Валентин Катаев - Алмазный мой венец
Едва я появился в холодной, дождливой Москве, как передо мною предстали мои соавторы. С достоинством, несколько даже суховато они сообщили мне, что уже написали более шести печатных листов.
Один из них вынул из папки аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух.
Уже через десять минут мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный великолепный персонаж - Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным, как, например, Ноздрев. Теперь именно Остап Бендер, как они его назвали - великий комбинатор, стал главным действующим лицом романа, самой сильной его пружиной.
Я получил громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее:
- Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал.
- Позвольте, Дюма-пер, мы очень надеялись, что вы пройдетесь по нашей жалкой прозе рукой мастера,- сказал мой друг с тем свойственным ему выражением странного, вогнутого лица, когда трудно понять, серьезно ли он говорит или издевается.
- Я больше не считаю себя вашим мэтром. Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой.
Заканчивайте роман сами, и да благословит вас бог. Завтра же я еду в издательство и перепишу договор с нас троих на вас двоих.
Соавторы переглянулись. Я понял, что именно этого они от меня и ожидали.
- Однако не очень радуйтесь,- сказал я,- все-таки сюжет и план мои, так что вам придется за них заплатить. Я не собираюсь отдавать даром плоды своих усилий и размышлений...
- В часы одинокие ночи,- дополнил мою мысль братец не без ехидства, и оба соавтора улыбнулись одинаковой улыбкой, из чего я сделал заключение, что за время совместной работы они настолько сблизились, что уже стали как бы одним человеком, вернее одним писателем.
Значит, мой выбор оказался совершенно точен.
- Чего же вы от нас требуете? - спросил мой друг.
- Я требую от вас следующего: пункт "а" - вы обязуетесь посвятить роман мне и вышеупомянутое посвящение должно печататься решительно во всех изданиях как на русском, так и на иностранных языках, сколько бы их ни было.
- Ну, это пожалуйста! - с облегчением воскликнули соавторы.- Тем более что мы не вполне уверены, будет ли даже одно издание - русское.
- Молодые люди,- сказал я строго, подражая дидактической манере синеглазого,- напрасно вы так легко согласились на мое первое требование. Знаете ли вы, что вашему пока еще не дописанному роману предстоит не только долгая жизнь, но также и мировая слава?
Соавторы скромно потупили глаза, однако мне не поверили. Они еще тогда не подозревали, что я обладаю пророческим даром.
- Ну хорошо, допустим,- сказал друг,- с пунктом "а"
покончено. А пункт "б"?
- Пункт "б" обойдется вам не так дешево. При получении первого гонорара за книгу вы обязуетесь купить и преподнести мне золотой портсигар.
Соавторы вздрогнули.
- Нам надо посоветоваться,- сказал рассудительный друг.
Они отошли к окну, выходящему на извозчичий двор, и некоторое время шептались, после чего вернулись ко мне и, несколько побледнев, сказали:
- Мы согласны.
- Смотрите же, братцы, не надуйте.
- Вы, кажется, сомневаетесь в нашей порядочности? - голосом дуэлянта произнес друг, для которого вопросы чести всегда и во всем стояли на первом месте.
Я поклялся, что не сомневаюсь, на чем наша беседа и закончилась.
Долго ли, коротко ли, но после разных цензурных осложнений роман наконец был напечатан в журнале и потом вышел отдельной книгой, и на титульном листе я не без тайного тщеславия прочел напечатанное мне посвящение.
Пункт "а" был свято выполнен.
- Ну а пункт "б"? - спросило меня несколько голосов в одном из английских университетов.
- Леди и гамильтоны,- торжественно сказал я словами известного нашего вратаря, который, будучи на приеме в Англии, обратился к собравшимся со спичем и вместо традиционного "леди и джентльмены" начал его восклицанием "леди и гамильтоны", будучи введен в заблуждение нашумевшей кинокартиной "Леди Гамильтон".
...- Ну а что касается пункта "б", то с его выполнением мне пришлось немного подождать. Однако я и виду не подавал, что жду. Молчал я. Молчали и соавторы. Но вот в один прекрасный день мое ожидание было вознаграждено.
Раздался телефонный звонок, и я услышал голос одного из соавторов:
- Старик Саббакин, нам необходимо с вами повидаться.
Когда вы можете нас принять?
- Да валяйте хоть сейчас! - воскликнул я, желая несколько разрядить официальный тон, впрочем смягченный обращением ко мне "старик Саббакин".
("Старик Саббакин" был одним из моих псевдонимов в юмористических журналах.)
Соавторы появились хорошо одетые, подтянутые, строгие.
- Мы хотим выполнить свое обязательство перед вами по пункту "б".
С этими словами один из соавторов протянул мне небольшой, но тяжелый пакетик, перевязанный розовой ленточкой. Я развернул папиросную бумагу, и в глаза мне блеснуло золото. Это был небольшой портсигар с бирюзовой кнопочкой в замке, но не мужской, а дамский, то есть раза в два меньше.
Эти жмоты поскупились на мужской.
- Мы не договаривались о Том, какой должен быть портсигар - мужской или дамский,- заметил мой друг, для того чтобы сразу же пресечь всяческие словопрения.
Мой же братишка на правах близкого родственника не без юмора процитировал из чеховской "Жалобной книги":
- Лопай, что дают.
На чем наши деловые отношения закончились, и мы отправились обмыть дамский портсигарчик в "Метрополь".
Роман "Двенадцать стульев", надеюсь, все из вас читали, и я не буду, леди и гамильтоны, его подробно разбирать.
Замечу лишь, что все без исключения его персонажи написаны с натуры, со знакомых и друзей, а один даже с меня самого, где я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: "Мусик, дай мне гусик" - или что-то подобное.
Что касается центральной фигуры романа Остапа Бендера, то он написан с одного из наших одесских друзей.
В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое.
Прототипом Остапа Бендера был старший брат одного замечательного молодого поэта, друга птицелова, эскесса и всей поэтической элиты. Он был первым футуристом, с которым я познакомился и подружился. Он издал к тому времени на свой счет маленькую книжечку крайне непонятных стихов, в обложке из зеленой обойной бумаги, с загадочным названием "Зеленые агаты". Там были такие строки:
"Зеленые агаты! Зелено-черный вздох вам посылаю тихо, когда закат издох". И прочий вздор вроде "...гордостройный виконт в манто из лягушечьих лапок, а в руке - красный зонт" - или нечто подобное, теперь уже не помню.
Это была поэтическая корь, которая у него скоро прошла, и он стал писать прелестные стихи сначала в духе Михаила Кузьмина, а потом уже и совсем самостоятельные.
К сожалению, в памяти сохранились лишь осколки его лирики.
"Не архангельские трубы - деревянные фаготы пели мне о жизни грубой, о печалях и заботах... Не таясь и не тоскуя, слышу я как голос милой золотое Аллилуйя над высокою могилой".
Он написал:
"Есть нежное преданье на Ниппоне о маленькой лошадке вроде пони", которая забралась на рисовое поле и лакомилась зелеными ростками. За ней погнался разгневанный крестьянин, но ее спас художник, вставив в свою картину.
Он изобразил осенние груши на лотке; у них от тумана слезились носики и тому подобное.
У него было вечно ироническое выражение добродушного, несколько вытянутого лица, черные волосы, гладко причесанные на прямой пробор, озорной носик сатирикончика, студенческая тужурка, диагоналевые брюки...
Как все поэты, он был пророк и напророчил себе золотое Аллилуйя над высокой могилой.
Смерть его была ужасна, нелепа и вполне в духе того времени - короткого отрезка гетманского владычества на Украине. Полная чепуха. Какие-то синие жупаны, державная варта, безобразный национализм под покровительством немецких оккупационных войск, захвативших по Брестскому миру почти весь юг России.
Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшим угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником.
Бандиты поклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине двуспальный полосатый матрац.
Я не был на его похоронах, но ключик рассказывал мне, как молодая жена убитого поэта и сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоявшая на эстраде нашей "Зеленой лампы" как царица с двумя золотыми обручами на голове, причесанной директуар, и читавшая нараспев свои последние стихи:
