Шломо Вульф - Право выбора
***
"Почему только Серёжа? Я тоже рада буду тебя видеть, - спокойно сказала Алла с сильным акцентом совершенно не изменившимся за семнадцать лет голосом. - Ты с Ингой здесь? Тогда приезжайте оба. Рэга. Я проверю расписание. Вы откуда можете сесть на поезд? Из Бат-Галима? Беседер. Есть поезд в восемь ноль пять. Я вас встречу с машиной на тахане ракевет в Акко и отвезу к нам. Познакомишься с моим мужем, а я, наконец, с твоей Ингой. Да, Ран... ну, Сергей твой, будет как раз у нас с женой и... тремя твоими внуками. Вот и познакомишься, наконец, с ними. Я буду ждать вас у билетной кассы. Как ты меня узнаешь? Я буду в жёлтой шляпке и жёлтом платье. Ты же помнишь, может быть, что это мой любимый цвет... Ну, тебя-то я узнаю... Тут ты можешь не беспокоиться. Проблемы у тебя будут не со мной, а с Раном. Он совсем не говорит по-русски. Что значит, почему? Мы живём не в России, а в еврейской стране. У нас говорят не по-русски, а на иврите." Юрий и Инга впервые ехали в израильском поезде. Он был полной противоположностью привычной вонючей, битком набитой советской электричке. Даже в общем туалете пахло духами. Поезд подкатил к станции с надписью "Акко". Хадасы соскочили на раскалённую низкую платформу и оглянулись в поисках касс, но им уже махала рукой женщина в жёлтом. "Может быть ты всё-таки поцелуешь бывшую жену? - спросила Алла, не сводящая глаз с Инги. Впрочем, в Израиле с неё все глаз не сводили, особенно толстомясые волосатые "мизрахим". - Как-никак мы почти полтора десятка лет..." Юрий поцеловал жёсткую коричневую щеку худенькой иностранки. Инга же неожиданно искренне расцеловала Аллу в обе щеки, причём обе моментально и дружно прослезились. "Мой муж, - как-то смущённо сказала Алла. - Его имя Арье." "Лев, - с неприятной скалящейся улыбкой представился субтильный человечек с редкой неопрятной седой бородкой. - Муж своей жены..." Ну и муж, подумала с жалостью Инга, глядя в играющую острыми лопатками спину энергично шагающего мужичонки в шортах и сандалях, - килограмм сорок, от силы пятьдесят. Они прошли под палящим солнцем к шоссе, на обочине которого стояла роскошная, по советским понятиям, "иномарка". Впрочем, других "марок" Хадасы в Израиле и не встречали. В салоне было прохладно и чисто. За рулём невесомый Лев преобразился. Он сразу лихо взял дикую скорость, с которой неслись по "американским" дорогам Израиля и все прочие водители. Алла сидела рядом с мужем, глядя только в зеркало на ещё более красивого, заматеревшего и могучего своего бывшего Юрия рядом с такой эффектной и молодой естественной блондинкой с пышным бюстом. Какие мы с моим Лёвой жалкие, невольно подумала она, по сравнению с такой парой... Спасибо хоть Ран... Серёжа пошёл ростом в отца. В другом зеркале она видела себя, модно одетую, как обычно элегантную, но непоправимо высохшую, морщинистую, безобразно старую на фоне цветущей молодой супруги её бывшего мужа. Да я просто безобразная черепаха, высунувшая из своего богатого платья, как из яркого панциря, свою улыбающуюся змеиную мордашку на морщинистой шее, подумала она. Как беспощадный контраст, маячила перед глазами весело глядящая по сторонам Инга. Она, напротив, казалась много моложе своих лет. Её гладкая шея словно сияла над полуобнажённым бюстом, на который время от времени косился в зеркало Лёва. Сердце Аллы помимо её воли стремительно переполнялось завистью, тотчас перерождающейся во всепоглощающую ненависть. А соперница привычно прижималась себе к бывшему мужу Аллы своим округлым плечом. А того явно интересовали в этот момент только экзотические арабские деревни за окнами. Цветущая самка, шипело внутри Аллы. Такие вообще ничего не стоят в постели. Настоящий мужчина не может ценить такую живую холодную куклу... Я уверена, что она больше болтает, чем отдаётся ему самозабвенно, от всей души, как умею это делать я даже с Лёвой, не говоря о том, как я себя вела бы с моим Юрой, случись нам чудом вернуться в наше прошлое... Но он никогда не будет больше со мной наедине. Ишь как сверкнул глазами, когда увидел, как я смотрю на его красотку. И сразу сжимает её гладкую ладонь. Алла невольно взглянула на свою морщинистую сухую коричневую руку, и бешенство охватило её с такой силой, что потемнело в глазах. Ах, никогда не переоценивайте свои силы и не приглашайте врагов, чтобы играть с ними в друзей. Вас всё равно выдадут жесты и взгляды... Как за последнюю спасительную соломинку она ухватилась за мужа, благодарно глядя на его напряжённое лицо в зеркале, но вид его оскаленной вроде бы улыбкой физиономии, сухих обтянутых неопрятной бородёнкой скул и глубоко запавших каких-то обезьяньих чёрных глаз на фоне свежего розового ясноглазого Юрия с его нежной улыбкой и прижавшейся к нему плечом и грудью роскошной Инги вызвало у Аллы новый сокрушающий приступ бешенства. Она закрыла глаза и не могла их открыть, как это бывает во сне. Желание унизить, уничтожить этих гостей завладело ею непреодолимо. Машина свернула на лесную извилистую дорогу и стала круто забирать в гору. Появились нарядные коттеджи, у одного из которых Лев лихо тормознул. "Вот мы и дома, - сказал он, выключая двигатель. - Прошу, как говорят у вас в России, к нашему шалашу." Шалаш был хорош. Предполагается, что в таком шалаше с любым милым рай, подумала Инга. Но я бы скорее сдохла, чем в любом жилище легла бы с этим иссохшим от злости тараканом... Впрочем, они словно созданы друг для друга, исподволь наблюдала она бывшую жену своего молодого мужа, скользнувшую по гостье последним испепеляющим нечеловеческим бешенством взглядом. Алла, чувствуя, что сейчас произойдёт нечто непоправимое, потому что взгляд её сам собой остановился на стоявшем у стены соседнего коттеджа ломе, поспешила внутрь и с грохотом закрыла за собой дверь. Оттуда вдруг раздался дикий металлический звук, какой бывает в аэропорту, когда портится трансляция, а динамик включён на полную мощность. "Что случилось?" - вздрогнул Юрий. "Где? - не понял Лев. - А, в доме? Дети играют..." Вокруг качались яркие огромные розы, покрытые капельками отключённого кем-то фонтанчика орошения. Участок, как назвали бы двор коттеджа на родине, был в основном отдан под газоны, декоративные деревья. Стояли в ниточку даже три нарядные ели. Господи, сколько тут можно вырастить картошки, если распахать эти дурацкие газоны, - думала Инга, следуя по упругой, словно искусственной траве вокруг дома за счастливым владельцем. Лев взахлёб рассказывал о деревьях и цветах, давал им попробовать какие-то незнакомые и полусъедобные, на их вкус, плоды. Алла, как исчезла в доме, так больше не появлялась. Оттуда слышался разговор на высоких тонах на иврите и истеричный плач детей. "Это у вас дача такая? - спросила Инга, срывая без спроса ягодку клубники. - Богатая..." "Дача? - фальшиво сморщил и без того перекрещенный вдоль и поперёк лоб Лев-Арье. - Что есть дача... я забыл." "Ну, дача, загородный дом. Квартира-то у вас в Хайфе, так?" "Квартира?.. Вот это и есть наша квартира. В цивилизованном мире люди не живут в городе. Там нет ауры." "А кто же, простите, населяет Хайфу, если не люди? - удивилась Инга. - А, я поняла, там живут недочеловеки, особи нецивилизованного мира. Юрик, так мы с тобой, оказывается, попали чёрт знает куда. Пора покупать такую вот виллу и приобщаться к цивилизации. Так, Лёва?" "А она у вас за словом в карман не залезает,"- поморщился Лев, уже со страхом поглядывая на такую соблазнительную с её золотистыми от первого загара плечами незванную гостью. Откровенная гойка, неприязненно подумал он, а как нагло себя ведёт с евреями! Ничего, - прошептал он почти вслух на иврите, - вот кончится корзина, пойдёт она к нам полы мыть, будет со смартутом ползать у нас в ногах, спеси-то гойской поубавится. И этот... Грегори Пек российский, тоже на чёрной работе быстро сбросит свой респектабельный вид. Мы столько вытерпели за эти десятилетия, что припомним вам, советским патриотам и гэбэшным стукачам, всё то дерьмо, каким накормили нас самих по приезде сюда израильтяне. Теперь, наконец, наша очередь других дерьмом кормить. Ишь ты, профессор, доктор наук! Мы тебе рога пообломаем. Ты будешь нам в научные рабы проситься, а мы и в рабы не возьмём. И в садовники я тебя не возьму, у меня араб работает. Будешь конкурировать, профессор, но не с нами, а с палестинцами на стройках. Приехали, когда сало кончилось и вообще жрать стало нечего в любимой советской стране, на выстраданное нами, на готовенькое. Ничего, теперь мы вам покажем, для кого мы этот рай строили и защищали... "Юра, Инга, прошу в дом, - раздался голос Аллы с балкона на втором этаже. - Прошу простить, что сразу не пригласила, но у нас тут дети и очень было неубранно..." Она вытирала полотенцем мокрую голову: расставшись с гостями, Алла просто ворвалась в ванную и стала под холодный душ, как была, в жёлтом своём нарядном платье, к изумлению сына, невестки и внуков. Лев гостеприимно открыл перед ними дверь в просторный холл - американскую кухню. Посредине холла Хадасы увидели высокого мужчину средних лет, в котором Юрий с трудом узнал своего Сержика. Длинные косматые чёрные волосы, небрежно собранные в косичку, какой-то баранний бессмысленный взгляд на знакомом и родном лице некогда ласкового и умного мальчика производили жуткое впечатление. Неопрятные полуспущенные шорты на белом округлом и чуть отвисшем брюшке, покрытом курчавыми волосами, и стоптанные сандали составляли весь его наряд. Бывший Сергей восхищённо, приоткрыв рот, разглядывал человека, который всегда казался ему образцом мужской красоты. Потом его взгляд упал на стоящую позади отца Ингу. Какая-то робкая улыбка появилось на толстых мокрых губах Рана. "Здра-стуй-те... произнёс он хрипло. - Слиха... Я совсем забывал русит..." "Но меня-то ты помнишь, грызун? - смеялась Инга, подавая ему руку. - Я же тебя кашей кормила. Неужели забыл?" Израильтянин смущённо приблизился к Юрию. "Шалом, аба, - искренне обнял он отца. - Шалом, Инга!.." И тотчас быстро заговорил на иврите, обращаясь к матери и отчиму и показывая на Хадасов. Но не успела Алла начать перевод, как лицо Рана исказилось, он как-то хищно выгнулся в сторону лестницы, по которой со второго этажа спускалась худенькая очень смуглая кудрявая женщина с голым младенцем-девочкой на руках. За ней испуганно прятались двое похожих на цыганят мальчиков лет шести-семи. Ран пронзительно заорал что-то неестественно высоким голосом, делая быстрые и непонятные движения пальцами прямо в лицо маленькой женщине. Та совершенно не смутились и не испугались, но тотчас открыла свой красный рот и выдала пронзительный речитатив одновременно с речитативом мужа, а Юрина внучка вертела кудрявой головкой и радостно улыбалась, таращась в основном на невиданную светловолосую тётю. Но стоило Инге сделать естественное движение, чтобы погладить девочку по голове, как та вдруг закричала, заплакала и забилась так, что Юрий и Инга невольно схватились друг за друга. Мальчики тотчас брызнули вверх по лестнице и больше не появлялись. "Не обращайте внимания, - махнула рукой Алла. - Они у нас все нервные. Мы их лечим... После того, как их всех как-то взорвали..." "Что? - ахнула Инга. - Что их?.." "Взорвали, - спокойно пояснила Алла. - Чему тут удивляться? Вы в Израиле уже сколько? Два месяца? И не читали о террактах ООП? Мы все тут всю жизнь живём в ожидании взрыва. И вокруг нашей мицпэ... это на иврите дословно значит "наблюдение"... так вот вокруг нашего посёлка штук двадцать арабских деревень. От них в любой момент можно ожидать всего..." "Но за что?" "За что? За то, что мы живём на своей земле. Просто живём тут. Растим наших детей. С точки зрения ООП, это само по себе является преступлением, за которое наказывают смертью. Вы этого не знали?" "Знали, - решил, наконец, взять реванш Лев. - Всё они прекрасно знали, когда обучали и вооружали арафатовцев. Они ходили на первомайские демонстрации. А им кричали с трибуны: "Братский привет палестинскому народу, борющемуся с сионистской оккупацией," - козлиным плаксивым голосом скопировал он голос вождя с трибуна. - А они в ответ кричали "Ур-р-ра!" - чуть не сорвал голос мужичонка, со всей доступной ему страстью изображая, как Юрий и Инга, никогда, кстати не ходившие на первомайские демонстрации из-за занятости на даче, кричали свою поддержку врагам благородных и великодушных ватиков, которым они же, когда в России для них кончилось сало, нагло навязались в сожители... "Ладно, - сказал Юрий, темнея лицом. - Алла, переведи нам, что сказал Серёжа... Дожили, отец не понимает ни слова из речи родного сына." "Учи иврит, - резонно заметила Алла. - Ран говорит на нашем родном языке в своей стране, а вы говорите на никому в мире не интересном иностранном наречии. Чем раньше вы в вашей семье забудете язык матершинников-антисемитов и перейдёте на родной иврит, тем вам же будет лучше. И тогда ты со своим сыном пообщаешься нормально. Впрочем, я сомневаюсь, что вам, Инга, будет легко перейти на иврит." "Почему? Я в ульпане из лучших, - улыбнулась Инга и вдруг сказала почти без акцента на иврите, обращаясь к Рану: - А вот вести себя так по отношению к женщине, матери своих детей, по-моему, нехорошо. Это не украшает мужчину." Лев и Алла вылупили глаза, а Ран разулыбался, притянул к себе жену, взасос громко обцеловал крохотное лицо супруги и всю девочку с головы до ног. А потом что-то горячо заговорил Инге на иврите. Та серьёзно кивала и отвечала, как оказалось, впопад. "Я учила язык ещё до отъезда, - пояснила она на иврите же растерявшимся хозяевам. - И вообще я с детства круглая отличница. И у вас в ногах с тряпкой я ползать не буду в своём Израиле, добавила она совершенно ошеломлённому Льву. - И Юра уже прошёл в Технионе два интервью. И ему уже дали место под стипендию Шапиро. Не дождётесь, зло добавила она по-русски и обратилась к растерянному мужу: - Юра. Мне тут не нравится. Поцелуй свою семейку, и мы уходим. Унижения тоже должны быть дозированными. Серёжа, - добавила она на иврите, - с папой пообщаешься, когда вспомнишь русский. Вот тебе наш телефон. Шалом у леhитраот, хаверим..." "Подождите... - засуетился Лев. - Отсюда нет никакого общественного транспорта..." "Не ваша забота, - сверкнула на него Инга волчьим взглядом, от которого несчастный Лев немедленно оцепенел. Пешком дойдём. Не старые." "Перестаньте, - пыталась преодолеть вновь охватившее её бешенство и овладеть собой Алла. - Вы не представляете... Двадцать километров до станции..." "Да я всю жизнь по тайге ходила столько к станции. А по вашему-то куцему лесу..." "Так ведь через арабские деревни, вы с ума сошли... Лёва, отвези их, пожалуйста." "Да нет уж, Лёвушка, вози кого другого." "Юра! - крикнула Алла. - Ты-то чего молчишь?" "Кошмарный сон... - сказал глухо Юрий. - Мне это уже как-то снилось... Я проснусь и всё..." "Идиот, - начала было Алла, но осеклась, натолкнувшись на "таёжные глаза". - Каким ты был, таким и остался... - сникла она. - Что делать? Мы вас пригласили от всей души, а вы..." "Если это душа, - вдруг жёстко сказал Юрий, - то что же такое грязь?.. А от любых нечистот надо держаться по-возможности подальше. Жаль только, что сына ты мне угробила, Алла. Боюсь, что навсегда. Надо было у тебя его всё-таки отнять, когда он от тебя сбежал ко мне. Так Инга тебя пожалела..." "Инга?.. - взорвалась, наконец, Алла. - Вот эта? Пожалела? Меня?.. Да я плевала на жалость всяких..." Она вдруг замерла, не понимая, почему и родной дом, и сад за окном стали вдруг странно неподвижными, словно отлитыми из разноцветного металла. Одновременно исчезли абсолютно все мысли и эмоции. В мире больше не существовало ни гостей, ни её семьи. Она видела, как странными рывками, словно на испорченной киноплёнке двигались к открытым дверям какой-то знакомый вроде бы высокий парень в приспущенных трусах и какие-то неизвестные ей люди, как парень пытался затащить их в машину, как какой-то человек обнял Рана за плечи и стал рывками уменьшаться в размерах рядом с какой-то женщиной по дороге... Через несколько минут Алла судорожно рыдала в кресле, а Лев метался с лекарствами, не зная, давать ли их жене или сначала принять самому. В памяти этих людей не было и следа Хадасов, которые в это время бодро шагали по каменистой обочине горячей асфальтовой ленты, проложенной через весёлый искусственный ельник вниз, к трассе, отважно идущей через арабские деревни. Первая же машина, которая догнала их на лесной дороге, доставила обиженных олим не на станцию, как они просили, а прямо домой, в Хайфу. Седой обаятельный ватик внимательно слушал горячую исповедь плачущей от обиды Инги и только разводил руками. Он взял с Хадасов обещание, что они проведут в его семье следующий шабат. "Мы с женой заедем за вами утром, сказал он. - Сначала посетим очень интересный пляж, а потом к нам, идёт?" "В эту их мицпэ? - взорвалась Инга. - Да ни за что!" "В нашу мицпэ, мягко поправил ватик. - Вы будете не их, а моими гостями." "А у вас в семье говорят по-русски?" "Естественно!" "Даже взрослые дети?" "Конечно, рассмеялся он. - Мы все свободно говорим по-русски, по-английски и на иврите. Кроме того, я говорю и пишу по-французски, а жена по-испански. Сейчас мы учим немецкий. Лет через десять так же будет и в вашей семье. А ваши, простите, родственники... как бы вам это повежливее сказать... Это у них как бы осложенение после отказа. Патологические патриоты, muckrackers, сделавшие сионизм, естественный израильский патриотизм своей как бы профессией. В результате, они в сущености ни одного языка толком не знают. Вот, скажем, ваш, Ури, сын уже много лет держит пиццерию у рынка. Клиентура у него необразованная. С кем ему учить языки, кроме базарного иврита?" "А Лев кто? - спросила Инга. - Ведёт себя, как профессор Техниона." "Как вам сказать... Он какое-то время преподавал у нас свою квантовую механику, но не справился с плотной нагрузкой. Он, по-моему, немножко лентяй. Последние четырнадцать лет он работает в Технионе вахтёром. И как все люди его профессии привык вслух выражать свои мысли, как бы шёпотом разговаривасть самим с собой. Так что его высказывания насчёт вас - вовсе не наглый вызов на скандал, а просто выражение его тайных мыслей. Он очень обиженный на всех господин. Самовыражение он находит в политической деятельности, периодически меняя свои пристрастия. Сейчас он крупный активист, как эти ни покажется вам странным, движения новых репатриантов по созданию собственной партии. Я не разделяю его убеждений, кроме его мнения об иврите. Вам, по-моему, все силы надо бросить на его изучение, пока есть такая возможность, потом не будет. Не потому, что с ивритом жить проще, это не совсем так. Со мной довольно успешно работают американцы, не знающие на иврите ни слова. Просто высокий иврит - красивейший в мире язык, язык Книги. Его добровольно изучали лучшие люди России. Вы безусловно оцените благородство и красоту иврита. Но это неевропейский, а потому непривычный для вас язык. Его освоение -титанический труд, но когда придёт прозрение, когда вы окунётесь в его сверкающие пучины, вы поймёте, что игра стоила свеч!" "А Алла? - осторожно спросил Юрий. - Я даже не успел ничего расспросить... Она тоже работает в Технионе?" "Нет, она все пятнадцать лет служит кассиром в банке. Она неплохо получает и тянет семью. Так в шабат, друзья, в шесть утра мы с женой у вас! Не очень рано? Тогда, коль тув, хаверим... Да, вот что я хотел бы вам сразу сказать. Мы, израильтяне, очень гетерогенная масса. Вы встретите самых разных людей. Не обобщайте, Бога ради! Нет деления на харедим и атеистов, левых и правых, восточных и западных. Есть, как было и у нас в СССР деление на порядочных и непорядочных людей. И точно так же хороших много больше. Будьте здоровы..." "Ну, не ждал я вас так рано, - поднялся им навстречу Миша Хадас, в первый и в последний раз появляющийся на страницах нашего правдивого повествования. - Ты, как всегда неотразима, мама. Но... ты что, плакала? Неужели вас плохо приняли?" "Прекрасно. Всё было просто замечательно, Мишенька." Все трое стали готовить обед в своём скудном жилище на земле обетованной, привычно и весело обмениваясь старыми, доперестроечными ещё шутками. О визите к бывшей жене, сыну и внукам Юрий рассказывал сводному брату Сергея весело, как о забавном эпизоде. "Мама, я тоже хочу научиться делать "таёжные глаза", - загорелся Миша. - Странно, что ни дед, ни ты меня не научили." "Это очень опасное оружие, Мишенька, - нахмурилась Инга. - Тут чуть передозируешь - и под суд. Но не исключено, что как-нибудь и научу. Во всяком случае, к моменту призыва в армию точно научишься..."
