Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия
- Оттого и поддалась, что команды нашей они не понимают, - объяснил он, - я им командую: вперед, ребята! - а они назад прут! Туда-сюда: стойте, подлецы! - а их уж и след простыл! Я-то кой-как в ту пору улепетнул, а Сетивайо так и остался на троне середь поля!
Пожалели. Выпили по бокалу за жениха и невесту, потом за посаженых отцов, потом за Парамонова и, наконец... за Сетивайо, так как, по словам Редеди, он мог бы быть полезным для России подспорьем. Хотели еще о чем-то поговорить, но отяжелели. Наконец разнесли фрукты, и обед кончился. Натурально, я сейчас же бросился к Глумову.
Из слов его я узнал, что он предположил завтра же переехать на квартиру Редеди. И что всего удивительнее - передавая мне о своем решении, он не только не смутился, но даже смотрел на меня с большим достоинством, нежели обыкновенно. Признаюсь, я не ожидал, что все произойдет так легко, без борьбы, и потому рискнул сказать ему, что во всяком мало-мальски уважающем себя романе человек, задумавший поступить на содержание к женщине, которая, вдобавок, и сама находится на содержании, все-таки сколько-нибудь да покобенится. Но и на это он возразил кратко, что, однажды решившись вступить на стезю благонамеренности, он уже не считает себя в праве кобениться, а идет прямо туда, куда никакие подозрения насчет чистоты его намерений за ним не последуют. И в заключение назвал меня маловером.
Покуда мы таким образом полемизировали, Фаинушка, счастливая и вся сияющая, выдерживала новую немую сцену со стороны Перекусихина 1-го.
- Так не будет квартиры? - спрашивал взорами тайный советник.
- Не будет! - взорами же отвечала Фаинушка.
- Но в таком случае надеюсь, что хотя квартирные деньги...
- И квартирных денег не будет!
- Однако! ха-ха-ха!
Он залился горьким смехом, а счастливый Глумов толкнул меня в бок и шепнул на ухо:
- Ты посмотри на нее, бабочка-то какая! А ты еще разговариваешь... чудак! Ишь ведь она... ах!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я не стану описывать дальнейшие перипетии торжества; скажу только, что все произошло в порядке, и балик в кухмистерской Завитаева прошел так весело, что танцы кончились только к утру. Все квартальные дамы Литейной и Нарвской частей тут присутствовали, кавалерами же были, по преимуществу, "червонные валеты", которых набралось до двадцати пяти штук, потому что и пристав Нарвской части уступил на этот вечер свой "хор". Но больше и искреннее всех веселился Глумов, который совсем неожиданно получил дар танцевать _мелкие_ танцы. Правда, он выполнял эту задачу не вполне правильно: то замедлял темп, то топтался на одном месте, то вдруг впадал в бешенство и как ураган мчался по зале; но Фаинушку даже неправильности его приводили в восхищение. Она не сводила с него глаз и потом всем и каждому говорила: видали ли вы что-нибудь уморительнее и... милее? Так что когда я, удивленный и встревоженный этою внезапностью, потребовал у Глумова объяснения, то она не дала ему слова сказать, а молча подала мне с конфетки билетик, на котором я прочитал:
Любовь сладка, всему научит(.)
Коль кровь кипит (,) а сердце пучит (,)
Напрасно будем мы стеречься (,)
Но прелестьми должны увлечься (.)
Alea jacta est... {Жребий брошен.}
Удивительно, как странны делаются люди, когда их вдруг охватит желание нравиться! - думалось мне, покуда Глумов выделывал ногами какие-то масонские знаки около печки. Никак он не мог оторваться от этой печки, словно невидимая сила приколдовала его к ней. Лицо его исказилось, брови сдвинулись, зубы скрипели. Казалось, он даже позабыл, где он и что с ним происходит, а помнил только, что у него в руках находится предмет, который предстоит истрепать... А Фаинушка не только не сердилась, но весело и добродушно хохотала, видя, что все ее усилия сорвать его с места остаются напрасными. Наконец послышался треск, посыпалась штукатурка, и Глумов понесся в пространство...
Мысль, что еще сегодня утром я имел друга, а к вечеру уже утратил его, терзала меня. Сколько лет мы были неразлучны! Вместе "пущали революцию", вместе ощутили сладкие волнения шкурного самосохранения и вместе же решили вступить на стезю благонамеренности. И вот теперь я один должен идти по стезе, кишащей гадюками.
Я не обманывал себя: предстоящий путь усеян опасностями, из коих многие даже прямо могут быть названы подлостями. Но есть подлости, согласные с обстоятельствами дела, и есть подлости, которые, кроме подлости, ничего в результате не дают. Сделать подлость с тем, чтобы при помощи ее превознестись - полезно; но сделать подлость для того, чтобы прослыть _только_ подлецом - просто обидно. Но каким тонким чутьем нужно обладать, чтобы, совершая полезные подлости, не обременять себя совершением подлостей глупых и ненужных!
В сих стеснительных обстоятельствах в особенности важны помощь и присутствие _друга_. У друга во всех подобного рода вопросах имеется в запасе и совет, и слово утешения. Возьмите, например, такой случай: вы идете по улице и замечаете, что впереди предстоит встреча, которая может вас скомпрометировать. Вы колеблетесь, спрашиваете себя: следует ли перебежать на другую сторону или положиться на волю божию и принять идущий навстречу удар? Вот тут-то именно и приходит на помощь друг. Ежели возможность убежать еще не исчезла, он скажет: улепетывай скорее! Если же время ушло, он предостережет: не бегай, ибо тебя уж заметили, и, следовательно, бегство может только без пользы опакостить тебя! И, наконец, ежели и за всеми предосторожностями без опакощения обойтись нельзя - он утешит, сказав: ничего! в другой раз мы в подворотню шмыгнем!
Таковы друзья... конечно, ежели они не шпионы.
Не скрою, однако ж, что в моих сетованиях на Глумова скрывалась и некоторая доля зависти. Оба мы одновременно препоясались на один и тот же подвиг, и вот я стою еще в самом начале пути, а он не только дошел до конца, но даже получил квартиру с отоплением. Ему не предстоит ни жида окрестить, ни подложные векселя писать. Поступив на содержание к содержанке, он сразу так украсил свой обывательский формуляр, что упразднил все промежуточные подробности. Теперь он хоть Маратом сделайся - и тут Иван Тимофеич скажет: не может этого быть! А я должен весь процесс мучительного оподления проделать с начала и по порядку; я должен на всякий свой шаг представить доказательство и оправдательный документ, и все это для того, чтобы получить в результате даже не усыновление, а только снисходительно брошенное разрешение: живи!
Да, нехорошо, когда старые друзья оставляют; даже в том случае нехорошо, когда, по справке, оказывается, что друг-дезертир всегда был, в сущности, прохвостом. Ежели хороший друг оставляет - горько за будущее; если оставляет объяснившийся прохвост - обидно за прошедшее. Ну, как-таки пятнадцать-двадцать лет прожить и не заметить, что в двух шагах от тебя воняет. И что, несмотря на эту вонь, ты и душевные чертоги свои, и душевное свое гноище - все открывал настежь - кому?.. прохвосту! Но, кроме того, как хотите, а и квартира с отоплением свою прелесть имеет. Перекусихин 1-й тайный советник! - как ни хлопотал, а Фаинушка и внимания не обратила на его мольбы. А Глумов, в чине коллежского асессора, сразу все получил без слов, без просьб, без малейших усилий. А потом пойдут пироги, закуски, да еще меняло, пожалуй, в часть по банкирским операциям возьмет! И все это досталось не мне, добросовестному труженику литературы и публицистики (от 10 до 15 копеек за строку), а ему... "гуляке праздному"!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О Балалайкине между тем совсем забыли. Как только приехали к Завитаеву, Иван Тимофеич, при двух благородных свидетелях, отдал ему остальные деньги, а с него взял расписку: "Условленную за брак сумму сполна получил". Затем он словно в воду канул; впоследствии же, как ни добивались от него, куда он пропал, он городил в ответ какую-то неслыханную чепуху:
- Я-то? Я, mon cher, сел в шарабан и в Озерки поехал. Только ехал-ехал - что за чудеса! - в Мустамяки приехал! Делать нечего, выкупался в озере, съел порцию ухи, купил у начальника станции табакерку с музыкой - вон она, в прошлом году мне ее клиент преподнес - и назад! Приезжаю домой - глядь, апелляционный срок пропустил... Сейчас - в палату. "Что, говорят, испугался? Ну, уж бог с тобой, мы для тебя задним числом..."
Так что Иван Тимофеич слушал-слушал и, наконец, не вытерпел и крикнул:
- Экой ведь ты... ах ты, ах!
Наконец в шестом часу утра, когда солнце уж наводнило улицу теплом и лучами, мы всей гурьбой отправились на Николаевскую железную дорогу проводить нашего бесценного полководца. Экстренный поезд, заказанный Араби-пашой, был совсем готов, а на платформе Редедю ожидала свита, состоявшая из двух египтян, Хлебодара и Виночерпия, и одного арапа, которого, как мне показалось, я когда-то видал в художественном клубе прислуживающим за столом. При нашем появлении, за неимением египетского народного гимна, присланные московскими миткалевыми фабрикантами певчие грянули: "Иде домув муй".
