Наталья Копсова - Русская жена
Одна полицейская машина и две "скорые" прибыли одновременно. Заслышав надрывные сигналы сирен, обитатели поселка словно на сходку потянулись к месту трагедии. Я привстала, напрягла зрение и насторожилась: мои дети и Борис спускались к дому по противоположному склону. Завидев множество людей и машин, Борис опрометью бросился вперед и с разбегу врезался в дюжего санитара, дотоле неторопливо вылезавшего из чрева автомобиля с красным крестом на борту. Понесли носилки; я не смогла разобрать, кто на каких, но их было трое. Ожесточенно жестикулируя и отчаянно оря, Борис метался между "скорыми", а потом пропал: видимо, забрался внутрь одной из них. Я же отвлеклась на Машу и Сережу, стоящих в первых рядах толпы и зачарованно наблюдающих происходящее. Близко к месту кровавой драмы они не подходили, и это было хорошо, это было правильно. Но тут Сережа не стал стоять в стороне, сорвался с места и, подлетев к высокому полицейскому у крыльца, принялся что-то горячо тому доказывать. К моей радости, равнодушно-приветливый полицейский одобрительно похлопал сына по плечу и, потеряв всякий интерес к моему ребенку, отослал его обратно в толпу.
Совсем стемнело и похолодало. Меня неудержимо затрясло. Однако беспощадная внутренняя пружина грубо прикончила зубную чечетку и общетелесный мандраж с диктаторским указанием приступить к решительным действиям. Низко пригибаясь и полуприседая, я в обход начала спускаться к детям. Удалось по-тихому вмазаться в остолбенелый народ, растерявший на время чрезвычайного происшествия всю свою соседскую бдительность. Халат я подпоясала повыше, наподобие платья, и, почти подкравшись к своим детям, встала чуть позади них. Брат и сестра жались друг к другу, как два взъерошенных одиноких воробушка в студеную зимнюю пору. Машины вновь взвыли и одна за другой быстро понеслись к городу. Обитатели принялись оперативно разбредаться, на высоких гортанных звуках обсуждая происшедшее. Олины печальные дела привнесли легкий привкус авантюры в довольно однообразное дотоле существование ее соседей. Теперь же они торопились погрузиться в него вновь. На меня по-прежнему никто не обращал ни малейшего внимания.
Наклонившись к пушистым светлым головкам своих птенчиков, я по-норвежски попросила их не задавать лишних вопросов и, прижимая те же светлые головы к своему чуть потеплевшему животу, увела их за гараж, где и пристроила на куче дров, строго-настрого приказав замерзшим, притихшим детям дожидаться маму за сараем и никуда с этого места не трогаться. Под покровом сумерек я смело приблизилась к крыльцу опустевшего Олиного дома. Окна неприятно темнели, как пустые глазницы давнего покойника, но то были лишь мои субъективные ощущения. Вход был огорожен светящимися в темноте траурными лентами. Да нет, полная чепуха: вход был огорожен всего лишь желтыми полицейскими лентами, крепящимися к обычным полосатым полицейским столбам. После некоторых умственных усилий мне припомнилось, что еще прошлым летом мы вместе с Олей спускались по какой-то там ее надобности в котельную, откуда через низенькую, чуть покосившуюся дверцу потом вышли в сад. Запасной вход следовало немедленно проверить. На всякий случай оглядевшись, не видит ли кто, я быстро обошла крыльцо по часовой. Дверца в подвал заперта не была и запросто отворилась от первого же толчка. Из мглистой, враждебной неизвестности кисло несло застарелыми пылью, плесенью и нежитью. Сразу взбесившееся сердце принялось биться громче Кремлевских курантов. Оно, бедное, видно, надеялось своим шумом распугать предполагаемую нежить обратно по насиженным ею темным углам. Все во мне заколебалось вновь.
"Давай вперед. Ничего с тобой не будет. Нервы шалят", - поощрил внутренний неизвестный, и я сделала шаг во тьму.
Внутри было тихо и от этого очень страшно. Но разве я хоть сколько-нибудь, хоть когда-нибудь верила в мистику? Все к черту и вперед. Торопясь, суетясь, на ощупь, но на удивление сноровисто, я благополучно миновала подвал с котлом и скоренько выбралась наверх. Пронзительную, гнетущую тишину подвала здесь слегка нарушило тиканье больших стенных часов. Мне был страшен мерный покой старого дома, а мои перебежки, скрипы и шуршания лишь усиливали малоприятное ощущение гибельного места. После кухни я очутилась в гостиной и тут невольно поежилась: оборчатые, лиловые в золотых лилиях Ольгины любимые гардины странно раздувались, создавая пренеприятнейшую иллюзию, что за ними кто-то стоит и неотрывно тебя зрит. Но зато в менее покойницкие с этой стороны окна заглядывала полная луна, моя новая подружка, и, разливая вокруг сказочное сияние, воодушевляла на очередные подвиги. Скрипучая лестница повела себя особенно противно. Казалось, своими заунывными жалобами и недовольным старческим нытьем она какого-нибудь безглазого Вия призывает отомстить за свою поруганную нежеланными шагами честь. Всегда прежде доброжелательные ко мне зеркала в ванной явили пугающее отражение затейливо перекошенной, чудовищно крупной тени - меня самой, как я сообразила несколько позже, стрелой вылетев из зеркального помещения. Свои и детские вещи пришлось распихать по сумкам почти не глядя. Стремление оставить все позади возрастало с каждым мгновением. Меня неудержимо потянуло бросить прощальный взгляд на место преступления. Взгляд присох к темнеющим на кровати и полу большим расплывчатым пятнам. Отвратительный запах полураспада некоей сладкой гнили всего лишь на полсекунды защекотал настороженные ноздри, чтобы затем бесследно раствориться. Да нет, померещилось! Я сделала шаг от спальни и резко повернулась к ней спиной, но тут некто мохнато-увеличенный тепло и ласково задышал мне в шею, при этом еще любовно последнюю щекотнув. Ошибки быть не могло! Не глядя более по сторонам, я по-спринтерски преодолела все препятствия на пути к свободе. Прочь отсюда!
Слегка отдышавшись на ночном, быстро остывающем воздухе, поняла: да за мной никто и не думал гнаться. Просто нервы! Сладенькие, родненькие, золотенькие мои детишки сиротливыми комочками пристыли к никому уже не надобным чужим дровам, а не к родной мамочке. Острая за них боязнь, сожаление о разрушенном Олином гнезде, горечь от непредсказуемости человеческих судеб и чувство неясной, слепой угрозы в самой непосредственной близости от этого дома обволокли меня с головы до ног неприятно сырой, туманно-сожалеющей шалью, заставляя еще раз неприятно поежиться. Однако переживать не время, время действовать. Глава седьмая
Я ненадолго присела рядом с детьми и принялась вязать воедино и разрозненные мысли, и интуитивные излияния порядком пораженной души с целью их дальнейшего, сугубо практического применения. Потом от души пожелала себе и детям благополучного завершения намеченного пути и решительно поднялась. Идея с обращением к Ольгиным соседям с просьбой нас отсюда вывезти была отвергнута сразу. Заказать такси по телефону-автомату не представлялось возможным, ввиду полного и повсеместного отсутствия таковых. К воплощению оставался самый последний вариант: тащиться всю ночь напролет с бедными малышами три-четыре километра через лес, а уже на шоссе ближе к городу взять такси до вокзала или аэропорта. С глубокой жалостью я смотрела на побледневшие, осунувшиеся личики двух ангелочков, казнила себя за чудовищные в отношении своих малышей намерения и тем не менее продолжала проворно натягивать на родные, пахнущие теплым парным молочком тельца вязаные свитера и плотные джинсы. Последний раз бросив свой сожалеющий и навеки прощающийся взгляд на сиротливо белеющий, такой одинокий Олин дом, втроем - я и дети мы дружно двинулись по опушке леса вдоль проселочной дороги. Так, конечно же, дольше, чем напрямик через лес, однако ночной лес пугал своей отторгающей враждебностью, как чужеземная орда, и сбиться в нем с пути ничего не стоило, в то время как на дороге через равные промежутки светились крашенные фосфорецитовой краской кюветные ограничители, и даже трава вокруг них отливала мертвенно белым сиянием. Ориентироваться по столбикам-ограничителям и сияющей траве, предвкушала я, будет одно сплошное удовольствие, хотя оно же, я надеялась, и последнее на сегодня.
Петляя по опушке, часто спотыкаясь о неразличимые коряги и камни и проклиная в сердцах все и вся в городе Рисоре, а еще больше свои ничуть не пригодившиеся тяжести в сумках, я тешила себя лишь тем, что путь на Голгофу был все же тяжелее. Больше всего меня удивляло и слегка настораживало, что шестилетний мальчик и крошка-девочка ничуть не ноют, а взявшись за руки, как сказочные Кай и Герда, довольно проворно следуют в заданном направлении даже впереди своей понуро бредущей с двумя большими тюками мамы. Со всевозрастающим страхом я с минуты на минуту ожидала, что сказка вот-вот кончится, а мои малыши сдадут позиции и, не дай Бог, захнычут. Чтобы предотвратить развитие событий по наихудшему сценарию, мы с обрадованными крошками при полном согласии друг с другом присели немного отдохнуть. Я в роли самоуверенной, сильной женщины, проворно расстелила на траве первые попавшиеся под руки шмотки, высыпала камушки из дочкиных кроссовок и очень оптимистично объявила, что мы почти дошли до цели. Дети заметно обрадовались: дочка сразу же запросила пить, а сын - есть. Вот это было совсем некстати оттого, что практически неисполнимо, и расстроило меня вконец. И тут послышался сразу бросающий в дрожь, замогильный, тоскующий вой, тот самый, от которого волосы встают дыбом и холодеют вмиг пересыхающие губы. Продолжая дрожать всем телом, я то ли прижала детей, то ли сама прижалась к ним. В глазах возникли кровавые дяди, а во рту - боль и кровь от прикушенного языка.
