Николай Наседкин - Казнить нельзя помиловать
- Что же теперь ты будешь делать?
- Пойду напьюсь... - очень серьезно ответил Карамазов.
- Дурак! - всплеснула руками Марина и заплакала. - Какой же ты дурак!
Но в голосе ее звучала совсем даже не злость. Карамазов встал, подошел к ней, взял за плечи и поднял со стула.
- Ну, соскучилась?
- Со... соскучилась... - всхлипнула совсем по-детски младший лейтенант Карамазова.
- Ну, ладно, - пересиливая себя, чтобы не поцеловать любимую жену в этих мерзких стенах, вздохнул Родион Федорович. - Иди к своим малолетним уголовникам, а я - домой. Всё будет хорошо. Вот увидишь...
- Только не пей, Роденька! - умоляюще глянула в самую душу ему Марина.
- Ну что ты! - подчеркнуто обидчиво надулся Карамазов и сразу же улыбнулся. - Но бутылочку шампанского для такого случая сам Бог велел взять.
- Шампанское можно, - милостиво разрешила жена, промокаясь платочком.
* * *
Дома Родион Федорович целый час слонялся по всей квартире, осматривал все углы, и закоулки, словно здороваясь с каждой вещью. Всё было до того родным, каждая книжка или тарелка такой дорогой, что тянуло поплакать. И вся квартира была полна присутствием Марины...
Родион Федорович принялся разбирать свой кейс и вдруг наткнулся на фотографию Юлии Куприковой. Ее чистые доверчивые глаза с упреком и болью смотрели на него, и не будет ему покоя на этой земле, пока ходит по ней убийца девушки - ходит с сытой глумливой улыбочкой на жирных губах.
"Надо для начала всё-всё разложить по полочкам", - подумал Карамазов. Он достал стопку чистой бумаги, сел к столу, напряженно думал несколько минут, морща лоб и грызя пластмассовую ручку, потом быстрым четким почерком начал писать:
"Валентин Васильевич Фирсов не знал, что сегодня, 23 июля 1988 года, умрет..."
Вместо послесловия
Примерно с месяц назад мне позвонил Родион Федорович Карамазов.
Позвонил на работу, в редакцию "Местной правды" - я теперь живу в Будённовске, занял в городской газете, можно сказать, место Виктора Крючкова.
Так вот, позвонил Карамазов. За прошедшие два года мы с ним сталкивались раза три на улице в Баранове, здоровались, перекидывались парой фраз и - разбегались. Я знал, что он ушел из милиции, перебивается случайными заработками.
- Александр, - услышал я в трубке, - как бы нам встретиться по очень важному для меня делу?
В "Местной правде" у меня отдельного кабинета не имеется (эх, каким же, оказывается, шикарным апартаментом владел я в "Комсомольском вымпеле!"), договорились пообщаться в парке.
Карамазов похудел, осунулся, взгляд - тревожно-измотанный. Такой взгляд сейчас у многих людей, тех, кто понимает, что происходит вокруг... Одет Родион Федорович, я бы сказал, весьма скромно: ковбойка, поношенные джинсы, сандалеты. В руке - знакомый дипломат. В дипломате и находилось то самое "очень важное дело" - машинописная рукопись под интригующим названием "Казнить нельзя помиловать".
- Этот, как его? Александр, - голос бывшего следователя чуть дрожал, вот такая штуковина: написал я нечто вроде повести. Ты бы посмотрел, а?
Родион Федорович рассказал мне подробно о бесславной кончине своей следовательской карьеры, о том, как решил добиться справедливости во что бы то ни стало, как вознамерился поначалу изложить на бумаге последовательно, в протокольном духе все события, связанные со смертью Фирсова, Куприковой и Крючкова, как обращался в Москву, ездил туда сам, слонялся по большим прохладным кабинетам со своей докукой. Толку он добился с гулькин нос и даже менее, зато заработал в Баранове славу чокнутого, озлобленного и мстительного скандалиста.
А отдушину, отдохновение душевное от всей этой мерзости окружающей жизни Родион Федорович нашел в... творчестве. Из протокола, из служебной записки рукопись начала вдруг разбухать, оживать, превращаться в нечто неожиданное для самого Родиона Федоровича, - в повесть. Сначала Карамазов не поверил, даже испугался: он ведь даже заметульки в стенгазеты никогда не писал!
В конце концов Родион Федорович страх переборол, собрал всю свою бывшую милицейскую волю в кулак и засел за письменный стол всерьез. На писательский подвиг его вдохновили и мысли практического порядка: дескать, художественно-документальная повесть, буде она прочитана в кабинетах, сильнее подействует на тех людей, от которых зависит справедливость, скорее поможет наведению порядка в глухих барановских палестинах. И второе: повесть можно напечатать и тем самым несколько поправить свои материальные дела без твердой зарплаты жить в наши дни тошнёхонько.
Одним словом - помните? - "наивным иногда бывал Родион Федорович Карамазов..."
- Это что же творится в литературе, а? - вопрошал меня бывший следователь и нынешний начинающий литератор. - Предложил я повесть в одну редакцию, другую, третью... По сути, по существу дела не говорят, глумятся и только!
Из одной редакции Родиону Федоровичу ответила дама: "Я не верю, да и никто из читателей не поверит, что Юлия Куприкова могла полюбить такого подлеца, как Фирсов!.." В другой рецензии ошарашенный Карамазов прочитал: "Автор, видимо, плохо представляет себе работу следователей. Надо посоветовать ему писать о том, что он хорошо знает..." Еще один мэтр от литературы укорял Родиона Федоровича: "Ну зачем же так смеяться над всем и вся? Ваши "милицейские" анекдоты позорят славную советскую милицию! А как вы изображаете советских писателей, журналистов? Ведь это оскорбительно! Такое идейно незрелое и пасквильное произведение не может быть опубликовано в советском журнале..."
Я вернул Родиону Федоровичу письма-рецензии, успокоил:
- Не берите в голову - обычное дело. Всем начинающим и неизвестным такие глупости из редакций пишут.
- Но как же так, - всё кипел и никак не хотел успокаиваться Карамазов. - Как же можно писать такие - вот именно! - глупости? Как не совестно? Ха, недостаточно, видите ли, я роль прокуратуры отобразил... Да плевать мне на прокуратуру! Я же не протокол писал, не статью в газету художественное произведение. Вот напишу я, к примеру, в повести: человек был одет в пальто и шляпу. А мне скажут: неполно отражаете - почему не упоминаете брюки, ботинки, майку, трусы? Так, что ли? А писателей, интересно, чем это я оскорбил? Если даже кто и узнает себя, допустим, в Сидоре Бучине, так что? Разве это я, автор, поэзию его оцениваю? Это же стариканчик из "Семицветика", который Бучину завидует, высказывается о нем...
Вскоре Родион Федорович, спохватившись, что я-то повесть еще не читал, несколько утих, успокоился.
- Этот, как его? Саша, на тебя вся надежда. Взгляни свежим профессиональным взглядом: действительно - плохо? Может, слог где исправишь...
Я взял папку с рукописью, пообещал прочитать как можно быстрее. Уже в последнюю секунду, при прощании, взглянув на его усталое, с темными подглазьями лицо, я спросил невольно:
- Родион Федорович, скажите, а как вы сейчас к выпивке относитесь?
- Ха! Это - вопрос или предложение? - понимающе хмыкнул он и посерьезнел. - Почти не пью. Только по праздникам.
Рукопись Карамазова я проглотил в два вечера. Потом дал не без колебаний прочитать повесть моей жене: как ей это ляжет на сердце, не возмутит ли? Хотя жена у меня, я всегда знал, - умница.
Что сказать? Конечно, "Казнить нельзя помиловать" - не шедевр, да и нелепо ожидать шедевров от человека, впервые написавшего прозу. Есть, разумеется, проколы и в языке и провалы в стиле, да и наивности чуть бы убавить... Но всё это, повторяю, простительно для литературного дебюта. Однако есть ведь и достоинства в этой вещи. Думается, умный читатель, проницательный критик их без труда обнаружит. Если, само собой, повесть будет напечатана...
Добавлю, что меня Родион Федорович обрисовал очень уж лестно, чересчур. Я ему обязательно это скажу, пусть поправит - неудобно. А Фирсов - чтоб ему икалось на том свете! - получился, по-моему, как живой: именно таковым гнусным фарисеем он и был при жизни. Таковым и остался...
Да, да! Ибо дух его целиком переселился в его примерного и достойного выкормыша - Свиста. Свист редакторствует в "Комсомольском вымпеле" - сбылась мечта идиота. Претворяет в жизнь гласность, так сказать, по-фирсовски, по-фарисейски. Возьмите, почитайте "Комсомольский вымпел" - стыдобушка...
Тьфу ты, опять завелся!
И еще. Товарищ Быков по-прежнему секретарь обкома. Павел Игоревич Ивановский, правда, покинул своей шикарный кабинет в Будённовском горисполкоме и заделался директором пригородного совхоза. Сынок его, как я узнал, получил год условно и теперь живет в других краях у родичей. Те двое, Кушнарёв и Савельев, получили по восемь лет. Сидят, голубчики.
На могиле Фирсова высится мраморный обелиск со звездой героя. На могиле Юлии Куприковой - скромный памятничек, фотография: эх, действительно, какая ж дивчина была!
* * *
Вот уже много дней я безуспешно разыскиваю Карамазова.
Как в воду канул. Зашел я по-соседски к Шишову (он уже старший лейтенант), познакомился, расспросил: Шишов не в курсе, тоже давно друга не видал. Дозвонился до жены Карамазова. Она сообщила, что он уехал опять в столицу, должен бы вроде вернуться, но...
