Федор Сологуб - Том 8. Стихотворения. Рассказы
Лето 1914 года в Орго, маленькой эстонской деревушке на южном берегу Финского залива, проходило приятно и спокойно. В начале лета никто здесь и не думал о близости большой европейской войны. Все время стояла прекрасная погода, ясная, теплая, с редкими дождями. Дачники, – немцы из Юрьева и из Ревеля, да русские интеллигенты из столиц, – развлекались как умели. Те, которые жили здесь уже несколько лет, хвалили очень это место, широкий вид на море, великолепный парк, закаты, – все, что можно хвалить. Попавшие сюда первый раз, – потому что знакомые зимою часто хвалили Орго, – жаловались на скуку.
В самом деле, Орго – глухое захолустье, нет ни кургауза, ни музыки. Общество благоустройства дачной местности Орго только что было основано и успело только вывесить две надписи о запрещении: велосипедистам ездить по пешеходной дорожке в деревне, да еще устроило плохонький теннис-гроунд. Даже станция железной дороги в семи верстах, – не погуляешь по платформе, встречая и провожая поезда. Только и было утешение, что купанье в море, – пляж очень хороший, почти такой же, как в Усть-Наровской купальной местности, – да лаун-теннис, устроенный на поляне над морем.
Из-за лаун-тенниса молодежь ссорилась с аптекарем: не хотели платить денег за право игры на теннисе, а аптекарь, казначей общества благоустройства дачной местности Орго, грозил, что снимет сетку. Он старался быть очень аккуратным и чтобы оправдать свою немецкую фамилию, и чтобы его не сочли за эстонца.
Молодые люди говорили:
– Мы не обязаны платить вам за игру в теннис. У вас и сетка висит старая.
Аптекарь упрямо твердил:
– Нет, обязаны. Общество не имеет сумм на то, чтобы покупать сетку.
– С нашей дачи, – говорил веселый студент Бубенчиков, – вы уже взыскали три рубля.
– А с нашей, – говорил мрачный Козовалов, – даже пять.
Аптекарь объяснял:
– Ну так это же за доставку корреспонденции, – вы же сами знаете, что в нашей местности нет почтового отделения. А мы хлопочем, и в будущем году мы будем иметь почтово-телеграфное отделение. Чего же вы хотите?
– Это нам все равно, – говорили молодые люди, – нельзя же платить без конца.
Долго пререкались. Наконец аптекарь сетку снял, а около теннис-гроунда вывесил на столбе записку с надписью: «Игра без разрешения правления общества благоустройства запрещается».
В отместку за это легкомысленные молодые люди в следующую же ночь прибили на дверях аптеки записку: «Ходить в аптеку без рецепта врача строго воспрещается».
Многие дачники, запасшись старыми сигнатурками, нарочно заходили в аптеку справиться, почему вход без рецепта воспрещен. В аптеку дачники ходили, как водится, не столько за лекарствами, сколько за открытками с видами местности, за фонариками для иллюминаций, за мылом и одеколоном, и за прочими разнообразными вещами.
Аптекарь возмущался, уверял, что можно ходить и без рецепта, и, отпуская свои товары, жаловался всем на молодых людей.
Раза два-три в лето устраивались любительские спектакли и балы в помещении местного пожарного общества, – вот и все веселье. Приходилось в остальное время довольствоваться домашними развлечениями, а днем гулять и любоваться видами – занятие, молодости мало свойственное.
IIЛиза Старкина, юная дочь морского офицера, плавающего где-то в далеком море, была в нерешительности, на ком из двух молодых людей остановить ей свое внимание. Бубенчиков и Козовалов, два студента, юрист и математик, оба были очаровательны, каждый в своем роде. Лизина мать, Анна Сергеевна, предпочитала любезного и веселого Бубенчикова. Лиза тоже оценивала его превосходные качества, но и в мрачном Козовалове, были свои очарования. Он не лишен был остроумия и находчивости, и хотя говорил ей иногда дерзости, но всегда готов был услужить, тогда как любезный и веселый Бубенчиков был эгоист, и от оказания услуг часто увиливал.
Впрочем, порою оба юноши казались Лизе скучноватыми. И казалось даже ей, что и живут они не по-настоящему, а так, между прочим, до окончания курса, – а настоящая жизнь их начнется потом, когда они выдержат свои государственные экзамены и пристроятся более или менее хорошо.
Но Лизе уже хотелось кого-то любить. Такой уж возраст. И потому на пляже она почти каждый день, сбросив юбочку и сандалии, танцевала дунканские танцы то для одного, то для другого, то для обоих вместе. Лиза, как водится, училась на каких-то драматических курсах. Она была очаровательна в милых своих танцах, стройная, тонкая, весело-загорелая, легкая над гладью мелкого, серовато-золотистого песка.
Был еще и третий, склонный ухаживать за Лизою усерднее и самоотверженнее первых двух. Это был местный, Пауль Сепп, но для Лизы он был пока только комическим элементом.
Паулю Сеппу было двадцать восемь лет. Он был красивый, высокий, сильный, широкоплечий, очень сдержанный человек, добродушный и немного мешковатый. У него были ясные голубые глаза и светлые волосы. Он не пил водки, не курил. Не знал никакого разврата. Кончил какое-то сельскохозяйственное училище. Много читал, по-русски и по-немецки. Очень любип литературу и философию. Играл на рояли. Пел баритоном. Две его сестры, молоденькие девушки, недавно кончили учиться в гимназии.
С весны он был влюблен в Лизу Старкину, – с первого же раза, как увидел ее на обрыве над морем, в тунике, веселую, белую, еще не успевшую загореть. Но он бып простой крестьянин, эстонец, и сам работал на своем поле, вместе со своими двумя сестрами. У него было тридцать десятин земли, и летом жило несколько работников и работниц.
Он был еще холост и непорочен, как мальчик. Зимою он мечтал о далеких красавицах. Каждое лето он влюблялся в русскую барышню, – теперь влюбился в Лизу. В немок он почему-то не влюблялся ни разу.
И вот было трое влюбленных в одну Лизу. Лиза никогда еще в жизни не чувствовала себя такою гордою и счастливою. Лиза и Пауля Сеппа не совсем отвергала на страх двум другим. Поддразнивая их, она говорила:
– Захочу и выйду за эстонца.
И всех трех вышучивала, весело и мило, как все, что она делала.
Анна Сергеевна очень сердилась, когда Лиза говорила с нею об эстонце. Она восклицала:
– Лиза! Твой отец – капитан первого ранга, а ты говоришь о простом эстонце.
Лиза хохотала. Говорила:
– Мы с Паулем будем косить траву, сеять хлеб, пасти свои стада, и разговаривать о Шиллере и о Канте.
– Ужас, ужас! – восклицала Анна Сергеевна.
Лиза продолжала дразнить мать:
– Я буду доить коров и каждое утро носить для тебя парное молоко. Ты увидишь, какое оно будет вкусное, густое и чистое.
Анна Сергеевна затыкала уши пальцами и уходила.
IIIЛиза с мамою, Бубенчиков и Козовалов гуляли в парке. Парк принадлежал остзейскому барону, и на входе туда надобно было брать билеты. За билетами приходилось ходить к управляющему, чистенькому немцу из Риги.
Любовались на великолепный, белый, вознесенный над силлурийским обрывом, дом барона. Один только Козовалов упрямо говорил, что дом ему не нравится, что он годится разве только для устройства в нем музея дурного вкуса. С ним спорили. Но он был, конечно, прав. У него был хороший вкус, и эта дурно-слаженная постройка, совсем не гармонировавшая с местностью, не могла его удовлетворить.
Когда уже видно было синее море, Козовалов сказал, указывая на отдельно стоящее громадное дерево:
– Вот то самое дерево.
– Какое? – спросила Лиза.
Козовалов мрачно улыбнулся и промолчал. У него был в эту минуту таинственный и значительный вид. Лиза вдруг зажглась любопытством. Бубенчиков рассказал:
– На этом дереве весною повесился баронский конюх. Он выстегнул кнутом глаз одной лошади. Управляющий ему сказал, что взыщет триста рублей и посадит в тюрьму. Ну, он пошел сюда ночью и повесился. Утром нашли. Молоденький был совсем, очень скромный, и у него была невеста, здешняя эстонка Эльза, – она живет в горничных у Левенштейна.
Анна Сергеевна заахала:
– Ах, какой ужас! Зачем вы нас здесь повели! Мне этот эстонец ночью будет сниться. И зачем вы это рассказали!
Лиза сказала досадливо:
– Мама, как же ему не рассказать, когда его об этом просят!
Лизу всегда утомляла деланная экспансивность и кокетливость ее матери.
Бубенчиков говорил оживленно, как что-то радостное:
– Многие теперь боятся ходить в парк вечером.
– Да и днем жутко, – сказала Анна Сергеевна. – Знала бы, так не стала бы и билета брать.
– Ну, я бы и сама взяла, – отвечала Лиза.
Козовалов сказал злорадно:
– И молодая баронесса не приехала нынче летом.
– Почему? – спросила Лиза.
– Боится, что эстонцы разозлятся и станут мстить, – объяснил Козовалов. – Потому и билеты надо брать, – боятся пускать всех.
– Вовсе не потому, – заспорила Лиза, – прежде всех пускали, так подходили к самому замку и все цветы обрывали.
