Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Дальше я уже ничего не понимал, потерял нить разговора и только смотрел не отрываясь, как красномордый, толстый кази с длинной крашенной хной головой потягивал из стаканчика крепкий чай, беспрерывно свертывая и вставляя в мундштук самокрутки.
Вот он свернул очередную самокрутку, вставил ее в мундштук, закурил, глубоко вздохнул и произнес:
- Равенство - это хорошо. Сам пророк проповедовал равенство. Если один человек попирает права другого, это великий грех. А раз так, раз коммунисты тоже за равенство, чего ж они против религии ополчились?
- А потому, что считают религия помогает бекам, капиталистам... - Учит простого человека гнуть на них спину, подчиняться им.
- А как же иначе?! - искренне удивился кази. - Перечить своим покровителям?
- Дело в том... - задумчиво произнес дедушка Байрам. - Дело в том, что коммунисты уверены, богачи богатеют за счет простого народа.
- Ну и не правы! - горячо возразил кази. - Разве Гаджи Зейналабдин не был раньше простым каменщиком? Разве не работал по найму? Все зависит от человека. Есть смекалка все будет в порядке. Возьми хоть твоего зятя, - он обратился к дедушке: - приехал в город, едва концы с концами сводил, а теперь, слава аллаху, обеспеченный человек. А по их выходит: сиди купец в своей лавчонке и не смей богатеть, жди, пока Плешивый Ширин сравняется с тобой в доходах?...
Сколько я ни старался, мне ничего ее удавалось понять из этих разговоров. Спрашивать я не смел, и в голове у меня постепенно образовался такой хаос, что я никому уже не мог верить. Я не понимал, что хорошо, что плохо, что есть грех, что - праведное дело. Не знал, как оценивать людей: какие, например, они, кази Мирзали или дядя Нури? Хорошие они люди или плохие?...
Папа теперь все чаще уезжал, и никто не мешал мне бегать в дедушкин дом. По нескольку раз в день бегал я к бабушке, хотя она была неласковая, сердитая. Она или молча смотрела на дорогу, не обращая на меня никакого внимания, или громко ругала дедушку. Ей было известно, что дедушкин брат Айваз частенько наведывается в Курдобу, где и живет сейчас дедушка Байрам, и тот всякий раз провожает его с богатыми подарками: то коня даст, то верблюда... Не то, чтобы бабушка была такая уж жадная, она негодовала потому, что дедушка Байрам мало думает о своем единственном сыне, что добро, которое должно принадлежать только Нури, попадает в другие руки...
Дяди Нури в это время уже не было в городе. Он по секрету сообщил маме, что его посылают в Баку за военными припасами и что дело это опасное и ответственное,
Дядя Нури уехал и... пропал. Всякий раз, бывая по торговым делам в Баку, папа пытался навести о нем справки, но никто его не видел, след дяди Нури затерялся. И опять бабушка Фатьма все молилась, молилась... И каждый вечер сидела на своем топчане на балконе, не сводя глаз с шоссе, ведущего в Баку...
...Однажды вечером мама сказала папе, что ее подруга Махбуб-ханум ушла из дома с турецким офицером.
Махбуб-ханум была дочерью бека, человека значительного. Отец ее был владельцем самой большой в городе бани и пользовался влиянием, и дочь его Махбуб-ханум одевалась богаче других.
Махбуб-ханум была очень красивая, такая красивая, что глядя на нее, я всегда вспоминал принцессу из сказки... Это была веселая, смешливая, живая женщина со сросшимися бровями н тонкой талией, перехваченной золотым поясом.
Махбуб-ханум была выдана за двоюродного брата, но тот был к ней равнодушен, жил один в Ашхабаде. Они развелись, и Махбуб-ханум вернулась в отцовский дом.
Когда мама водила нас в баню (для нас готовили отдельный номер), мы потом обязательно шли к Махбуб-ханум - их дом примыкал к бане. Махбуб-ханум тоже часто бывала у нас.
В двухэтажном доме, расположенном по соседству с нашим, жили два офицера турецкой воинской части (в нашем городе стояли сейчас не только мусаватские, но и турецкие офицеры). И я заметил, что стоило Махбуб-ханум появиться у мамы, одна из турецких офицеров Тофик-бек сразу же показывался в саду, а Махбуб-ханум становилась тогда особенно оживленной, громче смеялась и что-то говорила, говорила и все поглядывала на офицера... Конечно, я мало что понимал, но я не мог не чувствовать, что между этими двумя людьми происходит что-то.
Через несколько дней после того, как Махбуб-ханум сбежала к Тофик-беку, - Тофик-бек жил теперь в другом доме, - мама пошла ее навестить. Она и меня взяла с собой, потому что знала, как нравится мне смотреть на Махбуб-ханум (она как-то раз сказала об этом подруге, смутив меня чуть не до слез).
"А тебе идет выходить замуж! - сказала мама, как только мы вошли. Еще красивее стала". Она наклонилась к подруге, что-то шепнула ей, и обе расхохотались. Да, мама была права, Махбуб-ханум стала еще красивее, мне показалось даже, что я никогда не видел более прекрасной женщины. Радость лилась из ее сияющих, счастливых глаз, и счастье, струящееся из глаз женщины, почему-то и меня делало счастливым...
ВСТРЕЧА С НЕЗНАКОМЫМ ГОРОЖАНИНОМ
Дедушка Байрам решил навестить свою мать - бабушку Сакину, которая сейчас жила в Курдобе, в зимнем доме. Узнав об этом, я стал приставать к дедушке, чтоб он взял и меня, ну а дедушка мне, как известно, ни в чем не отказывал.
Мама тоже не возражала. Папа, на мое счастье, был в отъезде.
Рано утром мы с дедушкой сели в фаэтон Габиба и в сопровождении Кызылбашоглы отправились в путь.
Мы миновали поля колосившейся пшеницы, спустились в долину и тут увидели: на дороге стоит фаэтон, а чуть поодаль - трое вооруженных всадников и перед ними невысокого роста человек, похожий на городского. Он курил, прищурив один глаз.
- Приветствую тебя, Байрам-бек! - сказал дедушке один из всадников, высокий белолицый мужчина.
- Здравствуй, Рзакулубек, - ответил на приветствие дедушка и спросил, показывая на незнакомого мужчину: - Что за бедняга попался вам в руки?
Так это Рзакулубек! Я столько слышал об этом разбойнике, безжалостном и жестоком!
- Нашел беднягу! - Рзакулубек усмехнулся. - Это же большевик! Сейчас мы его прикончим!
- Откуда ты знаешь, что большевик?
- Ребята мои дознались. Да вон и бумажка у него в кармане - на, погляди! - Он протянул дедушке какой-то листок, Дедушка прочитал.
- Да, большевик, - сказал он. - Ну и что?
- Как это, ну и что? - Рзакулубек опешил. - Это ж не люди: никого не признают: ни отца, ни мать, ни бога, ни пророка! Этот вот сукин сын ходил по селам и подбивал убивать начальников и беков!...
- Неправда, - спокойно возразил мужчина, - мы не сторонники террора.
- Вы не здешний? - спросил дедушка.
- Родом я из Гянджи, но с детства жил в Баку. И сейчас ехал туда.
Как мне хотелось, чтоб дедушка расспросил этого человека, кто он, что делал в наших краях, но дедушка не стал расспрашивать незнакомца.
- Отпусти его, пусть едет в Баку! - сказал он Рзакулубеку.
- Да ты что это, Байрам-бек?! Если б эта змея тебя поймала, думаешь, отпустил бы живым?
- Думаю, нет, - сказал дедушка. - Когда большевики придут к власти, они скорее всего не оставят меня в живых. Только оттого, что вы убьете этого человека, ровным счетом ничего не изменится.
Рзакулубек побагровел:
- Нет, Байрам-бек! Ты знаешь, я тебя уважаю, но этого гяура я убью!
Лицо дедушки стало холодным и строгим. Кызылбашоглы положил руку на револьвер.
- Идите! - чуть прищурившись, сказал дедушка незнакомцу. - Вы свободны.
Незнакомец снизу вверх метнул взгляд на Рзакулубека, мгновение колебался, потом быстрым шагом пошел к фаэтону. Фаэтонщик с места пустил коней галопом.
Рзакулубек горестно покачал головой.
- Эх, Байрам-бек! Ты его от смерти спас, а он тебе доброго слова не молвил! Зря ты не дал пришибить нечестивца!
- Трогай! - сказал дедушка фаэтонщику.
- Дедушка, - спросил я, когда немножко отъехали. - А если они догонят его и убьют?
Дедушка Байрам достал папиросу, зажег ее, не спеша затушил спичку и сказал:
- Не посмеют.
- Ну как, Габиб, - спросил дедушка, когда мы выехали в поле, по-прежнему в картишки режешься?
Габиб не ответил, улыбнулся смущенно.
Это был тот самый фаэтошцик Габиб, который вез папу с мамой, когда они бежали. Может, и фаэтон был тот же самый, а может, и другой... Когда-то у Габиба было три фаэтона, два из них вместе с лошадьми он проиграл в карты.
Мы ехали по бескрайним степям Карабаха.
- Габиб! - снова позвал фаэтонщика дедушка. - Говорят, ты хорошо поешь? Спел бы, а? Скучно что-то...
- Что ты, бек, какой я певец?...
- Ладно, не смущайся, спой...
Не было б, господи, ни меня, ни этого мира.
Ни этой грусти в душе тоже если бы не было...
Он пел так печально, так трогательно, и пение его совсем не вязалось ни с длинным его носом, ни с большими обветренными руками, державшими поводья коней. Лица его я не видел, он сидел к нам спиной, но я чувствовал, что печаль льется из самого его сердца. Было так страшно слышать этот страдающий голос: я слышал о Габибе, что он мошенник, гуляка, картежник, плясун... Почему же он так печально поет?
