Сергей Солоух - Шизгара
- Новосибирск.
Какой, к черту, Новосибирск? Когда вся жизнь не удалась, холодная испарина на лбу, а в глазах пустота. В общем, что и говорить, неверные движения Штучки (конечно, это он, зацепив ступеньку, едва не растянулся на парадном, но немытом мраморе), его потухший взор никак не созвучны мажорному "ля" Мишки Грачика. Тут бы на повороте нашему дураку Лысому и сориентироваться (оценить возможные последствия морально-волевого настроя попутчика), зайти в одни двери, выйти в другие, тем более сам Штучка явно уже был готов к роли мосфильмовского партизана, уже запеклись слюною у него на губах слова: "Идите, ребята, я вас тут прикрою" (т. е. отосплюсь за всех). Но не таков был Мишка Грачик. Настоящий верный товарищ, это из-за него придется теперь автору до самого хепли энда возиться с парой несмышленых героев, выясняя отношения, располовинивая и вдохновение и симпатии.
Впрочем, сим обстоятельством автор совершенно не тяготится, скорее наоборот, а невинное кокетство позволил себе сугубо из эстетических соображений. Теперь вот делает строгое лицо и как ни в чем не бывало замечает (не столько в оправдание, сколько для верности характера),- Мишка не сразу догадался, отчего это руки у Штучки такие холодные и мокрые, глаза оловянные, а веки того и гляди сомкнутся. И немудрено, однако, припоминая, какой обыкновенно бывает ароматический букет на больших узловых станциях в сезон отпусков. Приятно отметить, между тем,- но и открыв для себя в конце концов, чему обязан Штучка столь внезапной (drastic) потерей ориентации в пространстве (и воли к жизни вообще). Лысый, несмотря на сильное отвращение, ответственности за свалившегося ему на голову поганца не снял.
Герой, одно слово - будь-готов-всегда-готов.
Ну, и хорошо, чем любоваться порока изобретательной личиной, уж лучше обрадуем взор чем-нибудь, нас возвышающим. И в самом деле, не позволим этому Штучке, с его любовью и всем прочим как-то на минутку выпавшим из нашего поезда "мечта", испортить сказку, праздник исполнения желаний. Отвернемся мы от него, от пахнущего парикмахерской, фу, и скажем с восторгом, слегка обмирая от предвкушений... Новосибирск!
И все. И вперед. Прочь от полов мраморной крошки, от масляной краски колонн, мимо гнутой фанеры деревянных скамеек и полированного дээспэ буфетных стоек, переступая через сумки, сторонясь чемоданов и рюкзаков, обходя прочие запыленные, неодушевленные предметы, вперед, на выход.
На мост, на эстакаду, мимо будки - желто-зеленой декорации из "Шинели", на площадь. Вдохнем полной грудью, сделаем широкий шаг и остановимся, замрем в немом восхищении, глядя, как прямо из ящиков, удивительно бойко, несмотря на ранний воскресный час, расходится произведенный Новосибирским экспериментальным заводом из концентрата и в строгом соответствии с технологией фирмы "Пепсико" созвучный ее имени освежающий напиток. Нет, муки и страдания приняты не напрасно, награда за труд и упорство ждать себя не заставила... Ну, может быть, с оценкой тут мы слегка и хватили, но тем не менее полные кофейного цвета жидкости бутылочки по триста тридцать граммов это хороший знак, признак верного пути.
Итак, на утоление жажды, неизбежной у путешественников, преодолевших двести с небольшим километров в плацкартном вагоне, пошло две бутылочки, а еще шесть с сибирской широтой были приобретены за сорок пять копеек штука и помещены в знакомую нам болоньевую сумку. Еще раз подтверждая одно, друзья, мы с вами находимся в прекрасном времени, когда лучшим подарком наряду с книгой была и "пепси-кола" (на этикетке которой. несмотря на женское безударное окончание, уже стоял призыв, согласованный с таинственным, буквами не обозначенным словом мужского рода - "Пейте охлажденным").
Однако, залюбовавшись на простые радости далекого прошлого, мы пропустили одно, в высшей степени нелепое. совершенно дурацкое происшествие, имевшее место в самый момент чудесного открытия. Шагнув к батарее ящиков, Лысый на какое-то мгновение ослабил контроль, выпустил липкую руку Штучки, и тот, предоставленный самому себе, тут же столкнулся с неким молодым человеком, одетым с предельным для той поры шиком - во все рваное, линялое и мятое. Нисколько, однако, не удивившись внезапной встрече (на самом деле молодой человек если и был лучше Штучки, то только в силу привычки к подобного рода испытаниям), неизвестный лишь слегка отстранился, поймал Евгения за локоть и быстро спросил:
- Чувачок, не в Москву катишь?
И вот на этот (каков негодяй) вполне приличный безобидный (и к месту заданный) вопрос Штучка отрыгнул (сплюнул?), короче, едва раскрыв губы и в нос, облегчился кратким ответом, обстоятельством места, в котором фигурировала одна существенная (с 8.30 до 17.45, впрочем, мало обыкновенно приметная, но крайне необходимая для воспроизводства потомства) часть человеческого тела.
- Отвали,- таков был смысл скверной фразы, исторгнутой в утреннюю чистоту смрадным и непослушным языком несчастного Ромео.
- А грубить не надо,- услышал Лысый у себя за спиной, обернулся и успел подставить руки под покорное всякому внешнему воздействию тело Евгения.
Нарушивший же толчком в спину Штучкино равновесие приставала как бы исчез, растворился в воздухе, ступил за ящики, за штабеля, и его блестящее от ежедневной интоксикации лицо не попалось Лысому на глаза. И все же этот мимолетный, право, на первый взгляд казалось бы совершенно не связанный с нашим приключением и его героями инцидент мы запомним, ибо он... он повторится. И неоднократно. А значение его, смысл (и связь с нашей историей) скоро, очень скоро станут нам понятны и очевидны, а пока... Пока же будем жить минутой, напьемся воды, еще раз крикнем про себя, но от всей души "ура!" и двинемся заре навстречу by means of автобус номер восемь ("экспресс"). Прекрасная комфортабельная машина всего за шесть копеек провезет нас вкупе с великолепными планами и счастливыми мечтами (легким головокружением и отдающей слабостью в ноги икотой) сначала по широкой полосе Красного проспекта, затем плавно выкатит на берег важной сибирской реки Оби, заберется в горку, скатится с холмика, пронесется по бетонным стыкам Бердского шоссе, посоревнуется с электричкой, блеснет стеклами в утренней синеве неглубокой Ини и с разгону, заложив неожиданный поворот, доставит в зеленый заповедник сибирской науки - Новосибирский академгородок.
Итак, свершилось. И вот уже мы бодро шагаем (механически переступаем, слабо надеясь покорностью, непротивлением хоть как-то приблизить конец этой пытки) по сырому воскресному асфальту Весеннего проезда, и живые белки смотрят на нас с сосновых ветвей. Свернем с дороги, нырнем в лес, желтой от прошлогодней хвои тропинкой сократим себе путь, выйдем из чащи прямо к сиятельному корпусу Новосибирского университета, улыбнемся во весь рот и скажем несчастному, до сих пор босому (Боже мой) студенту факультета романо-германской филологии Южкинской альма-матер: "Видал!" - и продолжим путь к цели, к общежитию физфака.
Итак, в половине девятого через запасную дверь, отворенную по случаю ремонта холла-фойе (этим летом занятого ящиками и досками, веселья и танцев не обещавшего, но тем не менее пробудившего восторженные чувства в мечтательной грачиковской душе), не возбуждая ничьего любопытства, не привлекая внимания, в мирно дремлющее воскресное общежитие проникли двое. Поднялись на третий этаж и открыли (легким нажатием) дверь с номером 319.
В сумрачной общей прихожей из трех дверей (одна отдавала антисептическим scent'ом места общего пользования, от другой, помеченной литерой "Б", отвращал навесной, вороненой стали замок) Лысый выбрал дверь с буквой "А" и постучал. Тук-тук-тук.
Никто не отозвался.
Тук-тук-тук - проявил Мишка настойчивость. Тук-тук-тук - негромко, но требовательно ударяли костяшки по дереву, пока наконец не вызвали за дверью движение, скрип, стук, щелчок задвижки, и серый утренний свет упал прямоугольником на пол, невыгодным образом представив двух неожиданных пришельцев.
- Привет,- сказал Лысый в заспанное лицо своего лучшего школьного приятеля.
- Привет,- ответил хозяин, действительно школьный товарищ Грачика, Саша Мельников, не узнавая, однако, того, с кем в садах лицея читал Яворского охотно (вместе с Пинским), а Шолохова и Толстого, увы, Льва не читал.
- Я приехал,- не дождавшись радостных объятий, решил прояснить ситуацию Грач.
- Молодец,- все с тем же легким недоумением на лице поздравил несчастного Мельник, отступил, прищурился. мгновение стоял, недоверчиво всматриваясь в дверной проем, пытаясь уловить утерянную знакомым лицом гармонию, и наконец вздрогнул, хлопнул себя по голым ляжкам, хватанул ртом пьянящего утреннего озона и захохотал.- Грач, мама родная. Мишка лысый.
- Отрастут,- сказал Лысый, смущенный и даже рассерженный неуместным этим весельем.- Смотри, живот не порви.
Но куда там, не думая о здоровье, Санька плюхнулся на растерзанную кровать, с которой, как видно, минуту назад и поднялся на стук, и продолжал заливаться, всхлипывая, безобразно хрюкая и сладко скрипя сеткой.
