Валентин Катаев - Время, вперед !
То, что вчера было научной гипотезой, сегодня становилось академическим фактом; то, что сегодня было академическим фактом, завтра становилось анахронизмом, пройденной ступенью.
В заводоуправлении был страшный бой. Инженеры раскололись. Но за Маргулиеса вся молодежь. Маргулиес настоял на своем. Ему разрешили эксперимент.
Налбандов был убежден, что Маргулиес сломает себе голову. Он этого страстно желал. Но Маргулиес победил. Плотина была выстроена.
Налбандов не сдался. Он оставался при особом мнении. Он считал, что бетон окажется недостаточно крепким. Он предсказывал, что плотина не выдержит давления воды.
Он приходил весной на плотину и смотрел, как речка выходит из берегов. Озеро медленно наполнялось водой.
Льдины, не находя выхода, бестолково кружились и сталкивались стадом парафиновых гусей.
Выпуклые пролеты плотины стояли в воде километровым строем тесно составленных гигантских копыт.
С каждым днем вода все больше и больше покрывала их.
Но плотина держалась.
Теперь вода покрывала ее вровень с краями. Вода тончайшим слоем переливалась через фестончатые края во всю километровую перспективу плотины.
Ветер рвал ее, на лету распылял, уносил свежим и влажным облаком.
Деревья, растущие в долине прегражденной и иссякшей реки, были покрыты тонким мельхиоровым налетом влаги. Они стояли серебристо-голубыми купами и яркими гнездами белоногих берез, синей мерлушкой кустарника.
- Чего еще нужно человечеству, спрашиваю я вас? - сказал мистер Рай Руп, снимая шляпу приличным жестом цивилизованного христианина, входящего в церковь.
Налбандов не отвечал.
Он зорко и страстно всматривался в наружные поверхности косо и глубоко вогнутых, очень высоких пролетов плотины. Они напоминали наружную стенку доверху наполненной ванны.
Казалось, если бы Налбандов постучал по ним своей громадной палкой все озеро наполнилось бы колокольным звоном.
Он искал в них признака трещин. Иногда ему казалось, что вода просачивается через плотину. Но это был обман зрения. Вода переливалась через плотину, но была не в состоянии просочиться сквозь бетон, положенный Маргулиесом.
Да. Маргулиес победил. Но это была случайная победа. Надо надеяться, что на сегодняшнем рекорде Маргулиес сорвется и сломает голову.
Они вышли из машины и по железной лесенке поднялись на плотину.
Здесь, в ее начале, на простом бетонном цоколе стояла небольшая черная фигура Ленина.
Ленин стоял, окруженный легкими железными перильцами, на которых висел спасательный круг, в скромной позе капитана некоего бетонного броненосца.
Здесь озеро, расширяясь, образовало глубокий и круглый залив.
За ним полого возвышалась двугорбая гора. Она закрывала строительство.
Две палатки геологической разведки с красными флажками были разбиты на ее склоне.
По той стороне горы шла дорога. Она черно и густо дымилась. По возникающим и бегущим клубам пыли можно было догадываться о сильном движении на дороге.
- Посмотрите, - заметил Рай Руп, - вы обратили внимание на этот феномен? Неаполитанский залив. Человек вступил в соперничество с природой и повторил в миниатюре Неаполитанский залив с дымящимся Везувием. Вы были, товарищ Налбандов, в Сорренто?
- Да.
- Не правда ли, удивительное сходство?
- Действительно. Никогда не обращал внимания. Похоже.
- И эти белые палатки на склоне... Они раскинулись, как два античных города. Налево - Геркуланум, направо - Помпея.
Налбандов усмехнулся:
- Это палатки геологической разведки. Геркуланум и Помпея столь ненавистной вам техники.
У мистера Рай Рупа вспыхнули глазки.
- О! Отлично! Отлично! - воскликнул он весело. - Браво! Продолжим сравнение. Но вы знаете их судьбу, Геркуланума и Помпеи? Превосходно! Иногда природа теряет терпение. Тогда она заливает своих непокорных детей раскаленной лавой...
Рай Руп остановился. Выработанный такт подсказал ему, что еще немного, и он перейдет меру вольности, допустимую в шутке с малознакомым человеком.
Он старчески крепко взял Налбандова за руку повыше локтя и потряс ее.
- Впрочем, - сказал он поспешно, - оставим философию. Мы все равно не поймем друг друга. Вы - молодой диалектик, я - старый, быть может, выживший из ума, схоластик. Но, право, мне очень нравится этот скромный памятник Ленину. Какое прекрасное положение! Ленин на фоне Неаполя. Тем более что это вполне соответствует исторической правде.
Мистер Рай Руп прямо и добродушно посмотрел на Налбандова.
- Я прекрасно знаю биографию этого замечательного человека. Потому что Ленин действительно выдающийся ум. Я отдаю ему только должное, хотя могу во многом с ним и не соглашаться. Но я знаю, что на Капри у Максима Горького была марксистская академия. И у него иногда гостил ваш великий вождь Ленин. И, очень может быть, и даже наверное, он часто любовался оттуда Неаполитанским заливом и Везувием. И, быть может, тогда, любуясь Неаполем, этим великим памятником прошлой культуры, он думал о своей стране и о будущем России. И, быть может, он видел перед собой тогда Неаполь этого будущего и Неаполитанский залив, созданный руками свободных русских рабочих...
И, сказавши эти приятные слова Налбандову, мистер Рай Руп, скромно сияя голубыми глазами, пошел и сел в автомобиль.
XXXVIII
Время - пятнадцать часов двадцать минут.
Корнеев читает записку:
"Не могу дозвониться, ты сошел с ума, есть билет, - пришлось взять международный, ради бога, немедленно приходи: абсолютно ни одной свободной минуты, поезд в 17.10, не проклинай, все объясню, люблю, схожу с ума.
Клава".
- Товарищ прораб!
Это - Мося.
Корнеев сует записку в наружный карман.
- Да. В чем дело?
Мося подтянут и официально строг. Он страшно спокоен. Это спокойствие стоит ему громадных усилий. Он едва скрывает дикую, мальчишескую радость.
Он с трудом удерживает руки, чтобы они не болтались, и ноги, чтоб они не бегали, а ходили.
Но с глазами он ничего не может поделать. Глаза ему не повинуются. Они ликуют. Они воровато сверкают. Они неистовствуют.
- Товарищ прораб, кончили электропроводку. Можно попробовать механизм.
- Хорошо.
Они подходят к машине.
Бетономешалка стоит на новом высоком помосте у самой стены тепляка, как раз против пятой батареи.
Стена тепляка в этом месте разобрана. Видна громадная, гулкая, тенистая внутренность.
Туда, в эту прорву, будут подавать бетон.
Корнеев поднимается по гнущемуся трапу на помост. Моторист вытирает паклей шестеренку.
Механизм бетономешалки внешне напоминает осадное орудие. Гаубицу. Мортиру. Он стоит на маленьких литых колесах.
Поворачивающийся барабан - орудийный короткий ствол.
Ковш - лоток с бомбами.
Направляющие рельсы, по которым подымается ковш, - правило!
Вся машина выкрашена в защитный зеленый, военный цвет.
Работа механизма очень проста.
В ковш засыпают необходимое количество цемента, щебенки и песка.
Ковш поднимается по рельсам к механизму и автоматически опрокидывается в крутящийся барабан.
В барабан наливается, также автоматически, порция воды.
Через некоторое время перемешивания масса бетона готова.
Тогда, продолжая крутиться по вертикальной своей оси, барабан опрокидывается в другую сторону и вываливает массу бетона в наклонный деревянный желоб, откуда его пускают в железные тачки - так называемые "стерлинги" - и везут укладывать, куда надо.
А в это время с другой стороны опустившийся ковш опять загружают из тачек песком, щебенкой и цементом.
Пока опустошенный, но продолжающий вращаться барабан принимает прежнее положение - ковш ползет вверх. Барабан наклоняется. Ковш опять автоматически опрокидывает в него сухую смесь. Опять пускают воду. И все без остановки начинается сначала.
- А ну-ка, включи, - сказал Корнеев.
Моторист повернул рычаг.
Барабан пошел с мягким, маслянистым шумом.
- Хорошо. Поверни.
Продолжая крутиться по вертикальной оси, барабан наклонился к желобу. Корнеев заглянул в его горло, как доктор.
- Хорошо. Поверни обратно. Так. Дай ковш.
С лязгом и грохотом полез вверх по рельсам ковш, опрокинулся над плавно вращающимся барабаном и спустился вниз.
- Хорошо.
Мося не удержался:
- Будьте уверены, товарищ командир!
Корнеев подергал носом.
- Воду, - коротко сказал он. Воды не было.
- Воду!
Мося одним духом взбежал по трапу на помост. Он был страшен.
- Воду... вашу мать! - закричал он неправдоподобным голосом, срывая с себя кепку. Он с такой силой ударил ею по перилам, что из кепки вылетело облако пыли.
И тут же, заметив внизу Винкича и Георгия Васильевича, сделал совершенно любезную улыбку и заметил:
- Я, конечно, очень извиняюсь за такое некультурное выражение, товарищи журналисты.
Он очень уважал журналистов. Он был с ними льстив и любезен. Он страстно мечтал попасть в газету. Но вместе с тем он щеголял перед ними грубым пафосом крепких выражений, вполне извинительных в такой боевой обстановке.
