Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935
Виктор (несколько обижен). Я совершенно убеждён, что право идеологического питания страны должно принадлежать тому слою общества, в руках которого сосредоточена промышленность и торговля…
Достигаев. Право сажать на диэту, значит? Например: ешь одну телятину? Читай только жития святых? Эх, Виктор, Виктор, — твоими бы устами да бордо пить, тёпленькое, сант-эстеп, ласковое такое винцо!
Елизавета. Принести?
Достигаев. Виктор — по-русски значит победитель? Просто всё у тебя, ясно и — правильно: монополия — полезна, социализм — штучка вредная, сухая трава — сено. Однако надобно соображать не только о качестве, но и о количестве… Вот есть такие доктора, ядами лечат, — понимаешь? — ядами! Берут каплю наисильнейшего яду, распускают её в бочке чистейшей воды и дают больным воды этой по одной капле в сутки…
Виктор (неохотно). Это вы… очень остроумно…
Достигаев. Ну, положим, не очень. И это — не я, а — доктора. А рассуждаешь ты — без учёта большевичков…
Виктор. Учредительное собрание раздавит их…
Достигаев. Ой-ли?
Виктор. Неизбежно уничтожит.
Достигаев. Та-ак! Но — ежели уничтожим всех мух — из чего слонов будем делать?
Елизавета. Ох, Вася, не люблю, когда ты говоришь, как сумасшедший. Вино — сюда или в столовую?
Достигаев. В столовую. (Смотрит на Виктора, Алексея, дочь.) Ну, вы тут идеологически пожуйте чего-нибудь, а в столовой выпьем… Лизавета, погоди-ка… (Ушёл вслед за женой.)
Виктор. До чего… живой человек Василий Ефимович!
Алексей (угрюмо). Поживи с ним, — узнаешь, до чего!
Виктор. Вам нравится моя идея?
Антонина. Идея? Какая?
Виктор. Монопольного книгоиздательства?
Антонина. Разве это — идея? Это — торговля. Вы собираетесь торговать книгами, книгами торгуют так же, как сапогами, утюгами…
Виктор. А вы все мечтаете о высоких целях? Я допускаю, что — с какой-то высшей точки зрения — торговля книгами вульгарное дело. Но высшая точка только потому полезна, что, падая с неё, мечтатели разбиваются насмерть.
Антонина. Эта сентенция мне знакома. Не помню, у кого я прочитала её.
Алексей. Не злись, Антошка!
Антонина. Я не злюсь. Мне холодно. (Ушла в маленькую дверь.)
Виктор. Дьявольски избалованы купеческие дочери.
Алексей. Не все.
Виктор. Наиболее интересные.
Алексей. То есть — богатые.
Виктор. Ты — проиграл вчера?
Алексей. Да… чёрт! И платить — царскими. А где я возьму царских? Мачеха — не даёт.
Виктор (закуривая). Офицеры играют в карты подозрительно счастливо.
Алексей. Напился я… Кто-то снял с меня часы, подарок отца. И револьвер пропал…
Виктор. Как думаешь: Антонина выйдет за меня?
Алексей. Конечно. Куда же ей ещё?
Виктор. Тебе не кажется, что Александра Булычова дурно влияет на неё?
Алексей. Едва ли… Антошка тянет куда-то в другую сторону.
Глафира. Просят в столовую.
Виктор (удивлён). А эта зачем у вас?
Алексей. Её Звонцова тоже выгнала, а у нас прислуга разболталась. Мачеха сманила Глафиру тотчас же после смерти Булычова. Что, тебе твоя новая мадам — дорого стоит?
Виктор. Не дёшево. Но — хороша, не правда ли?
Алексей. Да. Идём?
Виктор. Чрезвычайно искусная любовница.
Алексей. Слушай: зачем отец твой газетную бумагу спрятал?
Виктор. Ты знаешь, что дела моего родителя не интересуют меня. А вот твой эпикуреец «папон» шутит ветхозаветно и утомительно. И эта его манера прятаться в ерундовых словах всем известна, никого не обманывает…
(Ушли. Одновременно: из правой двери — Глафира, из левой — Елизавета, в руке — ваза с яблоками.)
Елизавета. Вы что, Глаша?
Глафира. Может — убрать нужно что-нибудь?
Елизавета. Всё в порядке. Вот, несите в столовую, я сейчас приду. (Идёт к двери в комнату Антонины, дверь заперта, стучит.)
Антонина. Это — ты? Что?
Елизавета. От Виктора запираешься? Вот болван, а? Уверен, что я готова открыть ему объятия, гусь копчёный! Ты что всё прячешься, Антошка? Нагрузились вы с Шурой книжками и живёте… безрадостно, как мыши! Брали бы пример с меня: глупая, а живу легко, и всё прощается мне…
Антонина. Должно быть — не всё, вон как утром отец кричал и топал ногами на тебя.
Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском — воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий… настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу — у меня ноги дрожат… Нет, ты — вялая, холодная, ты не можешь понять… Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он — муж! Должен!
Антонина. Должен. В слове этом есть что-то общее с глаголом — лгать. Долг, долгался…
Елизавета. Ну вот, началась философия! Это ты у отца научилась словами играть. Но ведь он играет… для того, чтобы всех обыгрывать. А тебе бы, Антоня, послать все глаголы к чёрту да и жить просто, без затей! Ах, Тонька, кого я понимаю, так это Екатерину Вторую, царицу, вот умела выбирать собачек ко двору! (Прислушалась.) А отец… ты его не ценишь, не понимаешь…
(Достигаев — за портьерой в тёмной комнате.)
Елизавета (потише, но с жаром). Он — милый, с ним легко. Первый умник в городе, да! Он… как это? Еропукеец, что ли?
Достигаев. Епи-ку-реец! Эх ты, изверг невежества!.. Что вы тут делаете?
Елизавета. Тебя хвалим.
Достигаев. Это вы и при мне можете, я — не стыдлив. Ты, лиса, иди-ка в столовую, там чёрт попа принёс неведомо зачем. Говорит поп, что в совете рабочих получены какие-то важные вести из Петрограда… будто бы случилось что-то чрезвычайное. Тебе, Антошка, Булычова-то не говорила, что затевают большевики?
Антонина. Вы второй раз спрашиваете меня об этом.
Достигаев. И третий спрошу. Куксишься всё, дуешься, а — на кого? Выходила бы замуж за Виктора-то… за победителя! Парень в меру глуп и крепко богат, — чего ещё надо? Вертела бы им, как Варька Булычова Андрюшкой. Варька-то целится на эту, на француженку… как её? Читал в словаре вчера… забыл! Голову ей отрубили? Ну?
Антонина. Мадам Ролан.
Достигаев. Ну да. Учитесь, а ничего не знаете. А то ещё была… Рекамье, на кушетке лежит. Время требует, чтоб к нему… приспособлялись. Ну… ладно! Пожар со спиртного завода на лесной двор перемахнул, зарево — огромное! Ставни у нас с улицы закрыты, а всё-таки в зале на полу красные полосы лежат… неприятно! И в столовой неуютно. Поди-ка, Антошка, распорядись, чтобы все сюда шли… подальше от улицы! (Антонина ушла.) Ну, что, лиса?
Елизавета (искренно). Я тебе — не лиса, я с тобой — честная.
Достигаев (шлёпая её ладонями по щекам). Ду-ура! Иной раз и честно, да неуместно.
Елизавета. Я тебе, Вася, прямо говорю, и не первый раз: с тебя — хватит, а мне — мало!
Достигаев (сел). Ну… до чего же ты, подлая, бесстыдна!
Елизавета. И не подлая, и не бесстыдная! Я правду говорю — ты умный, ты знаешь — правду!
Достигаев. Да… чёрт тебя возьми вместе с правдой этой! Глупа ты… до святости, изверг естества! Ты — солги, да чтоб приятно было! Обидно мне или нет, что я — стар для тебя? Слышишь, как я с тобой говорю? Видишь, ну?
Елизавета. Вижу. Всё вижу. И — понимаю. А лгать тебе — не стану. Солгу — ты поймёшь, и разрушится наша дружба, а твоя дружба мне дороже, чем твоя любовь…
Достигаев. Эх, Лизка…
Елизавета. Я от тебя никуда не отойду, и никто меня не сманит, никто! Я — знаю, другого такого, как ты, нет!
(Глафира — с подносом, на нём две бутылки, бисквиты в вазе, яблоки.)
Достигаев. Ну… ладно! Молчи. И — вот что: Павлина — ты не дразни, оставь эту глупую твою привычку. Вообще — дразнить никого не надо, не такие дни. Лишнего не болтай. И пора бы тебе иметь взгляды. Оглядываться надо. Время опасное…
Елизавета. Не умею я учиться, Вася! Да я и без науки ничего не боюсь, как та девица, которая поёт:
Трижды замуж выходила,
Не боялась ничего, —
И четвёртый выйду — тоже
Ничего не побоюсь…
Достигаев. Ты — не шути, не время для шуток! Взяла бы словарь, почитала. Вот, примерно, Дарвин, англичанин, он проводит такой взгляд: надо приспосабливаться! Всё живёт, потому что приспособилось, а не просто: родилось, выросло и живёт… беззащитным дураком! (Антонина — с тарелками.) Тебя с Антошкой надобно посадить на идеологическое питание… на диэту! Почему не идут сюда?
