам, знаешь, может я...", но мама оборачивается и кладет на стол мокрую тарелку.
- Приходи, сынок, хоть на час, я договорюсь с Люсей, - просительно глядя на Костю, настойчиво повторяет она. - Надо ж, наконец, чтоб хоть теперь все устраивалось. Кто ж кроме тебя меня поддержит, приходи!" Костя смотрит, как мамины мокрые пальцы, подрагивая, перебирают полотенце, и соглашается.
Он перетирает все вилки и ножи, смотрит на часы и хочет идти, но мама уговаривает еще немножко побыть до чая, звонит тете Люсе, спрашивает, как там бабушка, просит посидеть с ней еще чуть-чуть, и когда в полдесятого Костя, наконец, выходит, магазины уже закрыты, о бумаге нечего и думать, и он успевает только купить в ларьке папиросы.
Он идет, постепенно убыстряя шаг, почти вбегает во двор и, увидев, что в окне темно, единым махом одолевает лестницу.
- Явился не запылился! - выходит из своей комнаты тетя Люся.
- Что она, у вас? - стараясь отдышаться, спрашивает Костя.
- Куда ж еще денется, - сложив руки на груди, ворчит тетя Люся, наблюдая, как Костя снимает башмаки.
Он проходит в тети Люсину комнату. Бабушка приткнулась на диване перед телевизором и, заметив Костю, вскидывается и взволнованно частит: "Косынка новая пропала, пуховая! Платье раз одеванное, шерстяное!"
У бабушки прогрессирующий склероз; когда они с Костей переезжали, она еще могла как-то копошиться по дому, а последнее время, оставаясь одна, она уже весь день сидит на кровати и смотрит на мелькающие за окном огоньки электросварки, что-то бормоча, о чем-то плача. Мама собиралась забрать ее к себе к лету, когда все как следует наладится с Григорием Петровичем, а пока договорилась с соседкой, тетей Люсей что та будет помогать Косте и бабушке с едой и присматривать за бабушкой, пока Костя в институте. Тетя Люся не прочь подзаработать к пенсии, а стирать и мыть бабушку мама приезжает сама.
