Михаил Салтыков-Щедрин - Господа ташкентцы
- Убью! - пускает "палач" вдогонку старику, который, учинив проказу и подобрав халат, бежит во все лопатки в другие комнаты.
- А папеньку-то судить будут! - докладывает "палачу" Федька-разбойник.
- И дяденьку тоже! - присовокупляет Ванька-воряга.
- Цыц, бесенята... жрать хочу! живо! - командует "палач" и, в ожидании еды, направляет стопы в девичью.
Там стоит девка Маришка, нагнувшись к сундуку, наполненному полотнами, и отбирает из них те, которые потоньше.
- Маришка! жрать... смерть моя! - говорит он, придавая своему голосу почти мягкий оттенок.
- Не до вас теперь, барин! видите, дело делаю! - отвечает Маришка, и еще ниже нагибается к сундуку, чтобы не встретиться взорами с "палачом".
- Ты, подлая, с Федькой связалась?
- Еще с кем?
- Тебе говорят: с Федькой! Да ты не верти хвостом, а гляди на меня!
- Не образ!
- Говорят, гляди!
Маришка, все еще нагнувшись к сундуку, неохотно поворачивает к нему голову и, взглянувши, восклицает:
- Ах, да какие вы, барин, большие!
- То-то большой! ты смей только!
- Что сметь-то! сами-то, чай, давным-давно меня на какую-нибудь кузнечиху {Магазинная девушка с Кузнецкого моста, в Москве. В сороковых годах девицы эти не отличались особенной строгостью поведения. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)} сменяли!
- Ну, там на кого бы ни сменял! То я, а то ты! Тебе и по закону так следует. Да брось ты полотна-то! гляди на меня!
Маришка выпрямляется и сконфуженно становится перед ним.
- Что тут у вас делается? взбесились, что ли, даже поесть не допросишься?
- Ах, барин, столько у нас здесь напастей! столько напастей! Целая орава папеньку-то судить наехала, и все-то жрут, все-то пьют! кажется, что только добра папенька нажили - все туда, в эту прорву пойдет!
- А ты... с Федькой?
"Палач" рычит, но рычит не опасно. Маришка понимает это.
- Вы, барин, всегда... - говорит она, - и что только вам этот Федька поперек встал - диковина!
- Верти хвостом-то! Отец зол?
- И не подступайся! Намеднись Никешку чуть-чуть под красную шапку не отдали.
"Палач" крутит зачаток уса и сурово произносит:
- Ну, и черт с ним! я сам в солдаты уйду!
В эту минуту Арина Тимофеевна, как буря, влетает в девичью и расстраивает интересный tete-a-tete {}.
- Вырос, батюшка! - язвит она, - ума не вынес, а не хуже стоялого жеребца ржет! Смотри, как бы Федька-подлец не приревновал!
- Да и у вас, маменька, ума немного! - огрызается "палач", - вот покормить небось не догадаетесь!
- Надоело! - вдруг прибавляет он, зевая и потягиваясь, как будто и в самом деле он бог весть сколько времени толчется в этом доме, и все ему безмерно в нем опостылело.
В зале, на столе, "палача" ждут холодные объедки.
- Ишь ведь! куска живого нет! - озлобленно произносит он, жадно обгладывая кость, - Федька! нельзя ли, братец, цопнуть! спроворь!
Федька устремляется со всех ног в пространство; минуты через три он возвращается назад, бережно неся что-то под полой халата.
- Где бог послал? - спрашивает "палач", принимая из рук брата пузырек с водкой.
- У Михея кучера из полштофа вылил.
- Ну, это, брат, не порядки. Кучер - он человек дорожный, ему без водки нельзя. Ты бы по окнам у родительницы пошарил.
- Смотрит... нельзя!
- Смотрит! а ты так воруй, чтоб смотрела, да не видала. А на будущее время, чтоб не были вы без дела, вот вам урою каждый день мне чтобы косушка была.
Насытившись и в пропорцию выпивши, "палач" отправляется на конный двор и встречается там с форейтором Никешкою. разговор наедине.
- Здорово, Никешка! - кричит он ему.
Никешка вытягивается во фронт и на солдатский манер произносит:
- Здравия желаю, ваше благородие-е-е!
- В солдаты?
- Точно так, ваше благородие-е-е!
- И я в солдаты уйду! надоело!
- Это точно, ваше благородие... прискучило!
- Хорошо, Никешка, в солдатах! Встал утром... лошадь вычистил... ранец... Щи, каша... ходи! вытягивайся! Ну, да ведь солдат работы не боится!
- Зачем, ваше благородие, работы бояться! Я теперича так себе сердце настроил, что заставь меня сейчас целому полку амуницию вычистить - так вот сейчас и-и!
- Солдат человек привышный! Солдат, ежели начальство прикажет: жги! рви! - он и сожжет и разорвет, все как следует! Потому, он человек подначальный!
"Палач" входит в конюшню и осматривает стойла.
- Трезорка жив? - Точно так, ваше благородие!
- И Полканка жив?
- Жив, ваше благородие!
- Как бы, братец, их на кошку науськать!
На зов Никешки, держа хвост по ветру, как бешеные, прискакивают два пса. "Палач" и Никешка становятся в углу конного двора и замирают в ожидании; псы, раскрыв пасти, нетерпеливо стоят около них, вертят хвостами и потихоньку взвизгивают. Наконец на заборе появляется кошка. Озираясь, крадется она по верхней перекладинке, поползет и остановится; потом почешет задней лапой за ухом, зевнет, оглянется, нет ли кого, и опять поползет. Наконец, не видя ниоткуда опасности, соскакивает на землю внутрь двора.
- Ату! ату его! - вдруг как безумные подхватывают "палач" и Никешка.
Псы летят; кошка сначала заминается, но через мгновение тоже летит, задеря хвост, к забору, цепляется когтями за столб, с быстротою молнии вспалзывает наверх, и как окаменелая становится там, ощетинившись и выгнувши спину. Псы стоят у подошвы забора и, не сводя с кошки глаз, виляют хвостами и жалобно взвизгивают.
- Стиксовали, подлецы! - гремит "палач", - Никешка! учить их!
Начинается учение: собак дерут за уши, бьют чем попало; воздух наполняется тем особенным собачьим визгом, которому в целом мире звуков нет ничего подобного. На шум прибегают братишки и старый дедушка. Последний стоит в воротах, подобрав полы халата, и сам, в каком-то ребяческом экстазе, визжит и лает.
- Ты чего прибежал? - обращается "палач" к старику, - стары годы вспомнил?
- Он так-то людей в стары годы собаками травил! - вставляет свое слово Никешка.
- Рви! - огрызается дедушка и видимо сконфуженный удаляется восвояси, при общем грохоте веселящихся.
- Маришку-то, ваше благородие, оставить надо! - докладывает Никешка, когда гвалт унялся.
"Палач" злобно фыркает.
- Она теперича у Федьки-повара и легла и встала! А я вам, ваше благородие, другую ягоду припас!.. такая-то ягода! вот так уж ягода!
- Потрафляй, Никешка, потрафляй!
День кончился; "палач" окончательно вступил в свою домашнюю колею, то есть побывал и на конном, и на скотном, и на огороде. В десять часов вечера он ужинает вместе со всем семейством и на все вопросы матери угрюмо отмалчивается.
- Да отвечай, идол, произвели ли тебя в классы-то? - чуть ли не в десятый раз спрашивает его Арина Тимофеевна.
- Завтра отцу все скажу! - отвечает "палач", выходя из-за стола, и, ни с кем не простясь, удаляется в боковушку, где ему постлали постель.
Около полуночи он слышит впросонках звон колокольцев, стук подъезжающего экипажа, хлопанье ворот и дверей и, наконец, шаги отца в передней.
- Балбес приехал? - раздается голос Петра Матвеича.
"Ну, пошла пильня в ход!" - мысленно произносит "палач", переворачиваясь на другой бок.
----
Отцу, однако ж, не до Максимки. На другой день, часов в шесть утра, он уже собрался в город и только мимоходом успел взглянуть на сына.
- Ну что, олух царя небесного, экзамена не выдержал? - поздоровался он с ним.
- Не выдержал-с.
- Повесить тебя мало, ракалия!
- Я, папенька, в юнкера желаю-с.
- Сказал: сгною подлеца в заведении! и сгною!
- Воля ваша-с.
Присутствовавший при этом Софрон Матвеич тоже счел долгом вступиться в разговор.
- Что ж ты, душенька, у папеньки-то ручки не целуешь? а-а-ах, милый друг! у родителя-то! да ты знаешь ли, миленький, как родителей-то утешать надобно?
- Я, дяденька, в военную службу желаю-с!
- И что это у вас, други милые, за болезнь такая: все в военную да в военную! все бы вам убивать! все бы убивать! А знаешь ли ты, голубчик, что штатский-то слово иногда пустит, так словом-то этим убьет вернее, чем из ружья! Вот она, гражданская-то часть, какова!
- Что с ним, с оболтусом, разговаривать! - прерывает Петр Матвеич медоточивую речь брата, - вот ужо свалим с рук губернскую саранчу - я с тобой разделаюсь!
Дни идут за днями во всем их суровом однообразии, закаляя характер "палача". Он совсем не видит отца и, пользуясь этим обстоятельством, дает полный простор своим вкусам и наклонностям. С раннего утра он уже на конюшне, травит собаками кошку или козла, хлопает арапником, рассекает кнутом лубья, курит махорку, сплевывает в сторону и по временам устраивает, с целью грабежа, экспедиции на погреб, в кладовую и даже на крестьянские огороды.
- Скучно у вас, Никешка! - говорит он своему наперснику.
- Супротив Москвы как же можно!
- Я, брат, в Москве такие штуки удирал! такие удирал! с Голопятовым через забор в питейный бегали. Голопятова знаешь?
- Нет, таких не слыхали.
- Амченина-то Голопятова не знаешь? Ведь он тут, поблизости, в Амченске живет!
