Михаил Шолохов - Тихий Дон
– Иди в дом, по порожкам прямо, первая дверь налево. Иди, не оглядывайся, сколько разов тебе говорить, в рот тебя, в печенку, в селезенку!
Григорий медленно поднимался по ступенькам крыльца. Стоявший у перил человек в буденовке и длинной кавалерийской шинели спросил:
– Поймали, что ли?
– Поймали, – неохотно ответил знакомый Григорию сиплый голос его конвоира. – Возле ветряка взяли.
– Секретарь ячейки или кто он такой?
– А хрен его знает. Какая-то сволочуга, а кто он такой – зараз узнаем.
«Либо это банда, либо вешенские чекисты мудрят, притворяются. Попался! Попался, как дурак», – думал Григорий, нарочно мешкая в сенях, пытаясь собраться с мыслями.
Первый, кого он увидел, открыв дверь, был Фомин. Он сидел за столом в окружении многих одетых в военное незнакомых Григорию людей. На кровати навалом лежали шинели и полушубки, карабины стояли возле лавки, рядком; здесь же на лавке в беспорядочную кучу были свалены шашки, патронташи, подсумки и седельные саквы. От людей, от шинелей и снаряжения исходил густой запах конского пота.
Григорий снял папаху, негромко сказал:
– Здравствуйте!
– Мелехов! Вот уж воистину степь широкая, а дорога узкая! Пришлось-таки опять увидеться! Откудова ты взялся? Раздевайся, садись. – Фомин встал из-за стола, подошел к Григорию, протягивая руку. – Ты чего тут околачивался?
– По делу пришел.
– По какому делу? Далековато ты забрался… – Фомин пытливо рассматривал Григория. – Говори по правде – спасался тут, что ли?
– Это – вся и правда, – нехотя улыбаясь, ответил Григорий.
– Где же тебя мои ребята сцапали?
– Возле хутора.
– Куда шел?
– Куда глаза глядят…
Фомин еще раз внимательно посмотрел Григорию в глаза и улыбнулся:
– Ты, я вижу, думаешь, что мы тебя словили и в Вешки повезем? Нет, брат, нам туда дорога заказанная… Не робей! Мы перестали Советской власти служить. Не ужились с ней…
– Развод взяли, – пробасил немолодой казак, куривший возле печи.
Кто-то из сидевших за столом громко засмеялся.
– Ты ничего про меня не слыхал? – спросил Фомин.
– Нет.
– Ну, садись за стол, погутарим. Щей и мяса нашему гостю!
Григорий не верил ни одному слову Фомина. Бледный и сдержанный, он разделся, присел к столу. Ему хотелось курить, но он вспомнил, что у него уже вторые сутки нет табака.
– Покурить нечего? – обратился он к Фомину.
Тот услужливо протянул кожаный портсигар. От внимания его не ускользнуло, что пальцы Григория, бравшие папиросу, мелко вздрагивали, и Фомин снова улыбнулся в рыжеватые волнистые усы.
– Против Советской власти мы восстали. Мы – за народ и против продразверстки и комиссаров. Они нам долго головы дурили, а теперь мы им будем дурить. Понятно тебе, Мелехов?
Григорий промолчал. Он закурил, несколько раз подряд торопливо затянулся. У него слегка закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Он плохо питался последний месяц и только сейчас почувствовал, как ослабел за это время. Потушив папиросу, он жадно принялся за еду. Фомин коротко рассказал о восстании, о первых днях блуждания по округу, высокопарно именуя свои скитания «рейдом». Григорий молча слушал и, почти не прожевывая, глотал хлеб и жирную, плохо сваренную баранину.
– Однако отощал ты в гостях, – добродушно посмеиваясь, сказал Фомин.
Икая от пресыщения, Григорий буркнул:
– Жил-то не у тещи.
– Оно и видно. Ешь дюжей, наедайся, сколько влезет. Мы хозяева не скупые.
– Спасибо. Вот покурить бы зараз… – Григорий взял предложенную ему папиросу, подошел к стоявшему на лавке чугуну и, отодвинув деревянный кружок, зачерпнул воды. Она была студеная и слегка солоноватая на вкус. Опьяневший от еды, Григорий с жадностью выпил две большие кружки воды, после этого с наслаждением закурил.
– Казаки нас не дюже привечают, – продолжал рассказывать Фомин, подсаживаясь к Григорию. – Нашарахали их в прошлом году во время восстания… Однако добровольцы есть. Человек сорок вступило. Но нам не это требуется. Нам надо весь округ поднять, да чтобы и соседние округа, Хоперский и Усть-Медведицкий, подсобили. Вот тогда мы потолкуем по душам с Советской властью!
За столом шел громкий разговор. Григорий слушал Фомина, украдкой посматривая на его сподвижников. Ни одного знакомого лица! Он все еще не верил Фомину, думал, что тот лукавит, и из осторожности молчал. Но и молчать все время – тоже было нельзя.
– Ежели ты это, товарищ Фомин, всурьез говоришь – чего же вы хотите? Новую войну подымать? – спросил он, силясь отогнать навалившуюся на него сонливость.
– Я уже тебе об этом сказал.
– Власть сменять?
– Да.
– А какую же ставить?
– Свою, казачью!
– Атаманов?
– Ну, об атаманах трошки погодим гутарить. Какую власть народ выберет, такую и поставим. Но это – дело не скорое, да я и не секу насчет политики. Я – военный человек, мое дело – уничтожить комиссаров и коммунистов, а насчет власти – это тебе Капарин, мой начальник штаба, расскажет. Он у меня голова насчет этого. Башковитый человек, грамотный. – Фомин наклонился к Григорию, шепнул: – Бывший штабс-капитан царской армии. Умница парень! Он зараз спит в горнице, что-то прихворнул, должно, с непривычки: переходы делаем большие.
В сенях послышались шум, топот ног, стон, сдержанная возня и приглушенный крик: «Дай ему в душу!» За столом разом смолкли разговоры. Фомин настороженно глянул на дверь. Кто-то рывком распахнул ее. Низом хлынул в комнату белый всклубившийся пар. Высокий человек без шапки, в стеганой защитной теплушке и седых валенках, от звучного удара в спину клонясь вперед, сделал несколько стремительных спотыкающихся шагов и сильно ударился плечом о выступ печи. Из сеней кто-то весело крикнул, перед тем как захлопнуть дверь:
– Возьмите ишо одного!
Фомин встал, поправил на гимнастерке пояс.
– Ты кто такой? – властно спросил он.
Человек в теплушке, задыхаясь, провел рукой по волосам, попробовал шевельнуть лопатками и сморщился от боли. Его ударили в позвоночник чем-то тяжелым, видимо прикладом.
– Чего же молчишь? Язык отнялся? Кто такой, спрашиваю.
– Красноармеец.
– Какой части?
– Двенадцатого продовольственного полка.
– A-а, это – находка! – улыбаясь, проговорил один из сидевших за столом.
Фомин продолжал допрос:
– Что ты тут делал?
– Заградительный отряд… нас послали…
– Понятно. Сколько вас было тут в хуторе?
– Четырнадцать человек.
– Где остальные?
Красноармеец помолчал и с усилием разжал губы. В горле его что-то заклокотало, из левого угла рта потекла на подбородок тоненькая струйка крови. Он вытер губы рукой, посмотрел на ладонь и вытер ее о штаны.
– Эта сволочь… ваша… – глотая кровь, заговорил он булькающим голосом, – легкие мне отбил…
– Не робь! Вылечим! – насмешливо сказал приземистый казак, вставая из-за стола, подмигивая остальным.
– Где остальные? – вторично спросил Фомин.
– Уехали в Еланскую с обозом.
– Ты откуда? Каких краев рожак?
Красноармеец взглянул на Фомина лихорадочно блестящими голубыми глазами, выплюнул под ноги сгусток крови и ответил уже чистым звучным баском:
– Псковской губернии.
– Псковский, московский… слыхали про таких… – насмешливо сказал Фомин. – Далеко ты, парень, забрался за чужим хлебом… Ну, кончен разговор? Что же нам с тобой делать, а?
– Надо меня отпустить.
– Простой ты, парень… А может, и на самом деле отпустим его, ребята? Вы – как? – Фомин повернулся к сидевшим за столом, посмеиваясь в усы.
Григорий, внимательно наблюдавший за всем происходившим, увидел сдержанные понимающие улыбки на бурых обветренных лицах.
– Нехай у нас послужит месяца два, а тогда пустим его домой, к бабе, – сказал один из фоминцев.
– Может, и взаправди послужишь у нас? – спросил Фомин, тщетно силясь скрыть улыбку. – Коня тебе дадим, седло, заместо валенок – новые сапоги с дутыми голенищами… Плохо вас снабжают ваши командиры. Разве это обувка? На базу ростепель, а ты в валенках. Поступай к нам, а?
– Он – мужик, он верхом сроду не ездил, – юродствуя, притворно тонким голосом прошепелявил один из казаков.
Красноармеец молчал. Он прислонился спиной к печи, оглядывая всех посветлевшими ясными глазами. Время от времени он морщился от боли и слегка приоткрывал рот, когда ему было трудно дышать.
– Остаешься у нас или как? – переспросил Фомин.
– А вы кто такие есть?
– Мы? – Фомин высоко поднял брови, разгладил ладонью усы. – Мы – борцы за трудовой народ. Мы против гнета комиссаров и коммунистов, вот кто мы такие.
И тогда на лице красноармейца Григорий вдруг увидел улыбку.
– Оказывается, вот вы кто… А я-то думал, что это за люди? – Пленный улыбался, показывая окрашенные кровью зубы, и говорил так, словно был приятно удивлен услышанной новостью, но в голосе его звучало что-то такое, что заставило всех насторожиться. – По-вашему, значит, борцы за народ? Та-а-ак. А по-нашему, просто бандиты. Да чтобы я вам служил? Ну и шутники же вы, право!
