Андрей Дрипе - Последний барьер
Свисток вызывает игроков на поле, и Киршкалн чувствует, что отдых был слишком коротким. Ноги дрожат, и нет сил для удара. Но тем не менее оборона "стариков" несокрушима. Они отбивают мяч от ворот как можно дальше, вынуждая ребят основательно побегать.
Игра заканчивается довольно приличным результатом: шесть - четыре в пользу воспитанников. Физрук вручает капитану колонистов внушительный кубок и диплом. Настроение у всех приподнятое, и царит атмосфера всеобщей дружбы.
- По-моему, сегодня мы сблизились с ребятами больше, чем это возможно даже за полгода обычной работы, - говорит Киршкалн. - По сути, победу одержали мы.
- Для того мы и играли, - соглашается с ним Озолниек. - Пора положить конец натянутой и дурацкой атмосфере "начальник - воспитанник". Она только мешает.
Снова облачившись в служебную форму, он сразу вспоминает о прокуроре и спрашивает Киршкалпа:
- Документы Калейса к педсовету подготовлены и все в порядке?
- Да.
- Теперь срочно готовь следующего председателя, чтобы с уходом Калейса не пустовало место, а я постараюсь обработать прокурора. Наверняка опять будет разговор о Калейсе.
Озолниек не ошибся. Прокурор успел прочитать нужные ему списки и документы, побеседовал с воспитанниками.
В конце рабочего дня начальник колонии снова встречается со своим гостем. Прокурор берет письменное заключение, и Озолниек знает, что приятного ничего там нет. Прокурор посещает колонию не для того, чтобы констатировать радостные факты.
Прокурор просматривает листок и откладывает в сторону.
- В настоящее время в колонии находятся десять воспитанников, достигших восемвадцатилетнего возраста. Среди них воспитанник Калейс, ему исполнилось уже девятнадцать. Несмотря на наши неоднократные указания, закон об отправке в колонию для взрослых не выполняется. - Он поднимает взгляд на начальника.
- Тут необходимо сделать исключение. Калейс нам оказывает большую помощь в работе, - говорит Озолниек, хотя знает, что этот мотив прокурору известен.
- К сожалению, никаких исключений закон не предусматривает.
- Я был в Риге, и мне сказали, что в этом случае можно подождать. Недели через две мы освободим Калейса досрочно.
Нетактично было упоминать Ригу, но Озолниек сейчас и не намерен проявлять особую деликатность.
Помимо того, его поездка в Ригу и состоявшийся там разговор, должно быть, для прокурора не являются новостью.
- Да, мне известно, что на меня жаловались. Быть может, вы мне покажете официальный документ с указанием оставить Калейса в колонии?
- Нет, такого документа у меня нет.
- Естественно, его и не может быть, поскольку закон не резиновый, товарищ Озолниек. Это и в Риге хорошо известно, а словами бросаться может каждый.
Кроме того, я не понимаю, почему этого Калейса нельзя освободить из взрослой колонии. Какая разница?
Вы же дадите ему хорошую характеристику.
- Все совсем не так просто. Даже при хорошей характеристике Калейсу все равно придется потерять несколько месяцев, покуда на новом месте его как следует узнают и представят к освобождению.
- Возможно. Вот поэтому и надо было его давно отправить. Вышло бы так на так, и закон не был бы нарушен.
Озолниек смотрит на этого поджарого толкователя законов и молчит. Стоит ли ему рассказывать, как Калейсу не хочется уезжать во взрослую колонию? И не один Калейс - каждый член совета думает так же.
Ребята хорошо знают, как там смотрят на бывших активистов заключенные. Есть множество способов для того, чтобы им насолить. Многие из тех, кто был в колонии несовершеннолетних, теперь находятся уже там и готовы встретить Калейса отнюдь не с распростертыми объятиями. Работа члена совета трудна и неблагодарна. Он должен уметь балансировать между администрацией и колонистами и добиваться желаемых результатов ценой больших дипломатических усилий и находчивости. Тут не возьмешь ни криком, ни угодничеством. Были времена, когда командиры завоевывали авторитет кулаком. Теперь Озолниек почти полностью изжил этот метод. И большой труд членов Совета должен быть чем-то вознагражден, по крайней Мере хотя бы надеждой на то, что освобождение им Предстоит здесь. Нельзя просто взять и отвернуться от Этих ребят, нельзя подпиливать сук, на котором сидишь сам.
- Я дал слово Калейсу, что его освободят здесь.
- Такими обещаниями нельзя разбрасываться, товарищ Озолниек. И, кроме всего прочего, я не понимаю, с чего у вас сложилось такое высокое мнение о Калейсе. В разговоре с недавно прибывшим сюда воспитанником, Николаем Николаевичем Зументом, выяснилось, что Калейс по отношению к нему в первый же вечер применил насильственные меры и физическую силу, душил за горло.
- Об этом мне не известно, - говорит Озолниек, всеми силами пытаясь сохранить возможное спокойствие.
- Жаль, - слегка усмехается прокурор.
- Кроме того, словам Зумента нельзя верить, он типичный отрицательный воспитанник,
- Из чего это следует? В его деле нет ни одного письменного замечания за время пребывания в колонии, отметки за успеваемость вполне сносные, рабочие задания выполняются.
- Маскируется, - спокойно говорит Озолниек.
Это хладнокровие и невозмутимость для него очень типичны, когда атмосфера накаляется. Очень трудно выдержать самодовольный тон сидящего напротив человека, который появляется в колонии несколько раз в году, но считает себя вправе поучать и указывать.
Но именно с такими людьми и рекомендуется по возможности не спорить.
- Зумент прикидывается смирным, а в действительности он инициатор нескольких безобразий, - добавляет Озолниек.
- Каких безобразий?
- Пока что об этом говорить рано.
- Так и не говорите! Выясните, отразите это в деле воспитанника. Вы управляете колонией, а не я, так что за недостаток оперативности в работе можете винить самого себя. Не исключено, что Зумент врет, но возможно, говорит правду. Что дает вам повод отрицать, если вы ничего не знаете о случившемся?
Озолниеку хочется взреветь медведем, но маленький человек с большим портфелем не из тех, кого испугаешь криком, совсем наоборот. И он не сказал ничего неправильного. Его аргументы убедительны и логичны, хотя и далеки от истины, как нередко бывает, когда формальная истина сталкивается с реальной жизнью.
- Хорошо, я выясню. - Озолниек делает erne ntny безуспешную попытку посмотреть в глаза прокурору и отворачивается. - Тем не менее Каяейса и еще коекого из этой десятки мы освободим здесь. Я полагаю, что этот закон только мешает в нашей работе.
- Ваши соображения в данном случае абсолютно не имеют значения.
- А чьи же соображения тогда имеют значение?
Ведь колонией, как вы заметили, управляю я. Стало быть, мне и знать лучше других, что мне в помощь, а что - во вред.
- Не забывайте, что это отнюдь не ваша собственная колония, а государственное учреждение, в управлении которым вам дозволено действовать только в рамках закона, а не как заблагорассудится.
Опять верное утверждение. Настолько верное и точное, что аж мутит от него.
- А вам кажется, что в законе возможно предусмотреть все, что законы вечны? На Украине уже сейчас есть колонии для бывших активистов. Готовится новый закон, который позволит содержать ребят в колонии до двадцати лет. Когда этот закон будет принят, что вы скажете тогда? [В настоящее время такой закон уже принят.]
Озолниек усмехается. На лице прокурора не дрогнет ни один мускул.
- Когда будет принят новый закон, мы с вами будем исполнять этот новый закон, в настоящее время действует старый, и мы обязаны выполнять его. Тут йет ничего непонятного. Жаль, что я вынужден вам говорить об этом. А о выявленных недостатках я доложу вышестоящим инстанциям.
- В этом нисколько не сомневаюсь, - столь же бесстрастно отвечает Озолниек. - Желаю успеха!
XII
Киршкалново отделение работает за помещением санчасти. Это обширное пространство, на котором еще нет ни озеленения, ни дорожек. Это последнее неосвоенное пятно на карте колонии. Сюда привезли глыбы ноздреватого песчаника и мелкого щебня. Роздали ребятам грабли и лопаты, Киршкалн тоже с лопатой в руках среди воспитанников, и как всегда с ним рядом топчется Трудынь.
- Ну, теперь ты - малый с солидным образованием, - шутливо говорит Киршкалн. - Когда домой придешь, чем думаешь заняться?
- Понятия не имею. Нет этой цели жизненной, которая как компас у корабля. - Трудынь тут же опирается на лопату и начинает философствовать: - Если подумать, я ведь жил совсем неплохо. Разве моя вина, что наше государство не производит жевательной резинки, а спрос на нее большой? Хотелось помочь обществу, ну, конечно, самому тоже кое-что перепадало. Как говорится, имела место материальная заинтересованность. А потом жвачка, она ведь полезная, укрепляет десны, развивает челюсти, сами знаете.
И еще заграничные галстуки, белье, нейлон. Люди с удовольствием покупают, а иностранцам охота продать. Ведь должен же кто-то взять на себя роль посредника. Потом девчонкам часто делал подарки.
