Андрей Зарин - Кровавый пир. За чьи грехи?
— Эй, люди! Кто есть! Ко мне! — закричал Василий. Кривой услыхал голос своего атамана и бросился к нему в дом.
— Возьми людей, из наших, — сказал ему Василий, — и поставь у этой горницы. Чтобы никого не пускали! Придут сюда за животами, скажи, эта горница моя и все в ней мое! Саблей руби, кто войти посмеет! Скорее!
Кривой выбежал и вернулся с Горемычным и Тупорылом.
— Вот тут и стойте! — приказал Василий, и, бросив проницательный взгляд на Наташу, он выбежал на улицу. Голова его горела, сердце сжималось страхом.
"Ах, если бы Еремейка был!" — думал он в отчаянье и вдруг увидал Калачева, дворянского сына. Он как-то избег общего удела и теперь, озираясь, крался вдоль забора.
— Стой — Василий схватил его за ворот. Калачев упал на колени:
— Смилуйся! Ни в чем не повинен! Я хотел идти в казаки проситься.
— Молчи и слушай! — сказал Василий. — Если хочешь жить, достань мне знахаря или знахарку.
— З-з-на… харя? — изумленно забормотал Калачев.
— Ну, ну! Ведь лечит тут у вас кто-нибудь?
— Есть, есть, милостивец! — оживился Калачев. — Ежели не убили его разбой… удалые казаки! Я мигом! — и он рванулся, но Василий удержал его:
— Врешь, вражий сын! Идем разом!
— Что же, я готов! — покорно согласился боярский сын. Они пошли по улицам, на которых бушевали казаки, голь и посадские.
Они врывались в дома, выталкивали оттуда всякое добро и кучей валили его на соборной площади. Иногда из дому выволакивали купца, дьяка или дворянина и быстро расправлялись с ним, обливая кровью пыльные улицы. При каждом крике Калачев вздрагивав всем телом, а Василий нетерпеливо кричал на него:
— Будешь шевелиться, или я тебя!
Наконец боярский сын подвел его к маленькой избе с двумя волоковыми окошками.
— Тут жил, милостивец, великий знахарь. У него воевода всегда пользовался. Викентием звать, поляк!
— Хоть черт! — сказал Василий. — Зови!
— Викентий! — закричал Калачев. — Викентий, друг!
Он застучал в окошко, но никто не отозвался на его призыв.
— Пойдем! — сказал Василий. Калитка оказалась на запоре, но Василий сбил ее плечом. Крошечный двор был пуст; они обошли его кругом, осмотрели избенки и наконец нашли Викентия на сеновале зарывшимся в сено.
— Ну, ну, вылезай! — вытащил его боярский сын.
Перед Василием встал крошечный горбун с огромною лохматой головою, в волосах которой торчало сено. Он дрожал на своих тоненьких ножках и, увидев казака, упал на колени.
— Смилуйся, пан добродею! — запищал он. — Я же худа не хочу добрым казакам. Пусть возьмут мой майонтек, только оставят жизнь!
— Брось выть! — крикнул на него Василий. — Иди за мною! Ты знахарь?
Карлик закачал головою:
— Я это все умею! И заговоры знаю!
— Ну вот тебя и надо! Боярышня обмерла. Идем!
Карлик совершенно оправился и принял даже гордый вид.
— Зараз! — сказал он. — Только инструмент возьму!
— Бери!
Через минуту Василий шел с карликом назад. Калачев уже от страха плелся за ними, боясь, что иначе его зарубят казаки. Карлик едва поспевал за Василием, но, видя, как к нему относятся встречавшиеся пьяные разбойники, он боялся даже заявить о себе и, обливаясь потом, бежал; рядом с атаманом.
Они вошли в воеводский дом. Там уже хозяйничали казаки, но отведенная для Наташи горница осталась неприкосновенной.
— Вот! — сказал карлику Василий, указывая на Наташу.
Тот осторожно на цыпочках подошел к ней и стал внимательно слушать ее дыхание, потом покачал головою и вздохнул. Василий хрустнул пальцами:
— Жива?
— Жива-то жива, — ответил карлик, — только испугалась очень. Обмерла. Постой, пане, я кровь пущу!
Он вынул острый тоненький нож, обнажил руку девушки и ловко вскрыл жилу. Кровь, темная, густая, тяжелыми каплями закапала на пол.
Карлик качал головою, но следом за этим кровь пошла быстрее и, наконец, брызнула светлой, алою струею.
— Оживет! — радостно сказал карлик, ловко зажимая жилу и бинтуя обрывком полотенца раненую руку. Девушка медленно открыла глаза. Лицо Василия озарилось радостью. Он нагнулся над ее изголовьем и тихо сказал:
— Наташа!
В его призыве была вся его любовь. Наташа подняла голову, в ее глазах мелькнул словно испуг.
— Прочь, прочь! — закричала она неистово, вскочила на ноги и снова без чувств запрокинулась на постель.
— Не узнала! — с горечью и испугом сказал Василий. Карлик искоса бегло взглянул на него и покачал головою.
— Капское дело! — продолжал он.
— Что ты сказал?
— Я сказал плохо! — ответил карлик. — С ней злая болезнь будет. Огневица, и потом ее бесы мучить будут. Долго болеть будет!
— Вылечишь?
— Все от Бога!
— Так слушай! — сказал Василий. — Я не с Богом считаться буду, а с тобой! Вылечишь и проси с меня что хочешь. Я богат! Умрет — и я в твой горб ноги твои засажу и тебя на огне спалю, как гада! Понял?
Бедный карлик задрожал, как лист, и опустил голову.
— Я не Бог! — забормотал он.
— Молчи, — прошептал Василий, — а то велю батогов еще засыпать!..
Карлик сел на пол у постели больной и тихо заплакал.
— Не выпускать его без моей воли! — приказал Василий часовым и вышел.
— А я тебя ищу, батько, — закричал, идя Василию навстречу, Гришка, — надо дело робить! Да, цур тебя, що ты такой хмурый? Чего захилився, сынку? Але горе?
Василий махнул рукою:
— И не говори, друже! Коли умрет, я не жилец буду!
— Кто умрет?
— Невеста моя!
— Та-та-та, — засмеялся казак, — а я думал, что у доброго казака и женка, и невеста — одна саблюка! А што с ей?
— Заболела. Со страха, верно. Лежит и как мертвая!
— Ну и оживет, атаман! Пойдем горилки выпьем да про дела погуторим!
— Какие дела?
— А як какие? Про казачество рассказать надо, в казачество ввести, круг сделать, присягу взять, добро поду-ванить. Мало дела? А потом, что дальше! Куда отсюда пойдем?
Василий схватился за голову:
— Ах, одно у меня теперь дело. Тоска, тоска моя! И месть не радует!
— Негоже, атаман! — серьезно сказал Гришка. — Ты мне люб, и я по душе говорю: негоже! Кабы батька узнал, что ты по девке воешь, ой, плохо было бы! А дела своего, казацкого дела, забывать не можешь. На то атаман ты! Да, крепись, батька, — прибавил он весело, — а я тебе помогу. Что за казак, коли бабиться станешь!..
Василий встряхнулся.
— Тяжко, друг! — сказал он. — Все время мечту лелеял, и вот тебе — на!
— То ли бывает, батько! — ответил Весело Гришка. — Я вот двух коханок имел и потерял. А любили как!
— Померли?
— Ни! Бросил их, потому не казацкое это дело. Гляди-ка, народ уж весь собрался!
— За надолбы, други! — зычным голосом крикнул Василий. — Сейчас присягу возьму с вас! А ты, есаул, пошли молодцов за попами!
Он сел на коня и в сопровождении Гришки, Кривого и Пасынкова с союзниками поехал через посад за толпою.
Там, составив круг, он сказал всем, в чем они присягнуть должны, и повторил им, что есть казачество.
— Это вольная воля. Нет над тобой господина, и ты никому не господин. У казаков все братья. Казак последним с бедным делится и всегда стоит за слабого и обиженного. Нет ничего лучше казачества, да никто лучше того и не удумает вовек!
К этому времени в поле привели пять священников. Они слышали уже про крупную расправу с их братией в Царицыне, Камышине и Астрахани и смирились заранее.
— Митрополит Иосиф смирился, — говорили они, — а мы и тем паче!
Народ стал креститься, целовать крест и кланяться Василию.
После присяги он объяснил им порядок управления. Велел выбрать тысяцких, сотников, пятидесятников и десятников и прибавил:
— А до прихода самого батюшки Степана Тимофеевича я атаман у вас, а Григорий Савельев есаул мой. У нас про все спрашивайте! К завтрому выберете и завтра добро дуванить будете, а теперь и по домам. Ишь, ночь на дворе!
Солнце действительно уже давно закатилось, и вечерняя тьма покрыла землю. Народ, гудя, как рой пчел, потек назад в город, но не для того, чтобы спать, а чтобы продолжать пьянство, буйство и разбой. Кабаки стояли раскрыты настежь, у некоторых домов стояли прямо на улице выкаченные из погребов бочки с выбитыми днищами.
— Гуляй, казак! — весело говорил Гришка. — Ой, любая жизнь! Ни тебе горя, ни тебе заботы. Придет смерть — помирать будем! Пойдем, Вася! А?
— Нет, — сухо ответил Василий и поехал к воеводскому дому.
Все время, когда он и говорил, и принимал присягу, и разделял новых казаков, только одна мысль о Наташе жила в его голове и сверлила ее словно буравом. Неужели умрет? Неужели все его страдания, и его разбойничество, и его любовь останутся без награды?.. Где правда?..
— Не будет того! У смерти вырву! — крикнул он почти в голос и вошел в разграбленные покои.
