Андрей Дрипе - Последний барьер
Киршкалн знает, что в действительности дело обстоит не столь безнадежно. Воспитанники не сами стряпали это варево. У него своя достаточно долгая история, и попадает оно сюда из блатного мира, из колоний для взрослых преступников. Есть ребята, которые уже давно были связаны с уголовниками, знают эти песенки наизусть и по "фене ботают" [Разговаривают на воровском жаргоне.], но таких немного, и встречаются они все реже. Остальные же просто переписывают друг у друга, даже не пытаясь заучить на память. Тетрадь с песнями у них считается проявлением "хорошего тона", а тетрадь Зумента в некотором роде шедевр этого искусства. Сколько времени, сколько труда на него потребовалось!
Первую страницу украшают даты важнейших событий в жизни владельца песенника: заключение в следственный изолятор, суд, прибытие в колонию, начало и конец срока. Даты обвивает орнамент в виде колючей проволоки и сентенции: "Кто не побывал за решеткой, тот не знает цену свободы", "Хочешь жить - умей выкручиваться". А ниже - тюремная стена, железные ворота и над ними плакат: "Добро пожаловать!"
Рядом с воротами стишок:
Не плачь, девчонка,
Еще мы встретимся,
Когда тюряга
Выпустит меня.
Следующую страницу щедрая рука сплошь изрисовала предметами вожделения Зумента и ему подобных.
На первый взгляд может показаться, что тут городская свалка, но если посмотреть внимательней, то окажется, что художник рисовал не все подряд, а с известным выбором. В середине валяется бутылка, рядом стакан и колода карт с тузом пик наверху. По соседству с бутылкой возлежит нагая красавица, одна рука у которой закинута за голову, вторая же покоится на якоре. Ее непомерно длинные ноги обвивает пучеглазая змея с высунутым раздвоенным языком. Перед змеиной мордой - пара перекрещенных кольтов и кинжал в луже крови. Далее за этими "орудиями труда", словно спелые грибы-дождевики, жмутся друг к другу мешки с эмблемой доллара и шестизначными цифрами, а за мешками, на фоне могилы и черного креста, одиноко белеет череп, похожий на ночной горшок с отбитой эмалью. За этим ералашем изображены три ящика, то бишь небоскреба. На ящиках вывески: "USA Bane", "Casino", "Sing-sing". Над всем этим простерло полосы лучей громадное солнце с черной надписью "свобода".
К солнцу прислонена похожая на взлетающий стратостат гитара с синим бантиком и шнурком.
И так страница за страницей. Романсики "Жульман молодой", "Прощай, Урал!", "Прокуророва дочка", "Любовь блатных", "Дальний этап" и тому подобные - их названия говорят за себя сами. Рисунки: медведь шагает по земному шару навстречу айсбергам с надписью "Арктика", и рядом пояснение: "Иду туда, где нет закона", лихой, обвешанный револьверами ковбой поучает: "Бери от жизни все, но ничего ей не давай!" гангстер на денежном мешке рекомендует: "Хорошо, когда вокруг люди честные, а ты среди них мошенник". В отношении женщин - никаких розовых иллюзий: "Проживи жизнь так, чтобы, когда оглянешься, позади была толпа обманутых баб и вагон выпитых бутылок"; "Женщина - как чемодан без ручки: бросить жаль и с собой тащить тяжело". Ничего оршипального и нового Киршкалн в тетради не обнаружил.
Все эти тексты и рисунки из года в год одни и те же.
- Поглядишь на такую тетрадку - и тошпит.
Охота пойти руки помыть, - говорит Крум.
- Руки лишний раз помыть никогда не вредно, а тетради эти в некотором смысле поучительны. Ведь они - идеология врага, которого мы должны сокрушить.
- Но как можно не соображать, что черное есть черное? Неужели требуются особые доказательства для истин, которые сами собой разумеются?
- Вот один из наших камней преткновения, - оживляется Киршкалн. - Мы не понимаем, что истины можно воспринимать по-разному. Зумент, Бамбан, Цукер и кое-кто еще дураками считают нас, а то, что написано тут, - Кнршкалн потрясает тетрадью, - для них - высшая мудрость жизни. В колонии их меньшинство, но меньшинство, пользующееся влиянием.
А почему? Потому что они убеждены в своей правоте.
Ведь здесь по большей части ребята беспринципные и бесхарактерные. Они сами ищут, к кому бы приткнуться. Зумент, с его моралью кулака и разбоя, тянет их к себе, нам же вместе с хорошими ребятами необходимо сорвать его замысел да и самого перетащить на нашу сторону. Ты думаешь, этого можно достичь, сухо констатируя твою и мою правоту?
- А сама жизнь? Она ничему уже не учит? Они же не слепые в не глухие.
- Но эта тетрадь существует. Стало быть, не учит.
Их будни - не будни наших людей. Они жили по щелям.
- Просто даже верить не хочется. Быть может, ложно понятая романтика, ребяческое недомыслие - но убеждения?.. - пожимает плечами Крум. - Это же противоречит здравому смыслу.
- Да, есть и ложная романтика, есть и ребячество, но есть и убеждения... Ты предпочитаешь твердить, что "черное есть черное", "воровать плохо, грабить нельзя", а мальчишка слушает и думает про себя: "Воровать-то хорошо, только засыпаться нельзя, честно трудятся одни болваны, те, кто не умеет ничего другого". Твои прописи ничего не дают, наши воспитанники сыты ими по горло. Если хотим поднять их выше, прежде всего надо попробовать спуститься до них. Ты ведь не сможешь вытащить утопающего, стоя на мосту, правда?
- Хорошо, надо спуститься до их уровня, надо разъяснять, надо доказывать, - почем зря упирается Крум. - Но как это делать, если они, как ты говоришь, росли по щелям, ничего хорошего не видели? Ребята и здесь тоже изолированы от общества.
Киршкалн прихлопывает Зумептовой тетрадью муху, потом задумывается, глядит в окно и говорит:
- Ты прав. - Он снова поворачивается к Круму: - Тогда стоило бы поговорить о том, какой я себе представляю колонию для несовершеннолетних. Как бы Нам ни было, она должна очень сильно отличаться от вашего нынешнего места службы. Я вообще не верю в то, что подростков можно успешно перевоспитать, лишая их свободы. Возможно, это звучит несколько наивно и отдает утопией, но людей для свободно! о труда и воплощения высоких идей немыслимо воспитывать в неволе. Сейчас мы поступаем так, потому что неспособны придумать ничего лучшего, и от этого на первый план выдвигается карательный момент. Но разве можно ставить на одну доску взрослого, образованного человека и нашего Мейкулиса или Цукера?
Как теперь принято говорить - здесь требуется дифференциация. Все это, конечно, спорно в том виде, в каком я себе это мыслю. К тому же Мейкулис через три года тоже станет взрослым и "образованным". Как быть тогда? Киршкалн разошелся и обращается уже не только к Круму. - Прежде чем потребовать, надо дать. Из каких семей наши воспитанники - ни для кого не секрет. У большинства нет одного из родителей, а некоторые вообще круглые сироты. Чаще всего нет отца. Вот, пожалуйста! - Киршкалн выдвигает ящик и достает толстую тетрадку со списками своих нынешних и бывших воспитанников, листает страницу за страницей и читает: - "Камол - отец умер, мать официантка в ресторане; Бирзе - отец ушел, мать - кондуктор трамвая; Валинь - отец бросил семью, мать уборщица, образование четыре класса; Румбинь - отец в заключении, мать пенсионерка, инвалид; Иохансон отец ушел, мать буфетчица на вокзале; Блекте - родители в разводе, мальчик воспитывался у бабушки; Заринь - родители умерли, воспитывался у родственников, позднее - в детдоме; Унделис - отец ушел, мать - санитарка, дома бесчинствует неофициальный отчим - пьяница и скандалист; Трудынь отец умер, мать - швея, в доме уже второй отчим; Зеберг - отец с матерью лишены родительских прав, оба алкоголики, мальчик жил в школе-интернате, потом бродяжничал..." И так далее в том же духе. Вереница эта бесконечна.
- Ну, есть и такие, что живут при родителях, - возражает Крум.
- Да, есть. Может, хочешь послушать о них? "Зицманис - отец строитель, пьяница, неоднократно бывал в вытрезвителе и на товарищеском суде, мать работает на фабрике, старший брат отбывает наказание в колонии для взрослых; Струпулис - отец тракторист в совхозе, пьяница, судили не раз товарищеским судом, мать - работница совхоза, образования почти не имеет, в семье пятеро детей, двое из них учатся во вспомогательной школе; Баркан - отец шофер, в семье фактически не живет, хотя официально с женой не разведен, мать - работница на консервной фабрике, мягко говоря, женщина легкомысленная; Васильевотец заведующий складом, имеет большую склонность к любовным похождениям и к бутылке, мать-администратор театра, дома вечные скандалы; Бурма - отец каменщик, постоянно ездит по командировкам, мать психически неуравновешенный человек, несколько раз лечилась в психиатрической больнице; Водолазов - отец офицер, дома появляется крайне редко, мать нигде"
не работает, малообразованна, сыну позволяет делать все, что угодно, а сама от скуки крутит тайные романы..." Нужны еще примеры?
- А других так-таки и нет?
- Есть. Несколько процентов. Внешне там все нак будто бы в порядке, но могу поспорить, что лишь на. первый взгляд. Есть, конечно, такие исключения, как, скажем, чрезвычайно сильное внешнее влияние, которому семья действительно не в силах была воспрепятствовать, но преобладают семейки, которые я назвал. И вот ребята из такой среды попадают в колонию.
