Константин Станюкович - Равнодушные
«Кстати завтра наш день!» — вспомнил Козельский и, поднявшись с кресла, подошел к зеркалу и взглянул на свое моложавое, красивое лицо с удовлетворенным чувством человека, который еще может нравиться женщинам.
«Отлично бы завтра пообедать с Нитой у Донона и потом провести вечер вместе, вместо того чтобы видеться, как обыкновенно, днем. Разнообразие не мешает!» — не без игривости подумал его превосходительство и, возвратившись к столу, написал две записки: одну Ордынцевой, чтобы была в шесть часов вечера в Гостином, у магазина Вольфа, другую в «приют», чтобы все было готово.
Приказав своему старому Кузьме бросить письма в почтовый ящик, Козельский спрятал долговой список в жилетный карман и пошел в столовую, чтобы попросить чаю, захватив с собою корзину с дюшесами, которые он купил в Милютиных лавках, возвращаясь с Васильевского острова, заплатив за десяток десять рублей.
Антонина Сергеевна удивилась, что муж дома, и распорядилась скорее подавать самовар.
Когда у Козельского бывали в кармане деньги и не наступали сроки платежей, он бывал в хорошем расположении духа, весел и мил дома и особенно любезен с женой.
И теперь, передавая ей корзинку, он ласково проговорил:
— Ты любишь груши, Тоня. Кажется, они недурны.
Эта внимательность всегда трогала Антонину Сергеевну, и она сказала:
— Баловник ты, мой милый, и умеешь бросать деньги..
Козельский просидел вдвоем с женой около часу, и эта редкость была необыкновенно приятна Антонине Сергеевне. Они разговаривали главным образом об Инне. Козельский сообщил, что Никодимцев влюблен в Инну и что было бы большим счастьем, если бы она вышла за него замуж.
Антонина Сергеевна была очень удивлена. Она и не догадывалась. Да и Инна, кажется, не догадывается, говорила она и тревожно спросила:
— А разве Лева даст развод?..
— Мы его заставим дать развод. Заставим этого идиота! — энергично проговорил Козельский, возбуждавшийся при мысли, что идиот может помешать такой блестящей партии.
Говорили и о второй дочери. Отец сказал, что миллионер Гобзин сейчас же женился бы на Тине, если бы только она захотела. Но он ей не нравится… И никто ей не нравится.
— Кажется, Борис Александрович…
— Да разве она пойдет за этого голыша?.. Он милый человек, но надо же содержать жену… Ну, положим, мы помогали бы им… Все-таки это не устраивало бы их… У Тины известные привычки…
— Но когда любишь…
— В том-то и дело, что Тина никого не любит…
— Еще, значит, время не пришло. А полюбит, так за нищего выйдет. Что у тебя и у меня было, когда мы поженились! Ничего, кроме твоей умной головы на плечах.
И Антонина Сергеевна влюбленными глазами глядела на мужа…
Когда Козельский, уходя в кабинет, простился с женой, по обыкновению целуя ее руку, Антонина Сергеевна благодарила его за то, что он с ней посидел.
— Я еще посидел бы, но надо поработать.
— Иди, иди, милый…
— А завтра не придется дома обедать… Сегодня звал председатель правления… Неловко отказаться…
— И не отказывайся… Поезжай, Ника… Не все же тебе дома сидеть!.. — говорила любящая женщина, словно бы забывая, что «Ника» и без того редко сидит дома.
«Ну как не беречь такую жену!» — не без умиленного чувства мысленно произнес тронутый муж.
В том, что он ее «берег», то есть хорошо скрывал свои связи, он находил оправдание и считал себя хорошим мужем, щадившим самолюбие своей жены и не позволявшим себе давать повод к пересудам о ней, как о несчастной женщине. Другие мужья — и Николай Иванович вспомнил этих других — не стесняются, чуть не открыто живут со своими любовницами, а он никогда этого не делал и никогда не сделает, оберегая «святую женщину» от напрасных страданий.
Так рассуждал Козельский, только что солгавший о приглашении на обед, и вместо скучных бумаг, лежавших в портфеле уже третий день, он снял свой вестон и принялся за упражнения с гирями.
Довольный, что он свободно поднимает их, не чувствуя усталости, и полный удовлетворенного чувства от сознания своей физической крепости и своего здоровья, он в это время забыл и думать о том, как получил чек в пять тысяч, и, жизнерадостный, думал о завтрашнем дне.
Глава тринадцатая
Сестры всю дорогу молчали.
Когда извозчик переехал Александровский мост и, минуя Медико-хирургическую академию, завернул в плохо освещенную улицу Выборгской стороны, Инна спросила:
— Ты знаешь, где община святого Георгия?
— Должно быть, где-то здесь, недалеко… Найдем!
И извозчик решительно стегнул лошадь.
Действительно, он скоро нашел и остановился у подъезда больницы со стороны набережной. Но двери были заперты.
Стоявший у Сампсониевского моста городовой подошел и объяснил, что если желают попасть в больницу, то надо ехать назад и повернуть в Костромскую улицу, где ворота в больницу.
Извозчик повернул назад и скоро въехал в глухую полутемную улицу.
— Вот она самая! — проговорил он, останавливаясь у запертых ворот.
Калитка была не заперта, и дамы вошли. Сторож указал им на освещенные окна больницы. Они пошли через большой двор и вошли в одну из дверей здания больницы. Ни души. Везде тишина.
Они поднялись по лестнице и отворили дверь. На них сразу пахнуло теплом и светом, когда они очутились в прихожей, в открытые двери которой увидели большую комнату со столом посередине и с большим образом у стены.
Маленького роста моложавая и пригожая сестра милосердия, в белом чепчике и белом переднике, несла кому-то лекарство. Инна Николаевна обратилась к ней.
Оказалось, что раненый в другой палате.
— Я вас сейчас проведу. Только дам больному лекарство.
Сестра говорила как-то особенно, не так, как говорили в том обществе, в котором вращались дочери Козельского, — просто, спокойно и в то же время приветливо, без какой бы то ни было деланности и желания нравиться.
И это тотчас же было замечено Инной.
Через пять минут сестра вернулась из одной из палат, двери которых выходили в столовую, и сказала:
— Пойдемте…
— А как же… мы в шубах…
— Ничего… Там снимете… Он лежит в палате рядом.
— Скажите, сестра… Он опасен? — спросила Тина.
— Не знаю… Нет, кажется… Его утром привезли к нам. Следовало бы в военный госпиталь, но у нас случилась свободная комната, его и принял Николай Яковлевич, старший доктор.
Когда они проходили через столовую, среди тишины вдруг раздались стоны.
Инна вздрогнула и участила шаги.
Дежурная сестра соседней палаты, высокая молодая брюнетка, манеры которой и некоторое щегольство форменного платья обличали женщину из общества, отнеслась к посетительницам с тою же сдержанно-спокойной приветливостью, как и сестра в первой палате. Но только, как показалось Инне Николаевне, она с большим любопытством оглядела быстрым взглядом своих больших темных и замечательно красивых глаз как самих посетительниц, так и их платья, когда они сняли в прихожей шубы.
В больнице уже почему-то знали, что молодой артиллерист стрелялся из-за любви, и сестра сразу догадалась, что одна из приехавших так поздно была «героиней».
«Но которая?» — не без любопытства думала сестра.
— Можно видеть Горского, Бориса Александровича? Его сегодня привезли! Вы не откажете… не правда ли? — тихо и смущенно спрашивала Инна, по привычке улыбаясь глазами.
— Видеть можно, но ненадолго…
— Благодарю вас. А как он… опасен? — спросила старшая сестра.
— Он будет, конечно, жив? — спросила почти одновременно и Тина.
«Эта!» — решила сестра, взглядывая пристальнее на красивое, вызывающее и далеко не убитое лицо молодой девушки.
И, почувствовав к ней невольную неприязнь, которую старалась скрыть, она сдержанно и несколько строже ответила Тине:
— Надо надеяться. Пока опасности нет… Все идет хорошо. — И, отводя глаза от молодой девушки, спросила, обращаясь к Инне Николаевне: — Вы вдвоем хотите посетить Бориса Александровича?
— Нет… Сестра пойдет…
— Не угодно ли посидеть пока в столовой, а я пойду предупредить больного. Как прикажете о вас сказать?
— Козельская! — твердо и довольно громко ответила молодая девушка.
Сестра ушла в конец столовой и скрылась в дверях последней комнаты.
Инна Николаевна опустилась на стул. Младшая сестра не садилась.
Вокруг царила мертвая тишина. По временам только слышался чей-нибудь тяжелый вздох и стон.
— А жутко здесь! — промолвила Инна.
— Ты нервна… Мне не жутко.
«Бравирует!» — подумала Инна.
— И как тяжело, должно быть, сестрам…
— И, главное, скучно! — ответила молодая девушка. — А у этой брюнетки трагическое лицо…
— Глаза прелестные…
— Как долго, однако, она не идет! — нетерпеливо промолвила Тина.
