Валентин Катаев - Квадратура круга. Пьесы (сборник)
Мать. Что верно, то верно, но по нашему району на сегодняшний день мы этим еще вплотную не занимаемся. Подготовляем. Наше дело на сегодняшний день – сеять, сеять и сеять. Да не как-нибудь, а как следует. Чтоб почва – как бархат, чтоб ни одного пустого участка, ни одного огреха.
Завьялов. Ну и как… засеяли?
Мать. По нашему району на сегодняшний день по всем культурам процентов девяносто восемь.
Завьялов. Ага!
Мать. Так-с. Нуте-с! Слушала я твой доклад. Красиво говоришь! Хорошо говоришь, занимательно!
Завьялов. Да?
Мать. Да! Но не по существу.
Завьялов. Вот как?.. Это любопытно!
Мать. Не совсем по существу. Ожидала я, откровенно говоря, большего. Как бы тебе объяснить… Человек будущего. Тема большая. Даже можно смело сказать – громадная тема. Во какая! Вы ведь, товарищи, вдумайтесь в эти слова: че-ло-век. Во! Буду-ще-го… Громадные слова! А у тебя выходит: дескать, человек настоящего сам по себе, а человек будущего сам по себе. А весь-то номер именно в том, что человек будущего для нас штука вполне реальная. Понятно?
Завьялов. Я не совсем… Мне не совсем ясно, о чем вы, собственно, говорите.
Мать. Я говорю о том, что мы не только мечтаем о будущем, но делаем будущее. Своими собственными руками. Все по-своему делаем его. И я делаю, и Танька делает, и Женька делает, и вы должны делать.
Завьялов. Позвольте! А я разве не делаю! Как вы странно рассуждаете! Мое дело – это мое слово.
Мать. Верно. Ты и должен своим талантливым словом содействовать, объяснять, мобилизовать массы на достижение этого прекрасного будущего. Показать связь настоящего с будущим, показать конкретно, что делать, по какому пути идти. Увязать настоящее с будущим. Конкретно, реально!
Завьялов. Да, но моя задача – вообще…
Мать. То-то и беда, что вообще! «Вообще» города-сады вещь замечательная, вещь великая. Но ведь, родной мой, их строить надо. Стро-ить! Это тебе не хаханьки! А то ведь это что получается: города-сады, кварцевое солнце, дома-отели, Спиноза, свобода передвижения и прочее, а что еще бывает? Прохожу мимо одной хаты, а оттуда жареным кофе пахнет. Понимаешь, в Синельниковском районе, в селе Малые Раздоры, – жареным кофе!.. Что такое? Я заглянула в окно, а там ребята сою жарят и жрут. Посевной материал жрут, понимаешь! Ах, сукины дети!
Таня. Мама!
Мать. Чего мама! Что он, маленький, не понимает! А ты говоришь – кварцевое солнце! Или такой факт: пролез в правление одной артели кулак…
Бабушка. Может быть, это им неинтересно?
Мать. Как это «может быть, неинтересно»? Свобода передвижения – интересно, а то, что гад пролез в правление артели, – неинтересно? Нет, это, товарищи, очень интересно, я извиняюсь.
Завьялов. Да, да, конечно! Но я должен перед вами извиниться. Я очень устал. Нервный подъем во время доклада, и теперь реакция. Мне нужно немного побыть одному. Надеюсь, мы еще поговорим на эту увлекательную и острую тему. Простите.
Таня. Ванюша… Ты получил…
Завьялов. Милая, дай мне немного отдохнуть, и пусть ко мне не входят. (Уходит.)
Явление XV
Те же, без Завьялова.
Мать. Что это лекторы все такие нежные? «Нервный подъем»! «Реакция»! Хорош гусь!
Таня с испугом смотрит на мать.
(Рассматривая гуся.) Гусь, говорю, хорош. Кило два одного жира.
Бабушка (тихо поет). «Как в субботу, в день ненастный…»
Таня. Тсс!
Бабушка. Молчу, молчу.
Мать. Что ж… Пойдем в таком разе в кухню, поскольку теперь свобода передвижения. Н-да-с! Не одобряю. (Уходит.)
Явление XVI
Без матери.
Бабушка. Что ж, и с лектором жить можно. Лишь бы непьющий.
Таня. Бабушка, у тебя есть деньги? Я знаю, ты от пенсии откладываешь.
Бабушка. Ага! Пришла коза до воза и сказала: «Мэ». Ишь ты какая! Профершпилила получку, а теперь к бабушке. Небось знаешь, что у старухи в сундучке деньжата водятся! Ну ладно! Сказывай, сколько тебе надо?
Таня. Четыреста тридцать пять рублей.
Бабушка. Чего это? Сколько? Я не слышу!
Таня. Четыреста тридцать пять.
Бабушка. Христос с тобой! Христос с тобой! Что ты, что ты! Да я и в глаза никогда таких сумм не видела. Что ты! Я думала, тебе рублей восемь – десять. Четыреста тридцать пять!! (Долго смеется, утирая рукавом слезы.) Ох, Танька! Четыреста тридцать пять! Ох, не смеши ты меня, Христа ради, а то я помру. Четыреста тридцать пять! Ох… ох…
Таня. Что ж ты смеешься, бабушка?
Бабушка. Да, милая… да если меня целиком продать, со всем моим барахлом и потрохами, то больше, чем рублей сорок восемь, не выручишь. Верно! А ты говоришь – четыреста тридцать пять. Ну и насмешила! Вот озорная! (Смеется.)
Таня. Бабушка! Ты не смейся. Мне очень нужно. Я пропасть могу.
Бабушка (испуганно). Что ты! Что ты! Танька!.. Вот тебе святой, истинный крест. Двенадцать рублей всех моих дивидендов. Святой крест! Двенадцать рублей кровных. От пенсии откладывала. Да еще шесть пятьдесят мне Потаповна, Морозовская, должна. Она давеча на сметану брала. Да на что тебе столько денег? Что случилось?
Таня. Не спрашивай.
Явление XVII
Входит мать.
Мать. Хорош гусь! Нет, вы обратите внимание, товарищи: он меня просто умиляет! (Рассматривает гуся.)
Таня. Мама… Мама… (Рыдает.) Я пропала!
Мать. Что такое?
Таня (рыдает, ничего не может сказать). М… ма…
Мать. Что? Что?
Таня. Я потратила общественные деньги.
Мать. Сколько?
Таня. Четыреста тридцать пять рублей. Если завтра утром не внесу – крышка!
Мать. Ты?
Таня. Я сама не понимаю. Я – нечаянно. Честное слово! Абсолютно нечаянно. Я собирала на ширпотреб. И должна была внести в кооперацию. И у меня еще были свои. И я не внесла. И все перепуталось, свои деньги и общественные деньги. Одним словом, я стала покупать. И все так дорого… Я думала, Ваня получит – и тогда все уладится… Почему ты ничего не говоришь? Мать! Говори что-нибудь. Не молчи. Ради бога, только не молчи. Ну, стукни меня, стукни, мать!
Мать. Ты растратила общественные, трудовые деньги?!
Таня. Мамочка… Завтра вопрос стоит у нас на бюро ячейки. Будет общественный суд. Я пропала!..
Мать. Дочь старого члена партии Евдокии Резчиковой и героя гражданской войны, расстрелянного колчаковцами уральского рабочего товарища Резчикова, член ленинского комсомола, Татьяна Резчикова – воровка?!
Таня. Я не воровка. Нет, нет! Что угодно, но только не воровка! Мать!.. Спаси меня! Я больше никогда не сделаю, никогда!
Мать. Пальцем не пошевельну.
Таня. Мамочка!.. Четыреста тридцать пять рублей… Пойми! Всего четыреста тридцать пять рублей!
Мать. Всего четыреста тридцать пять рублей! Как ты легко швыряешься трудовыми деньгами! Всего! Да если не четыреста тридцать пять, а пять копеек… всего пять копеек… Понимаешь: пять копеек!
Таня. Меня будут судить. И все придут! И все будут показывать на меня пальцем. Весь завод! Конец! Это конец. Ой, пойми! Конец…
Мать. Правильно! Пусть тебя судит весь пролетариат завода. И пусть тебя вышвырнут из ленинского комсомола и дадут десять лет, чтоб другим неповадно было воровать трудовые деньги!
Таня. Десять лет!
Мать. Мало десять лет! Мало! Я б тебя… Я б тебя собственной рукой… Танька! Дочь! Дура! Что ж ты натворила? Что ты наделала? Такие деньги?! Легко сказать… У меня ни копейки. Ни одной копейки! Я за два месяца вперед позабирала… Может быть, продать что-нибудь? Пальто… За него ничего не дадут. Видишь – какое. Один только вид, что подкладка, и ваты ничего нет. Еле держится. И ничего больше нет!
Таня. Я еще раз… Ване скажу…
Мать. Не сметь! Не сметь! Слышишь? Да я со стыда сгорю перед чужим человеком. Ох, дура! Погоди… Может быть, у соседей… у товарищей… Пойду… Пойду по квартирам. По квартирам пойду. По десятке. По пятерке. Не ради тебя! Не ради тебя, дуры, имей в виду! Ради честного имени пролетария Резчикова. Ради светлой памяти отца твоего пойду. Мать, где мой платок?
Бабушка. Где там! Ох, где там! Во всем доме ни у кого больше трех рублей не найдешь фактически. Все поистратились совершенно. К нам занимать ходят. Легко сказать! Ах, боже мой, грех-то какой! Происшествие какое!
Мать (Тане). Сиди.
Мать и бабушка уходят.
Явление XVIII
Таня одна. Ее трясет озноб. Большая пауза.
