Ирина Борисова - Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)
Ухо черного быка
- Зайдем сюда! - шепнул он, приоткрыв тяжелую дверь подъезда. Внутри было темно и тепло, только робкий огонек мерцал за решеткой полукруглого лифта. Они юркнули к батарее, она зубами стянула перчатки и сунула розовые от холода руки между звеньями, а он, шурша по нейлоновой куртке, быстро обнял ее и поцеловал. Он целовал с закрытыми глазами, и она скосила взгляд на его черные ресницы и взъерошенные брови. Она думала, что он теперь - ее, и ей завидуют все девчонки на потоке. Еще на картошке его прозвали Матадором за имя Матвей, за испанские глаза и за песню "Ухо черного быка", которую он тревожно пел под гитару. Лена тогда ужаснулась: "Какой красивый!", а он смотрел куда-то мимо - не то на огонь в печке, не то - за окно. А потом все получилось очень просто - их послали на станцию за продуктами. Они ехали по намокшей и чавкающей дороге за спиной у дяди Саши, который изредка подергивал вожжи, и молчали. А когда вернулись, она словно очнулась и, сообразив, что ведь сейчас все кончится, принялась с отчаянья кокетничать: "Ну можно я на лошади попробую, ну, дядя Саша, ну, милый!" И дядя Саша крякнул и подсадил ее на распряженную тихую клячу, и, силясь удержаться, неловко подпрыгивая на ней, Лена чувствовала взгляд несущего мешки Матвея. Но вдруг навстречу вывернул колхозный газик, лошадь дернулась, круто повернула, и Лена тут же плюхнулась в грязь и вывихнула ногу. Было больно, а главное - стыдно, но зато Матвея послали сопровождать ее в город, и тогда-то, в прорезанном электрическими бликами станций вагоне, в другом конце которого спали на лавках два солдата, Лена изо всех сил болтала и даже читала стихи, а Матвей слушал, упершись локтями в колени, тоже что-то рассказывал, и она со всем соглашалась.
- Наверное, - оттого, что мне вообще везет, - думала Лена. -захотела поступить в институт - сдала и поступила; захотела, чтобы он влюбился пожалуйста! -- И она, зажмурившись, представила, что впереди - неизвестно что, но еще лучшее, и ей захотелось хлопнуть в ладоши, засмеяться, но она только ежилась от радости, как от щекотки.
- Подожди, - сказала она, вдруг осененная идеей. Он неохотно отпустил ее, нетерпеливый и готовый снова целовать. Она сняла с него шапку, ловко натянула вместо нее свой красный с черным помпоном берет и откинулась, глядя, как идет красное к его черным волосам. Он смотрел, смущенно улыбаясь, а глаза были молящие, как у соседского Андрюшки, когда тот просит купить собаку. И, пораженная своим владычеством, она потянулась к нему, но радость чертиком вырвалась наружу, и она рассмеялась, озорно отпрянув, и, чувствуя, что это будет хорошо и необыкновенно, сказала:
- Я теперь знаю, на кого ты похож! Ты похож на французского матроса. Да-да, и не спорь!
- Почему? - удивился он, пытаясь снять берет, но она перехватила его теплые твердые ладони, опустила вниз и сдвинула берет на бок.
- Ну, не хочешь быть матросом - оставайся Матадором! Представляешь, белая от солнца и пыли арена, а бык - огромный, хрипящий и страшный, но ты убиваешь его, отрезаешь ухо и даришь мне. А я ... Хочешь, я брошу тебе розу?
- Не хочу. Я хочу тебя поцеловать...
- Слушай, а представляешь, ты бы поступил в другой институт, или - я? А что, я же хотела в медицинский... Что бы с нами было?
- То же...
- Нет, не то же... Ты бы мне только снился, и я никак не могла б сообразить - кто ты. Нет, правда, сегодня я тебя видела во сне. А потом проснулась, вспомнила вчерашнее и подумала: ведь, наверняка, ты забыл пойти в сберкассу! Тебя мама ругала, да?
- Нет, я ходил...
- Ходил? - разочарованно протянула Лена, потому что вчера, как она считала, он должен был забыть про сберкассу. Вчера она долго ждала его у метро и в конце концов ехала в институт одна, а он явился только на вторую пару. После лекции он подошел к ней с виноватым видом, но ничего не объяснил. Ей очень хотелось спросить, где он был, но Матвей как-то перевел разговор на завтрашнюю контрольную, и Лена, почувствовав себя одураченной, решила отомстить. Она сделалась рассеяна, и когда он, похлопав по карману, доложил, что купил, как и обещался билеты в кино, только до кино надо забежать в сберкассу, Лена устало покачала головой и сказала, что в кино не хочет. Огорченные, его ресницы разъехались и хлопнули: "Почему?", но она пожала плечами и замолчала. Он проводил ее, понурив голову, и она не дала себя поцеловать на прощание, и он так жалобно смотрел, что весь вечер она каялась в суровости и уже не думала о его опоздании, считая это ерундой.
Но, оказывается, что после такого расставания он все-таки не забыл сходить в сберкассу и, значит, не так уж страдал, и даже, может быть, притворялся. И вчерашняя обида вновь затопорщилась внутри, но Матвей смотрел так преданно и нежно, что Лена встряхнула головой, не желая размышлять, сказала: "Ну, ладно", - но все-таки, будто проверяя, все ли сегодня в порядке, произнесла:
- Завтра встретимся пораньше у метро - пройдемся пешком, да?
Он отвел глаза, тихо сказал: "Я боюсь, не смогу", потупился и замолчал.
- Почему? - требовательно спросила она, но где-то в вышине вдруг приглушенно хлопнула дверь, сверху посыпались быстрые шаги, Матвей подхватил портфель, и они выскочили из парадной.
Ветер сразу надул Ленину куртку, распахнул полы Матвеева плаща и погнал их, толкая в спину и в бок. Матвей загораживал Лену, но ветер все равно сбивал их обоих, и Лена шла сгорбившись и утопив шею в толстом шарфике. Она ждала, когда он объяснит - почему, но он молчал, и, резко повернувшись, она пристально посмотрела на Матвея, а он спросил: "Холодно, да? Хочешь мои перчатки сверху?" Она покачала головой и вздохнула, но былая уверенность укатилась куда-то вместе с шагами на лестнице, и она почувствовала вдруг, что он совсем еще - не ее, и ничего о нем она еще не знает, и в карман этот, в котором сейчас греется ее рука, может с легкостью, бесцеремонно и нагло забраться чья-то другая.
От такой открывшейся вдруг зыбкости стало бесприютно и страшно, а Матвей замедлил шаг, когда они поравнялись с "Гастрономом", взглянул на синие витрины, потом - на часы и в нерешительности остановился.
- В магазин надо, да? - повернувшись к ветру спиной, подняв плечи, спросила Лена. Он кивнул и огорченно посмотрел на нее, и Лена сказала: "Ну, пошли".
В магазине было ярко, тепло, и им, как и всем, дали решетчатую корзинку. Матвей деловито укладывал в нее хлеб и еще что-то, а Лена ходила следом, а потом отошла к стенке. Засунув руки в карманы, она смотрела, как мясник рубит мясо, а женщины с озабоченным нетерпением смотрят на весы. Над мясником висела схема с расчлененной на пронумерованные куски тушей, и эти куски напомнили Лене слова песни: "Ухо черного быка я любимой подарю". Она поискала взглядом Матвея, нашла его в другом углу, тоже озабоченно рассматривающим пачку чая и мысленно приказала ему подойти, но он отправился в другую сторону, и Лена почувствовала себя лишней в магазине, чужой всем и ему тоже. "Что же дальше-то будет?" - с тоской подумала она, а Матвей, наконец, подошел к ней от кассы с полной корзинкой.
- Надо бы еще картошки, ну да ладно, - сказал он, перекладывая все в пакет, улыбнулся ей, спросил: "Ничего, что так долго?", а потом, вглядевшись в ее поскучневшее лицо, нахмурился и добавил: "Ну, что ты?"
- Ничего больше не забыл? - уклонилась она от ответа, Матвей покачал головой, и они вышли из магазина.
Ветер немного стих, и они пошли медленнее. Он не заговаривал, вел ее, глядя прямо перед собой и задумавшись, а она следила за прыгающими светящимися буквами витрины на крыше и шевелила губами, складывая их в слова. У нее замерзли ноги, и ей было жалко себя за это, она вспомнила, что вчера у метро тоже было очень холодно. И Лене было жалко себя и за это, и жалко было десятикопеечной монеты, которой она ему звонила, потому что не нашлось двушки, и, которую ни за что ни про что съел автомат. От всего этого слезы навернулись на глаза, она порывисто вздохнула, он остановился и спросил: "Что случилось, а?"
- Ничего, - ответила она. - Да и не все ли равно?
- То есть как?
- А так... Ты ж мне не говоришь, где был вчера, куда пойдешь завтра...
Матвей попытался возразить, но она с вызовом перебила:
- Ну, и правильно. Конечно, я теперь понимаю... Мы два отдельных человека, каждый со своей, в общем-то, жизнью. И неизвестно, что с нами будет хоть через месяц, и смешно тогда будет вспоминать, что сейчас за каждые два часа, за каждый вздох мы друг другу... - она укусила перчатку, подыскивая слово, - отчитывались... И, вообще, мне пора домой, а ты - иди завтра с кем хочешь...
И она, будто уверившись в чем-то, выдернула руку из его кармана, развернулась и пошла назад.
Он побежал следом, размахивая тяжеленным пакетом, схватил ее за плечо, остановил и повернул к себе.
- Ну, зачем ты такое говоришь? - умоляюще прокричал он, но она горестно смотрела на него, упиваясь собственным несчастьем и где-то желая, чтобы он действительно ее разлюбил, и было бы совсем плохо.
